дневниковые записи и очерки об армии 1987-89 гг.
Многое с течением лет изменилось в моём восприятии вещей. Но всё намеренно оставляю без изменений...
предыдущие главы в сборнике "Камчатская тетрадь"
XXXIII
31 марта , после долгих проволочек, наш НачПО всё-таки смог договориться в госпитале, и я снял кардиограмму сердца. Хотелось узнать о состоянии дел в моей «мехчасти». Врач, чуть седоватый, требовательного, даже сурового вида полковник, нахмурился, просматривая ленточку, и сказал:
– Надо ложиться тебе, друг, не нравится мне твоё ЭКГ! – Я попытался было вставить, что на гражданке тоже были отклонения, но, как для спортсмена, всё нормально в общем-то. Но врач настоял на необходимости двухнедельного отдыха и восстановления.
С утра 1-го апреля, я набил за пазуху свои тетрадки, рассчитывая неплохо поработать в госпитале. Зашёл в помещение госпиталя, уже на лестнице встретил того же полковника.
– Вы мне сказали подойти к 9-30-ти утра, тов.полковник – сказал я ему, не понимая, отчего он так удивлённо уставился на меня.
– Тебе надо ещё оформить продаттестат, направление из санчасти, сняться с учёта в роте, так что давай, придёшь, когда будет всё готово – и он, считая разговор оконченным, развернулся и пошёл наверх. «Ну – думаю – прямо посмеялся надо мной, наверное 1-е апреля отмечает. Я тут нагрузился, даже носовой платочек, батин подарок, взял с собой, а тут волокиты на полдня!»
Пока земляк, Пашка-сержант медслужбы , производил все необходимые формальности, я посидел в библиотеке, читая исповеди о трагедиях семей, где папы дружат с зелёным змием, полистал разные журнальчики.
– Ты чего, на смену не записан? – спросил штабной секретчик, 25-летний тамбовчанин, увидев меня одиноко стоявшим в бытовке, – или спать не любишь перед сменами?
– Я «закосил» в госпиталь – по-свойски сообщил я ему – «жало» воспалилось, решил отдохнуть.
– Нет, ты скажи правду! – в меланхолично-шутливом тоне настоял он – а то сегодня 1 апреля, может я чего недопонимаю?
– Нет, нет, серьёзно ложусь!
– А что такое?
– Мелочи, отдохну немного – всем, кто ни спрашивал, мне неудобно было говорить о причине. Вроде и мелочи, переутомление обыкновенное, а воспринимается, как то несуразно – будто сердце шалит. У всех первым делом такие мысли, кажется немой укор в каждой шутке.
Никогда не чувствовал такого одиночества и скуки, как в этот раз, когда уходила смена. Стоял рядом и смотрел, как собираются парни на б/д. И мне бы сейчас, привычно накинув шинель, противогазную сумку сказать «я», услышав свою фамилию в расчёте, и в такт музыке солдатского строя двинуться в сторону КП. Но вот всё пустеет в казарме, лишь неунывающий дневальный – уфимец Ишбулдин, дембель нынешний. Чувствуешь какую-то неловкость, даже стыд, что ты сейчас не на смене.
Зашёл в 3 часа Пашка, и мы по узкой набитой тропинке пошли в госпиталь напрямик от казармы через забор. Летом он высился над нашими головами, а теперь можно было перейти его сверху – столько навалило и утрамбовалось за зиму снега. Сразу ощутил здесь стеснение, этакий бугай и по подобному поводу здесь. Пока дежурный врач занималась бумаготворчеством, осмотрел слепяще белый кабинет. Напротив меня на стене висел ватман, на котором были написаны наши обязанности, распорядок дня. Перечисленные мелким шрифтом пункты нарушений, перечень предусмотренных наказаний я не стал читать, решив воспользоваться общепринятыми мерками поведения. Сидевшая рядом словоохотливая женщина-врач понадеялась, что я и так всё понимаю. Сбоку висела полка с разными журналами учёта, зачёта, переучёта, пересчёта, и прочего «...счёта», пар книжек по 700 страниц каждая, папки, бумаги. В просторное, широкое окно виден был двор госпиталя с баней, беседками. На диване сидел дневальный по госпиталю и, вероятно, разглядывал новичка.
