Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид...
Да, Петербург красив. Особенно там, где открываются виды над Невой. А вы попробуйте зайти в узкую щель Можайской или Верейской улицы, где в створе между закопченными, серыми домами лишь фабричные трубы и ядовито-зеленый Обводный канал и вы поймете, как тоскливо, как неуютно бывает в нем.
Разве можно верить пустым словам балерины - это мнемоническая поговорка для запоминания названий параллельно идущих от Загородного проспекта до Обводного канала петербургских улиц, названных в 1858 году по уездным городам Московской губернии.
Рузовская, Верейская, Можайская, Подольская,Серпуховская, Бронницкая - наши улицы, улицы, где я вырос и провел свое детство, в самом глубинном чреве Петербурга, тогда Ленинграда.
- Пыр-дам, пыр-дам, мама, смотри, пыр-дам! - так звучит в моей транскрипции дым-пар, который валит из заводских труб за Обводным каналом, неизменно вызывая мой восторг и я дергаю маму за рукав - мама, смотри, пыр-дам.
Мусор, который порываюсь я подобрать на улице из любопытства, называется "бяка", электрические розетки - "жига". Добрейший дворник, живущий на первом этаже, "Дед усатый".
- Будешь себя плохо вести, отдам "Деду усатому",- стращает меня мама.
Как я боялся Деда усатого и как ревел от ужаса, когда добрый дворник однажды протянул мне конфетку.
Окна нашей коммуналки выходили в серый двор-колодец. Ярких впечатлений детства немного: "серый камень высосал из нас жизнь". Впрочем, дети есть дети, дети всегда счастливы. Девочки чертили на асфальте классики и прыгали на одной ноге, пиная банку из-под гуталина. Мальчики играли в войну. Иногда мы переходили играть в соседний двор. Там было дерево. Дерево! И качели. Однажды дядя принес мне с работы деревянный меч и деревянный щит с кожаными ремнями для руки. Меч я тут же измочалил о стенку коридора, сражаясь с невидимым для других, но для меня вполне очевидным врагом.
Картины детства...Они в памяти как разбросанные открытки...
Темнота...Она наползает из всех щелей, сочится с потолка, обволакивает меня. Вот кто-то страшный и черный подкрадывается ко мне из дальнего угла.
- Баба Ксенья!
Тишина.
- Баба Ксеньище! - я ору из последних сил, даже не стараясь бороться с нарастающим во мне ужасом.
И вот, наконец, по коридору, из далекой кухни знакомое шарканье ног. "Баба Ксеньище", чье долгое отсутствие вызывает мое возмущение, спешит на помощь.
Вот Пионерская площадь. Солнце. Весна. Солнце заливает все, солнцем пропитан воздух. Тоненькие красные вербы в сквере распушили почки, похожие на смешные заячьи хвосты. Я в резиновых коротких сапогах топаю по апрельским лужам. Ощущение бесконечного счастья, радости переполняет меня. Я как-будто тянусь к солнцу с этими побегами вербы. Впереди жизнь! Огромная, незнакомая, кажущаяся бесконечной...
Наш двор-колодец...Серый, темный, с закопченными, тусклыми стеклами окон. Во двор, как и в другие дворы, ведет невысокая арка. И со стороны улицы по краям арки стоят гранитные столбики, сильно занимающие наше внимание. Это позже я узнал, что столбики служили в старые времена для привязывания лошадей, а тогда они казались нам загадочными, непонятными. У стен домов, под крышами, асфальт густо укрыт голубиным пометом. Пыльные стекла окон, кажется, вообще не пропускают солнца. По весне хозяйки высыпают на подоконнники, моют окна стиральным порошком. Но пыль, копоть от фабричных труб быстро расправляются со сверкающими стеклами.
Маленький цыганский мальчик танцует во дворе.
- На, вынеси ему кусок булки и копеечку, - говорит мне бабушка.
Я несу. Мальчик принимает подаяние спокойно, как должное, без изъявлений благодарности. Танец его странный, смешной, он машет руками растопырив пальцы.
Коммуналка наша состояла из четырех расположенных в ряд по коридору комнат, причем крайние скорее напоминали шкафы, чем комнаты. И в них проживали семьи из трех человек!
У нас есть черно-белый телевизор "Волхов". Тогда телевизоры были только отечественными. И кто скажет мне, что тогда смотреть было нечего, мол, телевидение было неинтересным - одна пропаганда- тому я плюну в лицо. Это сейчас смотреть нечего. А тогда, особенно на ленинградском канале, были такие телепостановки! "Витязь Янош", "Винни-Пух", "Большая кошачья сказка", "Захудалое королевство", "Рамаяна", "Макбет"... Я смотрел "Макбета" и замирал от ужаса, когда появлялись лохматые ведьмы, что предсказывали ему судьбу. Конечно, я ни черта не понял, но понял только , что мне очень нравится красивое нерусское имя Макбет. Так я назвал своего плюшевого медведя, которого превратил в рыцаря, обернув его плюшевое тело стальной кольчугой - обивкой от деревянного ящика и сбоку привесив меч - какую-то загадочную радиодеталь.Пластмассовый кот в сапогах был мушкетером. Из телевизора я узнал и о полете Гагарина. С экрана смотрит на меня юноша в огромном шлеме с буквами СССР и что-то говорит, говорит...Я, конечно, ни фига не понимаю, но видя, как волнуются взрослые, чувствую, что случилось что-то грандиозное, необычайное.
