Горы…Раннее утро…Солнце еще не встало. По горной тропинке идут двое, взявшись за руки, отец и дочь.
- Ой, пап, змея, змея!
- А ты брось камушек, она и уползет.
На лесной тропинке, прилепившись к земле жирным телом, лежала гюрза.
Он медленным движением поднял небольшой камень и бросил в нее. Гюрза исчезла почти мгновенно, блеснув по тропе как бурая молния. Лишь шорох травы выдал направление, по которому она скрылась.
- Вот видишь. Она первая никогда не нападет. И эта еще из самых опасных. А кобры – они вообще благородные. Поднимают голову, раздувают воротник и шипят. Предупреждают – не подходи. А над гюрзой я раз минут пятнадцать стоял, задравши ногу. Мы шли с Айдаром – казах у нас был – он кричит: «ГЮрза, гЮрза!» Я смотрю под ноги – Ё-моё! У меня под ногой. А они коричневые – на камнях и не видно. Я так ногу задрал и замер. А солнце жжет страшно, уже полдень. Думаю - щас солнечный удар шарахнет и тяпнет она меня.
- Ну и что?
- Ничего. Так и стоял, пока не уползла. Гюрза может напасть. Хотя первая, без причины, тоже вряд ли. Я на Тянь-Шане с пастухами местными когда разговаривал, вижу – у них что-то у многих пальцев на руках нет. Спрашиваю – Ербулат, почему пальца нет? Он – гЮрза, гЮрза. Они, ежели укусила, сразу режут. В горах врачей нет. Пока-а-а тебя до больницы довезут. Там меня и научили камушек бросать. Бросишь камушек – она и уползет. А однажды я эфу видел. Отвернул булыжник, а она там спит. Свернулась колечком и дрыхнет. Она, гадина, красивая, как скрученная радуга. Оранжевая, в черных и белых кольцах. Я на нее сижу, смотрю, долго смотрю – она не шелохнется. Нет, на змей наговаривают. Ты её не тронешь, и она тебя не тронет.
Они стали спускаться к реке. Над рекой ещё дымился туман, но утренний свет уже слизал тени с горных вершин и они розовели, как озябшие пальцы, высунутые из дырявых перчаток…Солнце прорубилось разом, как удар топора меж двух гор и всё вспыхнуло, заиграло и заискрилось вокруг…На водопой вышли две тонконогие косули с настороженными ушами и большими влажными глазами. Запели птицы, искры света рассыпались по реке, взрываясь фонтанами на перекатах, заблестели мокрые камни и стало так радостно, звонко, светло и весело вокруг, как-будто после тишины зазвучала отовсюду нежная, негромкая музыка…
Неделю уже отдыхали они в Адлере, на турбазе. Днем пеклись на солнце, по вечерам ели мороженое в кафе на берегу. И вот – эта прогулка в горы…
Округлые вершины окрест, укрытые плотным лесом, напоминали кудрявые головки африканцев. Они стояли на влажных камнях одни перед этим зеленым, шумным миром и он вливался в них, как яд змеи проникает в кровь, отравлял и дурманил…Казалось – нет конца этому неожиданному, яркому дню и этому миру, говорившему с ними своим вечным многоголосьем: плеском воды в скалы, трескотней птиц, шорохом ветра…
- Пап, смотри…Да нет, во-о-н туда, - она махнула рукой вдоль реки.
Далеко, далеко, по речной долине вытянулась черным пунктиром вереница людей.
- Ленка, иди сюда! – он пригнул ее, нажав на спину, за кусты крушины. Рядом присел сам.
- Сядь и сиди. Не высовывайся.
- А что?
- Ничего.
- А вдруг и в кустах змеи? Я боюсь. Фу, гадость!
- Не змей надо бояться в этом мире, Ленка.
- Да ты что, пап, а кого же?
- Людей, Ленка. Только людей.
Черные точки, там далеко в долине, приблизившись, обрели очертания, превратившись в шагающих бородатых людей. Они долго еще следили за ними, замерев, не смея шелохнуться, пока их растянутая цепь не скрылась за поворотом реки.
…Джамал Газиев вел свой отряд к побережью. Бойцы шли молча, стараясь ничем не нарушить тишину утреннего леса.Позади был дальний переход, а впереди была их цель – море…Джамала душила , как тяжкая тоска, ненависть к русским. Неделю назад, в бою на перевале, погиб его брат, Мустафа. Мустафе было 17-ть. Его так любила их мать, Наиля.
Их мать…Когда он отомстит, она будет гордиться им. Своим сыном. Он теперь у неё один.
- Глупые кафиры! Разлеглись на теплой гальке, как мокрые тюлени и не знают, что к ним приближается смерть.
- Быстрей, быстрей! – Джамал торопил мюридов. Он спешил.
Отряд шел к морю…