Из присутствия жизни изъята ещё страница.
Кто приходит проститься, а кто – толпиться,
Машинально разрыв отдавая безмолвью
Там, где больше не пахнет кровью
воздух, мытый до облака. Выше – воды не нужно,
ниже чистого – хлябь, и не радужны
в среднерусских порослях, среди сгустков крапивы
лужицы в каплях – луковицы и сливы
через край черногубой – прихлёбывать, чай, не деться,
понемногу расслаивая чсс и сердце,
до исхода из памяти оболочки
оставляющего живым три точки.
Есть такие дела, для которых лишь боль – согласье:
не приемлет Земля своё неродное счастье,
невмещаемое, руслам вен не по силам.
синей глыбы огня сукровица не сносила.
Расшифруешь ли ты этот шелест любви арго, не
разбиваясь в своём междусветном агоне,
укрываясь по случаю в те ли одежды, в эти,
по колено бредя по тверди, по темя – в Лете?
ПАЗ заводит мотор, воздух волгл, пропитан сиротством.
Никуда не смыться от тел невзрачного сходства
с тенью стоика-дерева. Но только лишь пульс умеет
перспективу исчесть в живых к средокрестью травеях.
И сосна там – отвес из мира, где всюду сирый
стук колёс, поезда – в беспочвенные квартиры,
где ни смеха, ни грая, на чёрном в стаканах света
заиграет руда – и глаза находят ответы.
Сверху каждая крона – вызов огню, препона
для потока частиц, ливня, ветра, для шмона
малых сих, спасающихся от стужи
тем, что в выси просвет так безопасно сужен,
аж не видно, как те, без слов, в пищевой цепочке
растящие хлорофилл, вскрывая иглы и почки,
подражают звезде, и звезда, своё встречая подобье,
улыбается исподлобья,
жарко возится в вате, лучи стрясая, как в линьке,
в набухающем серым, но выше – как прежде в синьке.
Снова ропоты капель вторят да тюк кукушки,
молоточками времени дёргая душ заглушки,
лоскутки наших «я». Но теперь, понимая дальше,
безучастна к подменам полёта изгибом фальши,
я стою на другом, и чем глуше чаша пустая
прижимает к земле – тем выше тебя отпускаю.
Мирового ли древа истёрлись о руки кольца?
Расшатались ли вбитые в воздух умельцем больцы?
В средостенье души святотатство – следы подошв. И
здесь – лишь нотного стана спиральный подъём возможен:
как стеклянная музыка, сделавшись тоньше, легче,
омывают наши дыханья губы, лёгкие, печень,
одевая нервы и плевру в звуки новых привычек,
стрясая прежние имена с железных табличек.
...Ты уходишь туда, где одна лишь дорожка крыльев
проявляет зенит, как рецепторы - без усилья
будит прикосновенье, огнём разбегаясь под кожей,
многомерность – звезда, что, впрочем, одно и то же