О войне и о прошлом я маленьким разное слышал,
Кое–что и сейчас, будет случай, смогу повторить.
Дедов брат в окруженье под Вязьмой попал и не вышел,
Оказался в плену... Ну, а далее, что говорить...
Лагерь был на норвежской земле. Повезло же, однако!
Не Дахау, конечно, но тоже хорошего – ноль.
Из рассказов я помню – промёрзлые стены барака
Да голодных людей, в чьих глазах постоянная боль,
И соседнюю зону, где пленными были французы,
Англичане и даже какие–то негры из США.
Они русским бросали то хлеб, то брикет кукурузы,
Словом, пищей делились. И ныла в обиде душа
От сознанья того, что ты русский, а значит, не можешь
Даже с негром сравниться, и выход один – умирай.
Не поможет Россия, и ты ей ничем не поможешь:
Там, на месте России, теперь лишь совдеповский рай.
В 45–м свобода пришла – для немногих, кто выжил.
Предлагали остаться в Норвегии. – К чёрту! Домой!!
Ну, а дома – из лагеря в лагерь, ведь зоны – они же
Тут и там возводились коричнево–красной чумой.
Я у дядьки спросил как–то раз: – Где же было страшнее?
Он не скоро ответил, молчал, будто глядя назад,
А потом произнёс: – Понимаешь... тут было... больнее.
И рукою махнул, отводя затуманенный взгляд.
Дедов брат после сталинской зоны остался калекой,
Выжил чудом каким–то, вернувшись к семье без ноги.
Этот краткий рассказ – мелкий штрих на полотнище века,
Незаметная льдинка в метелях житейской пурги.
Тут бы можно закончить продуманной режущей фразой,
Заклеймив в сотый раз палачей из партийных верхов.
Только... он, дедов брат, про "верхи" и не вспомнил ни разу,
Он наверх не глядел, он из лагерных был мужиков.
____________________________
* Иллюстрация:
кадр из немецкой хроники – Пересыльный лагерь № 231,
Вязьма, весна 1942 года.
Всё, рассказанное в стихах, не выдумка,
это – подлинная хроника жизни моего дяди,
Сергея Петровича Кузнецова.