Божья коровка
Да гори все огнем, да шуми ветерок,
Ничего, Гёльдерлин, не спасти.
Если вера моя разожмет кулачок –
Вот коровка на небо взлетит!
И на крыльях пройдет над державой ея,
Насекомее всех мелочей.
И поднимет курган у елового пня
Для нее бригадир-муравей.
Погудит с ветерками и, лапки сложив,
Там уронит и тело свое,
Чтоб не зревшие пропасть, не мявшие ржи
По клочкам растащили ее.
Не расступится рожь, и не выдаст солдат,
Поцелуя земле не вернет.
Только ветер пройдет, только пчелы слетят,
И она кулачок разожмет.
Ленкина мансарда
Тише-тише, кто-то едет,
Лист дрожит от ветерка.
А у нас всего соседей:
Вот – береза, вот – река.
Но блестят реки полметра,
Лист трепещет, как живой.
Не хватало только ветра –
Полетели, бог с тобой!
Не заглядывай за рамку,
По обоям не скреби.
На фига тебе изнанка
У березы и Оби?
Зайцы
Ходит ночью по двору,
Под серпом медовым ходит,
Смотрит в звездную дыру
И потухших глаз не сводит.
Небо полное над ним,
Спит душа за каждой дверью.
Притворился бы живым –
Только черт ему поверит.
Постучался бы в окно,
Кто не спящий – да открыл бы,
Вынес хлеб, достал вино –
Говорили бы как рыбы.
Тек бы донный разговор
Зайца с дедушкой Мазаем.
Не глядел бы ты в упор,
Мертвых глаз не закрывая.
Колокольчики
И раскланивались с ветром,
И качали котелками.
Целовались до рассвета
С полевыми васильками.
В поле гуси прибегали,
Полем дождики ходили –
Наступали-наступали,
Головы не пощадили.
Мяли травы, мяли спинки,
Жарко в губы целовали.
Поле белое простынкой
На прощанье накрывали.
Поцелуй
Зараза
Молчание, предполагаемое золотым цветком, вблизи выглядело распухшим на губах герпесом, оставалось ждать времени осыпания больных лепестков. Под которыми, быть может, сохранилась хоть одна серебряная капля.
Достаточно, чтобы проснулась река. Она вырастет и найдет свое Синее море, понесет по нему «Пинты» и «Ниньи», угадает по протяжным крикам и холодному смеху соловьев побережья, с первого поцелуя ветра вспомнит древнюю песню волны и ответит ему ликующим океанским штормом.
Еще она вспомнит душное царство костей и червей, где родилась беспризорным ребенком случая – несчастного или счастливого, но все равно родилась, чтобы однажды уйти к солнцу и Синему морю и никогда не возвращаться. Это она знала наверняка, хотя черви ничего не могли рассказать ей о солнце, а кости о море, но то, что она больше не вернется, было известно любому.
Вспомнит, как расталкивала замшелые валуны и растопыренные корни столетних великанов, похожие на кривые пальцы в дырявом сапоге, как бежала с первым весенним ручьем искать свои тридевятые валы, паруса капитана Ахава и огненные Магеллановы острова… Но какая разница – ей все это предстояло открыть заново. Если острова не открывать вовремя, они пропадают навсегда.
Вспомнит время большой воды, когда держала в голубых ладонях пропахшие перцем и корицей караваны морских верблюдов, и Непобедимую армаду испанцев, и разбитые лодочки последней надежды. Веселое время, когда играешь с китобоями в орлянку, пока качаются над головой мачты и отрывают медные пуговицы от пузатого неба. Когда танцуешь с ревнивым ветром под сыплющимися из распоротых туч перьями, да-да, стряхивая с палубы проигравших, – ну, это ведь не та капля из последнего стакана.
Она предпочитала любить жизнь и не плакать над смертью, хотя соли ей хватило бы на весь океан – но есть же еще русалки. «Пусть каждый занимается своим делом, и весь океан будет счастливее», – думала она, и весь океан с ней соглашался. Смерть – большое приключение, а капля была всего лишь обычной каплей и любила совершенно другие истории.
«Ты всемогущий или как?» – спрашивала она каждый ветер. И он поднимал ее еще выше и бросал на притихший берег, разбрызгивая шипящую пену до самого края света. Потом они уходили, ничего не оставляя после себя, кроме немых обломков и перевернутых лодок. Только это снова был совсем другой ветер. И еще, и еще. Они прилетали и улетали, не умея стоять на месте – она не умела их различать и носить с собой много воспоминаний.
Она помнила всё, но хранила воспоминания в глубоко спрятанных сундуках вместе со всеми жемчужинами и булавками – слепые придонные рыбы иногда натыкались на них, находя бесполезными и больше не беспокоя. Она растила коралловые города, наполняла доверху корабельные трюмы и ныряла за новыми сокровищами, пока рыбы не охладили ее кровь, а морская соль не выела по крошке маленькое речное сердце.
Такое маленькое, носившее единственный легкий ветер. Самый легкий ветер, случайно оставивший голос в одной из пляжных ракушек и навсегда замолчавший от мимолетного поцелуя. Когда она вышла из реки, его уже не было. Если бы ветры знали могилы, можно было бы посмотреть то место, где кончается река и начинается Синее море.
Но они слишком коротки и непрочны – стоит подхватить, тут же умирают на руках. И она решила, что от них никогда ничего не остается, кроме обломков, даже не о чем сожалеть. То ли дело река – от реки остается море. Хотя бы капля, вечная, как все дети воды. Под розовым лепестком, за коркой в углу губ или в глухой складке высохшего русла – она подождет, ей еще надо родиться, чтобы уйти к солнцу и… Где же этот ветер?
Камни
Ни один камень из его бороды…
В пустыне идут долгие каменные дожди и не могут напоить даже терпеливую ящерицу. Каплями здесь удобно измерять годы, но ни одну минуту не сдвинешь с места. Ничего лишнего.
– Сколько же вам?
– 2017 разочарований.
– Счастливый. Все еще впереди…
Это – если бы надгробья умели говорить.
Новый булыжник упадет в бесплодную землю, и мраморная кожа затянет свежую трещину – в пустынях некому показывать шрамы, – потом еще и еще.
Из такого Роден высечет свою сумасшедшую Камиллу. Под алебастровым огнем солнца расплавится мраморное поле, закачаются на волнах легконогие цветы в белых пачках, проснутся входные колокольчики. Ангелы на часах покажут лучшее время, когда исполняется в четыре руки… Когда симфония «Врата ада» сильнее того, что за воротами. Когда цветут колокольчики. В другое они потеряют серебряные язычки и музыка застынет, чтобы не говорить на мертвом. Входить незачем, но если есть двери… Если бы за них заходили спасательные экспедиции, они бы назывались вратами надежды. За дверями много однокомнатных пустынь.
Пройдет дождь, облетит Вечная весна, захлебнутся в море молчания бронзовые сирены, все вернется в Монтедеверже. У дверей останется забытый колокольчик. Он все еще тихо раскачивается и дрожит, когда ветер дергает серебряный язычок, готовый сорваться с каменных губ и улететь. Как поцелуй.
…не упадет зря.