Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
(Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)
Часть 82
Но вернёмся к птицам, без которых невозможно ощутить полёта в захватывающем молодух изложении перелицованного мной замшево-замшелого материала. Хотя в позитивное расположение духа по отношению к земной оси вторгаться я никому не позволяю, такое случилось со мной не впервые. Помню как в муравейнике умерла королева, и я стал потрясённым до резинок носков свидетелем погребальной процессии солдат и рабочих муравьёв, напевающих грустные гимны и настроившихся на вынос тела.
Зося Невозникайте с Опа-насом Непонашему не являлись исключением из заведенных не подобранным ключом природы нерушимых правил неадекватного поведения в отличие от гимна, предназначенного для крылатых. Даже обозначение одного из районов с парящим названием «Крылатское», брошенных Опа-насом на произвол судьбы столицы и любовницы Симочки Бьютифул, ничего не изменило в его отношениях с неразумным человечеством.
Так что стоит ли винить пташек за то, что к людям со времён распятия Христа они относились подозрительно. Хотя кое-кто из них нагло чирикал, в чём и был уличён римскими легионерами, ставшими прототипом галльского «Почётного легиона».
На вид невинные воробышки на безответственных крылышках внесли неизгладимую вину «пархатых» двухтысячелетней давности в наше турбулентное столетие, где клюквенный морс больше не пользуется заслуженным успехом, и где, взглянув на Обрезанного в бане, каждая собака может задать неуютные вопросы: «Где тебя так обкорнали?» и «Бог не совершает ошибок – а человека?»
Атеисты же придерживались золотого правила – протестовать, и часто забывали, что честить теологов почём зря и чихвостить порядки – вещи разные. Они, как полагается нехристям, страдали от инквизиторских наклонностей мракобесов, в изобилии водящихся во всех уголках планеты и считавших верхом извращенчества заглядывание под шляпку хорошенькому гвоздю программы.
Отсюда вытекало предположение, что вряд ли найдутся оспаривающие теорию, по которой во всём, имеющем свою бессмыслицу, виноваты паразитирующие Воробейчики (арамейское слово не воробей – его не поймаешь).
Опа-нас распятию пока не подлежал. Он точно определял время кормления птичек, которых не успел приобрести, и тех, кого их владельцы выкидывали на улицу на произвол дождя и ветра. Поэт не идеализировал птиц, зная что те клёво отлавливают стрекоз из патологической зависти, ведь четырёхкрылые насекомые зависают в воздухе, пахнущем мочой и жареными каштанами, и обладают уникальным даром давать задний ход воздушному прогрессу.
Зосю Невозникайте (гризетку по призванию) птички уважали предположительно за то, что она подбирала немощных, зная, когда их не стоит доить (ошибочно думать, что женщина в мехах привлекает прежде всего моль). Это правило на мужскую половину человечества Зося не распространяла, страстно полюбив «Птичье молоко» и одноимённую рокенрольную группу, состоявшую из монахинь-иезуиток, некогда порвавших с сомнительным прошлым, неопределённым будущим и освищенную встречным ветром.
В воздухе пахло весной и обновлением женского гардероба.
Зося была кем-то убеждена, что свирель, на которой чудодействовал Лель Капельница – дрововед, защитивший диссертацию «Пролежни у полена», была свита его свитой из птичек, когда хрупкая Снегурочка, пришедшая из сказки в негодность из-за просвечивающей алкогольной печени, исчезла. О ворожбе Леля Капельницы Зося ничего не ведала. Когда же отечественные учёные, пропукавшие парфюмерную промышленность обнаружили, что содержание жирных кислот Омега-3 у женщин с фигурой песочных часов больше чем у остальных, она возгрудилась, заявив, что её надраенный Малый Таз будет дарить миру только гениев, и если их будет мал-Юрмала меньше, энтузиазм её всё равно не угаснет (Зося испытывала благодарное чувство привязанности к стойкам кровати времён просветителя Людовика ХIV «Солнца», по слухам не пережившего ни одного затмения мозга. Касательно Юрмалы, где в танцзалах единению в пары предшествовала спорадическая стрельба вдоль стен глазами, Зосю любопытил неподтверждённый факт, живут ли новозеландские маори в Майори и цыгане-дзингари (итал.) в Дзинтари?
После новостного удовлетворения их образы пепельносерыми раскачивающимися зомби вставали перед нею и тут же ложились рядком. Они делились между собой достоверной информацией о том, что бардопоэт Опа-нас порядком облысевший, но зачёсывающий волосы на спине, – законченный эмалированный «чайник», разукрашенный четырьмя скандальными разводами, личность крайне неблагонадёжная с вызывающим подозрение кредо: «У меня в жизни иные клитерии и требования. С сожалением разглядываю женщин, которых стойло употребить в тысячу раз полезнее чем в постели, ведь я не стремился к обладанию женщиной, отказываясь от ознакомления с её содержимым, включая ридикюль. Разве я похож на мемуарного капитана из «Приключения на подводной глотке», бросающего в трезвом виде якорь на рейде и рассчитывающего наестся до отвала парома от берега?»
