***
Всё, что накопила на чёрный день -
вот он наконец настал -
любимый голос, родная тень -
прочнее, чем драгметалл.
Всё что припасла на худой конец
(конец — он всегда худой) -
любви моей золотой телец,
омытый живой водой.
Пытаюсь расслышать сквозь шум и фон,
держась за каркас стропил, -
вот строки, что ты читал в микрофон,
вот музыка, что любил.
Пишу тебя и держу в уме
и умножаю на ноль,
и получаю солнце во тьме
и сладкую в рёбрах боль.
Твои слова в сокровенный час,
портреты над головой -
вот мой НЗ, золотой запас,
что держит ещё живой.
Звонит мобильник лишь по тебе,
теперь это мой смертфон,
где все номера ведут к тебе,
а смерть — это только фон.
***
Божая коровка, унеси на небо,
где мой любимый спит глубоким сном.
Одним глазком его увидеть мне бы,
хоть в облаке и в облике ином.
Лети к нему и сядь ему на пальчик,
как жаль, что мне нельзя туда самой.
Пусть ему снится, что он снова мальчик,
и мама из окна зовёт домой.
Я бы уснула тоже беспробудно,
но здесь его следы наперечёт,
мне потерять их страшно — вот в чём трудность,
вот что мешает дать себе расчёт.
Ни в бога и ни в чёрта я не верю,
на всё рукой безжизненно махну.
Но кроткому и крохотному зверю
ладонь открою, сердце распахну.
Лети, лети сквозь жизни амальгаму
туда, туда, за тридевять земель,
где милого его земная мама
небесную качает колыбель.
***
Ущипни, чтоб поверить, хоть это уже не впервой -
вот стоишь ты как вылитый, как живой,
говоришь, ну что ж ты, а я тебя там искал!
Как давно я тебя не нежил и не ласкал.
Говорю, я ушла бы сразу тебе вослед,
но боялась, а вдруг там следов твоих вовсе нет,
и ждала тебя здесь, где смерть растащила нас,
на твоей подушке, вблизи твоих рук и глаз,
что глядят с портрета и греют меня теплом,
как бы зло кайлом ни пытало бы на излом.
Я хочу однажды уйти бы к тебе во сне.
Мы бы встретились в нашей общей с тобой весне.
А пока от тебя до меня тридевять земель -
за щекой сохраняю любви твоей карамель.
И в какой бы тине, в каком ни лежала б дне -
там любую горечь она подслащает мне.
***
С тех пор как всё устало, застыло,
тебя не стало, родного тыла,
и я осталась одна,
мне стало важно одно лишь слово,
что так отважно на фоне злого,
кому я до дна видна.
Пусть всюду огни вокруг погасили б,
пускай всё сгинет и обессилит,
а я сохраню свой пыл,
поскольку в мире, где кровь и драка,
так надо, чтоб кто-то светил из мрака,
так надо, чтоб кто-то был.
И если смерть грозит обесточкой,
я ручкой действую как заточкой,
не дав погасить огней.
Пускай могущество тупорылье
нас вяжет кровью и вяжет крылья –
любовь всё равно сильней.
***
Я пишу тебе в рай из ада, из гетто моей тоски.
Не умирай, не надо, ты душу рвёшь на куски.
Приходи хоть во сне ко мне или в хмельном бреду,
погоди только, не тускней, не скрывайся за дней гряду.
Я откладывала любовь про запас и на чёрный день,
а теперь я в ночи любой выкликаю родную тень.
И киваю в окне фонарю, что бросает мне искоса взгляд…
И слова говорю, говорю, что, невысказанные, болят.