Дежурный врач повела меня к сестре-хозяйке, ей было на вид лет 45, полной, добродушной женщине. Я сдал свои ремень, ушанку, сапоги, и переоделся в ванной комнате в синюю пижаму и серо-зелёные носки, стандартную одежду госпитализированных. В палате № 1, куда меня определили, царило спокойствие. Возле окна спал парень, из под одеяла виднелась лишь рука, приложенная к виску, как обычно делают мыслители, обдумывая свои очередные вечные вопросы.Кровати стояли заправленные, я обошёл все и выбрав свободную, сел читать журнал, лежавший на столе. «Место удобное – мелькнуло в голове, – и батарея вот греет!»
Тут открылась дверь, и усатый хмурый врач, определивший меня сюда, позвал за собой. В своём кабинете он быстро записал в журнале мои данные, временами узнавая о перенесённых и обошедших меня стороной болезнях. Достав свои «уши», измерил давление. Всё в норме – 110/70.
– Раздевайся по пояс! – я стянул свои нехитрое одеяние, и, стараясь втянуть свой распустившийся за две последние недели бездействия живот, приготовился «мышать-не мышать»(из Кота Леопольда)
– Ты чем занимался – обследуя левое лёгкое спросил меня доктор, – лёгкой атлетикой, десятиборьем – привычно бросил я.
– А чего такой рыхлый? – от его взгляда не ушло моё покрытое приличным слоем жирка тело. Даже немного резануло это его «рыхлый»
– Было бы с чего жилистым, да сухим стать, я радист, всю жизнь сижу, ем, сплю. За 4 месяца службы 6 кг как с куста чистого привесу!
– Да, что правда, то правда, у вас жизнь такая – сказал он и взял в руки вчерашнюю кардиограмму. Я опять вставил предположение о вполне нормальном для спортсмена отклонении. О том, что я зимой и весь март наматывал круги по плацу на КП, одевшись при этом в шинель и тулуп, дабы гонять вес, я умолчал. Но он показал ЭКГ, в нескольких местах самопишущая стрелка действительно стрельнула вверх, где раньше шла почти ровно.
– Это у тебя перегрузка, надо отдохнуть, отоспаться, ничего страшного – заматывая ленту он повернулся к шкафу – ты одевайся. Через некоторое время он собрал всех нележачих в холле на политинформацию. И в госпитале надо быть в курсе тог, что нам необходимо знать из того, что происходит вокруг. Зачитал приказ Главкома ДВО. Какой-то кадр в Приморье сбежал из стройбата, жил под чужой фамилией, перебиваясь случайными заработками, а когда его «отсекли» и поймали, посадили на 4 года. Другой глумился над сержантом и щеглом, тоже «выслужился» перед трибуналом – 4 года.
После этого мы охотно поболтали с парнем-соседом по комнате. Он оказался весьма разговорчивым, лежит тут с давлением. Служит в соседней части, в гарнизонном госпитале сержантом. Обменялись сведениями о жизни в наших частях, поминутно запрашивая объяснения сленговым словечкам. У них наш «щегол» называется «китайцем», или «дрыщом», «фляга» считается «помазом», после года наши становятся «помазами», а у них «старыми», затем «дедами» и «дембелями». Жизнь, по сравнению с нашей, там была райская. Особенно по части сна. Поведал ему о наших делах
– Уже пора на ужин, пойдём – он встал с постели и приглашающе махнул рукой. В госпитальной столовой было почти так же красиво, как и в приличном кафе. Уютный, вмещающий пять-шесть столиков зал, ряд зеркал, укреплённых на ограждении, за которым находилось окно сдачи посуды, прекрасно сервированные столы создавали приятное ощущение, напоминая дни гражданки. Ничего, связаннного с армией, мягко улыбающаяся официантка, строго, чуть торжественно разложенные вилочки, ножи, расставленные фарфоровые бокалы с четырьмя кусочками сахара. Аккуратные брикеты масла, хлеб, нарезанный как дома, а не эти осточертевшие кусмяры – только одноцветье пижам, да одетые в спортивные костюмы заболевшие офицеры, сидевшие рядом, напоминали о том, где мы находимся. Поднесли ужин – вкусное пюре из картофеля (не скажешь даже по привычке, что из «картофана»), жареная рыба и гарнир из капусты с мясом. Неторопливо поев, оглядывая сидевших со мной шоколадного хачика, суетного долговязого парнишку, художника, по обрывочным сведениям, и вохклого соседа слева, поднялся в палату. Заканчивался первый, пожалуй, день в армии без суеты, нервотрёпки и усталости. И непривычно как-то было, сейчас бы уже пошёл в ночь на смену, там пацаны, служба. Нет, серьёзно, там думаешь об отдыхе, а получив его, уже ощущаешь себя обделённым тем воздухом, той особой родно уже атмосферой армейской жизни.