Би-жутерия свободы 81

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 81
 
С Бумой – осветителем событий и развороченных дорожных происшествий в предрассветные часы, я состоял в лучших отношениях. Мы не общались с ним три месяца, после откровенного признания, что его первая ночь с мадам Предбанник больше смахивала на вступительный экзамен на фак-ультет языковедения. К тому времени Бума, убедившийся, что не каждый живущий за морями, за долами – заморыш, прекратил выносить мусор из избы, и я заподозрил его,  сумасшедшего на воле, в преднамеренном посвящении меня в тайны мадридской подворотни. Возможно я был несправедлив к Буме – тайному статскому штакетнику при заборе секретных данных, по которому шпингалеты в оконном детстве стучат палочкой пулемётной очередью. К этому милому, в сущности человеку, доверчиво поделившемуся со мной тем, что у него пробки в ушах перегорели и в том же детстве он две недели провалялся в постели со свинкой, за что нянька обвинила его в скотоложестве. Так что имела право на обезличку бытовая версия нашего разрыва, в которую вдаваться не стану. Но я, доказавший, что только восторженные натуры кричат от боли «Да здравствует!», решил по достоинству оценить довереннную мне информацию:
– Вы нужнее чем редко встречающееся полезное ископаемое.
– С чего это вы взяли? – удивился Бума, который в свободное от себя время накропал анестезирующие стишки на злобу суток и зачитывал их группе прохожих, прижатых к стене, с нетерпением ожидая, когда повисшую тишину разорвут аплодисменты. Тогда он спрашивал слушающих, нет ли среди них швеи-мотористки или хотя бы иголки с Нинкой, но про поручика Полюцина... ни слова.
– Читал вашу простоволосую поэзию простодушного юмора. В ней слово месторождение вы пишите вместе, красочно описывая, волосы на запястье, вытертые рукавом, а крупные лошади на пастбище у вас ржут ржаным хлебом, когда вы густо мажете им губы паюсной икрой. Надеюсь, хоть какая-то мысль вознамерится поселиться в черепке автора, и не мне вам напоминать, что прикрывают фиговые листочки ваших рассказов. Возьмём хотя бы Шарля Дарю – обаятельный малый, отметивший, что в слове букварь проглядывают въедливость и начётничество, а пофтор и фторостепенный пишутся, сами понимаете, через... Автор обнадёживающе пообещал, что мы не встретимся с ним ни в этом, ни в других произведениях, ни даже в укранско-ирландском ресторане «О’крошка». Дорогой мой качевник прав, вам бы не повредило потактичней относиться к его творчеству, а теперь, когда я убедился, что вы нуждаешься в срочном ремонте, запишись к урологу, – обидчиво заметил он. – Ведь так и двуглавого орла с двужопым крокодилом перепутать можно. Такого же мнения придерживается Валентина Х.
– Вы напоминаете мне кристально чистого вождя, – парировал я, – его взашей вытолкнули из Женевы  незадолго до спровоцированного им же революционного землетрясения.
Тогда настырный бунтарь потребовал джина с тектоником, не подозревая, что всё уже предопределено в результате пересортицы. В итоге мыслителю подфартило перебраться в Люциферну. Его классический пример убедил многих перепробованных соратников, что для революционера стушеваться на время – толчок к действию, сигнал к атаке, для меня же – убеждённого эволюционера – действие обрастает водорослями слов, как днище корабля моллюсками.
– Меня ваши трафаретные политические предпочтения мало интересуют, мил-человек, – взвился Бума Барашков, – для таких как вы, подсунуть соседской собаке ампулу с цианистым калием не составляет никакого труда, и это не рассматривается вами как преступление, потому что на вас шикарные шкары.
– А вы – защитник подворотной барбосни, и ровным счётом ничего не соображаете в стеклярусе и в растущем кинологическом лобио в Конгрессе, – выпалил я, вороша ленивые вареники мыслей.
– От словесного поноса вам помогут лыжные крепления, стрельба резиновыми пулями и кафе прогнозистов «Метеорологическое с водкой». Так поспешите, старая рух.лядь, сезон кончается, и пули пропадут с торговых полок, – забеспокоился он.
В его голосе Гекель Бери Финна, распевающего «О’каллевалу», ощущался дразнящий эффект драной портупеи Портоса, напоминающей о подвальном помещении вкладов нищающего дворянина. Но д’Артаньян во мне ещё не проснулся, хотя в какой-то момент я почувствовал себя жалким пораженцем по сравнению со Змеем Горынычем, пышущим из ноздрей здоровьем.
Понятно, что после приведённого выше обмена мнениями  в пышном кортеже слов нам говорить больше было не о чем. Такому не втолкуешь разницу между сиделкой и лежанкой. Этому жуку только дай мастерок в руки и он ловко соорудит макет гнёздышка для воркующей парочки стервятников. Рецептуру ближнего боя с закатанными рукавами в лайковых перчатках мне изучать совершенно не хотелось, а дуэли утончённого танго «А ицем паровоз» с розой в зубах в первом ярусе с пуленепроницаемым стеклярусом в эпоху рэпа к сожалению не практикуются. Пусть себе лиходей лузгает тыквенные семечки и арбузные косточки, утихомирился я и отвернулся, зная, что за предательством друзей расположение врага виднее. Но не буду отвлекаться в сторону от этической стороны разрабатываемой темы. Вернусь к прекрасной даме ожиревшего сердца блоговоспитанного компьютерщика Бумы, наворачивавшего оливье из мелко нарезанных машинок «Оливетти».