Patria o muerte - непонятные, магические слова. Они звучат как чарующая музыка. Незнакомая, звучная речь завораживает меня. На экране телевизора суровые, бородатые мужчины с автоматами.
Слышишь чеканный шаг-
Это идут барбудос.
Небо над ними как огненный стяг,
Слышишь чеканный шаг.
Родина или смерть -
Это отважных клятва,
Солнцу свободы над Кубой гореть,
Родина или смерть!
Диктор что-то говорит, говорит...
Я понимаю из его речи только, что в мире, оказывается, есть зло и эти люди выступают против него. Они борются со злом, они готовы умереть...Умереть. Что значит умереть? Дедушка объясняет мне. Оказывается, жизнь не вечна. Я поражен этим открытием.
Дядя ведет меня на Московский проспект. Такого скопления народа я прежде не видел. Люди всюду, по всей протяженности широкого проспекта. На крышах домов, на балконах...Все кричат, машут руками...
В открытом автомобиле- красивый, бородатый Фидель. Он приветственно машет рукой. Рядом Хрущев. Фидель выше его на целую голову. Я не понимаю значения происходящего, но поддаюсь общему восторгу. Дядя сажает меня на плечи, чтобы я мог лучше видеть поверх голов людей и я кричу - Ур-р-а-а! - и тоже машу рукой этому высокому бордачу.
Когда мы проходим мимо витрины кондитерского магазина на Детскосельском проспекте, то каждый раз я замираю от причастности к сказке. В огромной, застекленной витрине стоят хоботами друг к другу большие шоколадные слоны и в хоботах сахарные пробки. Мне представляется, что там, в этом магазинчике, творятся такие шоколадные чудеса! Вообще, конфеты нашего детства были необычайно вкусны. Я помню коробку, которую подарил мне дедушка на Новый год. На ней была картина - Иван-царевич на сером волке и с красавицей в кокошнике на руках. А в коробке... Открыв ее, я обнаружил целую гору конфет россыпью, внавал. И каких только не было! Все разные, ни одной повторяющейся. Особенно запомнились шоколадные бутылочки с ромом. Вкуснее конфет я с тех пор не ел.
Вообще, магазины того времени были полны. В гастрономе, в мясном отделе, висели на крюках толстые колбасы и какой от них был аромат! Не передать. В молочном отделе продавали разливное молоко, а в хлебном бывал душистый, горячий хлеб.Если детям поручали сходить за хлебом, то домой они приносили изрядно ощипанный каравай. Ни у кого не хватало сил не отщипнуть румяную, золотистую корку. Ни у кого и никогда!
Тогда мир мой замыкался на пространстве от Загородного проспекта до Обводного канала, ограничивался пятью параллельными улицами и самое отдаленное, что я видел - Московский проспект.Я, собственно, думал, что мир именно таков, до края укатан асфальтом, из этого и состоит, и если есть какая-то неведомая даль - то она представляет собой чередование дворов-колодцев. На Московском проспекте была высокая башня со шпилем, на конце его - звезда. Я думал, что это и есть московский Кремль. Из теленовостей я знал о существовании Кремля: в заставке к новостям всегда показывали Спасскую башню. Я не замечал различий в этих башнях. Звезда! Вот главное. А она есть и там и там.
Помимо парадной лестницы в доме нашем есть и черный ход. Сырой, темный и мрачный. Когда приходится после игр во дворе идти домой через черный вход, я несусь по лестнице бегом, стремглав,перепрыгивая через три враз ступеньки , сжатый в комок от страха. Кажется - из каждого темного угла тянутся ко мне крючковатыми пальцами страшные ведьмы из Макбета.
Скверов и парков в нашем районе нет вовсе. Ближайший сквер на Московском и носит помпезное название "Олимпия". Туда водят меня иногда по выходным родители. И вообще, сад этот, почти единственный в районе, по воскресеньям полон детей. Но вот однажды мой дядя приводит меня в незнакомый, далекий садик. Он совсем небольшой и деревьев там немного. Но на деревянных подставках клетки, а в клетках щелкают клювами зеленые волнистые попугайчики. Впоследствии я узнал , что это был Измайловский сад, что на Фонтанке. Тогда я, конечно, был совершенно зачарован красивыми, не виданными прежде птицами да и чувство первооткрывателя, покорителя дальних земель переполняло меня. Ведь мы так далеко от дома!
Таким, много лет назад, в далеком детстве, увидел я свой город. С тех пор прошла жизнь. Мы были вместе - я и он, мой город. Он во мне, я в нем. Я вжат в него, как камень в ладонь, костями и нервами врос в его чугунные ограды, вмешался кровью в красную глину его кирпичей, во вздутые вены каналов.
Пройдет немного времени и город мой примет мой последний выдох( как господина ПЖ), верю - не отвергнет его и смешает со своим горьким воздухом. Тогда уж мы сольемся навсегда.