Заканчивая непокладистую главу, не обойдёшь стороной Зосиного отца, сыгравшего ключевую роль в формировании её сквалыжно-конькобежного характера и закрепления жизненных навыков быстросхватывающим клеем. Юстасу Невозникайте Рива Футуролог открыла, что еврея из него не вытравить, и что не взирая на губернаторство Абрамовича месторожденье Уренгой не семитского происхождения, а Юстас был и останется перпетуумом шнобеле, как бы он, покусанный член партии, от этого не отмежёвывался. В своё оправдание Юстас ничего не мог предложить, кроме как: «Нас загнали в галерею, напоминающую галёры, и мне хотелось огреть гида веслом по голове, не вынимая из него уключины». Но по рекомендации врачей Рива, напоминавшая гусеницу с легко ранимой душой, принимала его у себя вместо успокоительного.
Будировалось предположение, что Юстасу не хватало набережной для конвоируемых променадов и он, маясь пузом, ходил по азимуту в дальний угол подальше от любопытных глаз и нескромных взглядов на носильные вещи. С незапамятных времён Юстас, официально заявлял: «Тора не пахнет, а как насчёт торе-одора?». Он работал банкомётом на складе зелёного горошка и телефонистом на междугородном переговорном пункте, до тех пор пока переговоры между главами государств не провалились. Потом в охране Никиты Сергеевича оставшимся в живых латышским стрелком, у которого были апельсиновые плантации в Яффе.
Как-то Хрущёв предложил выпить по первой, но Невозникайте отказался – она была не в его вкусе. Так Юстас лишился доверия и был передан в распоряжение органов, добившихся успехов в вязании – если что-то приходилось не по вкусу, она распускала руки. Но Юстасу удалось реабилитировать себя, после того как он показал на допросе, что Ленин ходил при нём на первомайские сходки надурняк. Ноесли говорить честно, то ему помогло то, что в разгорячённом состоянии он водил дружбу с вентиляторами и партийными холодильными установками.
В результате Невозникайте поместили в картотеку разведки под победного Кличко «Оборванные уши», и он, ссылаясь на проездной партийный билет, полюбил японское блюдо «Сашими костюм».
Узнав о случившемся, запаниковавшая мать Зоси Степанида, презиравшая сношения в стоячей воде, была на какое-то время вовлечена в процесс мирных переговоров с мужем и перестала разгуливать по универсальным магазинам, где венецианские зеркала непрошено-негадано приближались к её персоне. На домогательства супруга к домработнице она уже не реагировала междометиями и стонами, и не сдавалась на милость убедителя. Но после инцидента Степанида больше не чувствовала себя с ним ниткой жемчуга в бокале шампанского. Это усугублялось принципиальными расхождениями супругов – Юстас под сарабанду в исполнении испано-язычных братанов налаживал оздоровительную компанию продажи нюхательного табака астматикам за Полярным Хула-хупом.
Со слов Юстаса Балтийское море ещё никогда не видело такого всплеска преступности перед лицом совести, когда его доставили в хирургическое отделение с диагнозом «Задержки в развитии экономки перед выходом на государственную пенсию».
По завершении трепанации ему вставили пластинку, напетую Иваном Козловским, чтобы не повторял в мотоцикле лекций «До чего большевички страну довели, в которой Корчагины обойтись не могут без нарубленных ими дров». Впоследствии Юстас пошёл по психотропной дорожке, высказав неотторжимую часть радикальной мысли об успеваемости в сексе на заранее оговорённых выгодных условиях: «Жена и домработница – совмещённый узел».
Параллельно Юстас, который был недурён собой, завёл любовника-лилипута Ипполиткорректно, заявившего на манер Кисы Воробьянинова на политбюро: «Вот кого надо осудить за передаваемую информацию, так это гены!» За час до их встречи лилипут-бизнесмен предлагал ему по телефону войти с ним в горькую долю в шоколадном предприятии, но Юстас отказался. Благодаря недюжим способностям из всего извлекать выгоду, он вырвался из Полюцинария, где возглавлял движение пуэртореспубликанцев против афродемократов, добившись высшего пилотажа в виноделии – гнал самогон взашей, когда книги отчитывались, под песенку дождливого фильма «Текила тебе за воротник»:
Заброшенный из Мексики и ослеплённый роскошью,
Прожил семь лет без профиля, служа в чужом краю.
И вот иду, анфасничая, улицей Заплечною
И нашей тихой заводи совсем не узнаю.
(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #83)