А.Г.
1
Открылась клетка. Где она, душа?
Наверное взлетела на свободу,
песок минут на память вороша,
последнему забвению в угоду.
Царь нищеты позвал на свой пикник
и ты на зов откликнулся, как эхо.
И всей душой к разлому дней приник.
Хотел шутить, но было не до смеха.
Овеял тело ледяной сквозняк.
О, горе нашей временной личине.
И снова недостача в людях, днях,
и недостача в дальше жить причине.
Но недостачи эти – мой удел,
удел с твоим совсем, совсем не равный.
Ты здесь всю жизнь на ниточке висел,
а я тащился сквозь туман отравный.
Любил шутить ты, дошутился вот,
что смех округу всю законопатил.
А Бог – он скаред, он известный жмот,
взаймы не даст, когда своё истратил.
2
Тело сдал в гардероб и молчок.
Ухватил тебя волк за бочок.
Пепел твой в моё сердце стучит.
Бедный разум ногами сучит.
Не умели жить – вот в чём беда.
Утекают года, как вода.
Остаётся от нас порошок
и поместится город в мешок.
Дунул, плюнул и ветра порыв
нас развеет, озёра накрыв
пылью тонкой, как нижним бельём.
От души их дождями польём.
3
О чём ещё прикажете писать?
Устал я над ущельем нависать,
в которое уходит сто дорог,
которое ядра земли порог.
Прошедших лет там тени, суета
с ухмылкою Чеширского кота.
Зубастый призрак, древний крысолов.
В итоге этот стих, гирлянда слов.
Прости меня, мой невесомый друг,
прости недоумение, испуг,
прости, что следом не могу взлететь
и продолжаю о ненужном петь.
4
Из прошлого топорщится вопрос.
Он медленно, но верно прорастает.
Всю жизнь, всю смерть он безмятежно рос.
Он ждал, когда снега зимы растают.
И он развоплощался много раз
и в новых воплощениях являлся.
Скромнейший, без претензий, без прикрас,
внимания спокойно дожидался.
В нём чувствовался даже проязык,
когда все-все друг друга понимали.
А если и срывался он на крик,
то чтоб и крик в анналы записали.
Что за вопрос? Да разве в том беда,
что неизвестна бытия причина?
Чёрт с ней с причиной, годы, как вода,
и пустоты кривляется личина.
5
На шипы нанизалась небесная твердь.
Лучший друг опечатан могилой.
Подступила вплотную бездоннная смерть
с ей присущей навязчивой силой.
Пусть проснутся гигантские колокола
всех церквей понастроенных в мире.
Пустозвон! Чтоб нелёгкая их унесла.
Тот же толк, что от звуков в сортире.
Не разбудят уснувшего каменным сном,
от которого мухи роятся.
Я жалею, ушедший мой друг, об одном:
не умею над смертью смеяться.
6
Наступило время потерь.
Хочешь верь, а хочешь не верь.
Выползает из ночи зверь.
Эту ночь попробуй измерь
или зверя клык или хвост
или в холке, к примеру, рост.
Вечер, лампа и мыслей тлен.
Не хочу я сдаваться в плен.
Не хочу, не могу молчать,
но и стыдно в окно кричать:
«Убивают!» и «Караул!»
Тихо в доме, лишь скрипнул стул.
Вырисовывается мурло.
Всё ведь делается назло.
Демон времени, мира плен.
Не поднять мертвеца с колен.
7
Пустеет жизнь. Ни дна ей ни покрышки.
Лишь пялятся из нор виденья-мышки.
И смерть в подполье прячется, как мышь,
шуршит, зудит: «Дела такие, вишь.»
По-человечьи ей бы пообщаться
и объясниться с жертвой, приобняться,
чтоб полная взаимность без обид.
А то у жертвы агрессивный вид.
А то у жертвы хриплое дыханье
и жизнь не в жизнь, а так... одно названье.
Опять же перепуганы друзья.
Нет, право, невозможно так, нельзя.
Сансара, карма или там нирвана,
а утекает жизнь струёй из крана.
И этот кран ржавеет на глазах.
Такая широта, такой размах.
Что я плету? Какой там кран?, сансара?
Мой лучший друг взлетает клубом пара.
Изволь смириться, Богу не пенять.
Бог есть любовь, но как её понять?