– Ошибочно относить пьяных гондольеров к разудалым лодочникам бакен-бардам – темпераментные итальянцы-тиффози неправильно их поймут, – подмигнула мне Ядвига Соломоновна,  как бы намекая на безотлагательность стоячих воротничков и футбольных мячей в квакучем застойном болоте перед Кубком мира.
Создавалось впечатление, что она разговаривает, заложив противозачаточную дольку лимона за щеку, с целью падения словорождаемости под которую никто не удосужится подстелить соломку, самой ей это не очень удавалось и она жарила скороговоркой по голове. По крайней мере её заявление прозвучало, как гром среди ясного неба в кисельном тумане, как побрякучий музыкальный отрывок из жизненного перелома, как перепродажа чужих начинаний наподобие карманных увлечений друга Бумы самовозгорающегося старика Марика Мастур-бей «Своя рука владыка», нанизывающего сигаретные кольца на член с кривой улыбкой.
Не находя ответа на выпады Ядвиги Соломоновны – этого ходячего справочника дня рождений великих ****ей и неисчерпаемых бармицв, я перешёл к мстительному составлению в голове политической и географической карт принадлежащих ей полушарий, клятвенно обещая не передёргивать их и не забывать за что двуглавого орла обвинили в вегетарианстве. Информационное ассорти, мельтешащих с завидной скоростью разноцветных мушек, продолжало вертеться на ядовитом вертеле языка Ядвиги, по лягушачьему пританцовывающей в болотного цвета балетных тапочках, а слова текли красным вином, выводящим из себя радиацию:
– Как вы думаете, солнышко, – изощрялась она, – сгодится ли трёхгрошовый оперносиплый велосипед Бертольда Брехта при лечении паствы в процессе педалирования не сформировавшихся Иудей? Ну не отмалчивайтесь, потаскун! Я спрашиваю это у вас, подозревая о сумбуре, томящемся в казематах непритязательного мозга. И не забывайте, что женщина – величественный корабль, для которого, в отличие от патрульного катера, важна оснастка. А заднему плану водораздела наследства на гурманной основе я предпочитаю героиню Мари Хуану, гашиш вам!
Амплуа хранителя молчания оказалось мне не под силу (по статистике мы сокращаем жизнь тех кого любим, устраиваясь между ног по знакомству). И я, тяжело задетый шрапнелью Ядвигиных слов – женщины с белокурыми глазами, выпалил:
– Мадам, прошу вас, не путайте диаметрально противоположные термины; владение языком и обладание языком – второе я ставлю намного выше и оставляю его выхолощенному хлыщу независимого толка Буме – единственному парню, который, как мне известно, ходит в туалет, как в кино.
– Заткнись, мерзкий ублюдок, не то по компьютеру беду накликаешь. Скотское тавро недоноска и его больные речи, вызывают сомнения. Они нуждаются в вакцинации на манер отрешённых жизненных задач. Не ты снабжаешь деньгами на бездоннокарманные расходы! Не ты занят на раздаче комплиментов и подзатыльников, – проорала привокзальная шлюшка-маршрутка, натягивая поношенное платьице на сбитые коленки, когда-то стоявшая на раздаче купонов стригущего лишая.
Мысленно я огибал её уже несколько раз, распаляясь всё больше. Но и это прозвучало вызовом, граничащим за здорово живёшь с летальным исходом, если пользоваться камерой слежения за самим собой, выданной любимой женщиной.
Впервые я пожалел, что я не китаец Кули-Бяка, к которому вместо буквы закона, заверещаемого состояния, применяем иероглиф. Хватит, сказал я себе с мученической улыбкой на усыхающем ботоксе, сопровождаемом пикетом раздумий.
Как человек крутого замеса с мемуарами «О наездах, подъездах и распальцовках (веерообразных постановках пальцев, не имеющих отношения к игре на фортепьяно)», я не позволю посторонним в моей вотчине навязывать мне свою волю тугими  галстучными узлами. А вообще-то, что касается умерщвления плоти, расслабившись на гризетке, то у кого больше – тот и плюралист, не считая момента, когда стараешься удержать себя в шатком положении или в растормашённых чувствах.
Еле сдерживая справедливое возмущение, я ретировался в студию, второй месяц находившуюся в беспорядке, подозревая, что в тиши рабочего кабинета сподручней составлять ответ на провокационное заявление мадам Предбанник, взятое из моих шулерских записок «Ничего уже не подделаешь» (я пишу, производя на свет нечто бумагомаразменное, смиряясь с ошибкой «любля» после того, как исколесил остров Гаити в поисках демисезонного пальто).
Я животрепетал, дабы удостоиться премии «За лучший сон» и взобраться на небезызвестный Нотр Дам де Пари, чтобы закутаться в серую неряшливую простыню, раскинувшегося лохматого тумана и связать остатки жизни с одной из химер, а то и повторить беспримерный полёт с кафе «Драла», втянувшего шею в плечи и то что осталось от Квазимодо».

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #82)