В сезон дождей я люблю смотреть в окно на людей, да в пятно, по которому тень ползет незатейливо вниз. И мне дано в эти дни увидеть дно телевизора. Полностью мною эскизами слова исписанный холст тоже пытается, видимо, мозг довести до того, что он выплюнет стих о любви. Или хуже: о том, как по жизни вести дуракам себя, если их после шести прибивает к земле, и под стаффом домой не способны они доползти.
Порою, как ставни закрою, приснится мне Стикс под горою. Стою я и роюсь в карманах пустых, но там нет ни монет, ни билета на волю. В чистилище снег. Я довольно прохладно одет. Бандеролью прошу с того света прислать мне пакет, чтобы смог обрести я покой. Но в конверте приходит не сольдо, но грубый ответ, что стою я в смерти нисколько, и верно их троллю, раз шлю им привет.
Врут, что не может быть умершим больно.
Я просыпаюсь с обидой на всех.
В угол засев одиноко, читаю там Гоголя "Невский проспект", слушаю реп Кровостока, мешая с будничной классикой уличный сленг. В этом смешении - суть постмодерна. В мире погибшей Минервы, любовь - это термин, который мы пишем на стенах вконтакте и твиттера, чтобы облечь эфемерное чувство оргазма в кровати, пропитанной кровью и спермой.
Мне грустно признать, что писатели стали системно поддерживать всю эту скверну.
С телеэкрана опять долетают рассказы про братские страны. Словно прикованный к раме оконной, сижу и хлебаю какао, наивно пытаясь лечить эндорфином выскрытые мною же раны. Дождь продолжает в стекло барабанить, плодятся в башке тараканы.