Би-жутерия свободы 85

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 85
 
Опа-нас не имел обыкновения возвращаться к прошлому и ориентироваться на отставших впереди из-за нарастающей  хандры вкупе с остеохондрозом, наступающим на его видавшие виды, отполированные долгими скитаниями, пятки. Волосы на Опиных висках поседели, сами не подозревая отчего – голова облетала, как куст сирени, но его нельзя было назвать опростоволосившимся лысым. Опа был в меру общителен в терпком вине иссушающего языка, и к нему вела неизведанная тропа, как он не без основания полагал, выстланная гравием зависти бесталанных поэтов.
После опубликования мемуаров своей складной расчёски «В зарослях нечёсаной бороды», многое не укладывалось в его голове, заполненной шариками бильярдного треугольника, но он и не помышлял расширять складское помещение кругозора.
Абстрагированную выдумку Опа ценил высоко, отличая её от застиранной. Превыше международного положения застиранных вещей его интересовало дробное питание ружья 1812 года рождения на стене; его лозунг «Политика без меня» не просил каши, как поношенные туфли, отсюда вытекал другой: «Стремлюсь в долгожители, чтобы жевать подольше».
Статья «О потоотделении религии от государства» вызвала ажиотаж и рвение вытравленных в политических салонах волос.
Между тем лосьоны в храмах поднялись в цене, а средства от пота стали лучше разбираться… в политике, где плотность выпотевания ничем не прикрытой глупости информации увеличивалась.
Простолюдины встречали в штыки, его входящего в комнату с тряпкой в руках и с репликой: «У кого тут разлилась желчь?!» Зато приближённые к деньгам и власти высоко ценили его за циркотерапию в шапито и самокритичность, и на примере разбогатевшего на роторасширителях для ротозеев больно учили других, как не надо поступать... в институт брака.
Опа перечитывал свои опусы на страницах газет, морщась, но соглашаясь с прилипшей к нему тянучкой на зубах кличкой «Желчегонного поэта XXI столетия», якобы написавшего боевую арамейскую песню «Были когда-то и мы русаками... ».
Представляясь редакторам газет и таблоидов, он язвительно шутил: «Здесь записывают в литературные ассы и языковые истребители?» и при этом признавался, что он, не выходил из женщины победителем, за исключением родной матери.
Столь слишком откровенные заявления шокировали участников артишоковой, артезианской, антиНепонашевской компании, особенно садовника Георгина Израилевича Повторому, когда на экранах страны Эролл Гарднер угощал слушателей пианизмом на гарнеровском сервизе чёрно-белых клавиш в «Summertime» Джорджа Гершвина.
Преисполненные полнометражных впечатлений активисты откладывали в сторону книги Опа-наса Непонашему, из жалости к нему, пережившему домашний холокост и путавшему массовые галлюцинации с полюциями. Люди зарекались прикасаться к ним до конца его пребывания на Земле. Но они и не уничтожали книги, оставляя бесчисленные тома последующим поколениям в целях юмористической закалки внуков. А сладко ли им было сознавать, что время – это сгущённое молоко в безбрежном пространстве воображения, этого никому не известно. Кто знает, говорили прозорливые эксперты, возможно, именно этот взбалмошный поэт и никчёмный бард придётся несмышлёнышам по вкусу в годы развлекательной голодухи или по истечении тюремного срока.
Надо сказать, что Опа ценил своё цельнометаллическое творчество непомерно высоко. После написания «Жизнь предстала голубей в стае сизых голубей» он в шестой раз с неприкрытой угрозой, выглядевшей без трусов утлой попыткой, послал запрос в Шведское Королевское Общество по Утешительным Нобелевским премиям: «ПОЧЕМУ не присваиваете звания литературным сваям и не выдаёте кроны голым зимним деревьям в обмен на ориентологическую поэму о туалетном мыле, повествующую как рука руку мылит после посещения чистоплотных инопланетян?!»

– Облака нас крышуют, плывут волосато, –
за стеною в бочке прожурчала вода.
Где-то дует Сирокко, здесь не пассаты;
встреча в ватерклозете ничтожит года.

Вечно-жёлтая билась в фаянс писсуара,
словно в бурю – в руках извивался «штурвал»,
пеной Пльзеньского прошлое струёю смывало,
и мерещилось мне – на троих разливал.

Ответа из Стокгольма не последовало, хотя автор, называя греческого философа Планктоном и даже померанцем с учебником за спиной, продолжал писать в стол и по инстанциям оборвыши обиженных прошений под псевдонимом Семён Обувка-Свенсен. Видимо шведское воспитание, его песчаная карьера и защита авторских прав не вдохновляли белобрысых и белорыбиц на утрированно-вежливый отказ, решил Непонашему и разразился на несостоявшееся событие бардовским слоуфоксом «Судьбы людей складываются по разному – кому-то нравится Бужеле, а мне кибернетика, не передающаяся по наследству, как сифилис».
А чего только стоила последовавшая за этим Опа-насова преисполненная инкапсулированной гордости кантата «Не кори меня, мама на сочном лугу...», повествующая о пьяном в вечернюю дымку бычке, с самого рождения подготавливаемом устроителями коварной, кровавой корриды для украшения меню мадридского ресторана «Карнавал хлороформенных масок» изысканным блюдом «Бычьи яйца с пылу, с жару»?
По этому поводу уважаемый в кругах вертикружной игры в серсо критик риторики Зев Папаня (тип с греческим профилем надменной монеты) в пух и в пах раздраконил его: «Опа-нас оперирует малонаселёнными мыслями в черепной коробке скоростей на уровне инфузории без туфельки. Боже, храни от таких прохиндеев как он нашу Нобелевку!» Итак, бард, выдавая себя за поэта-криминалиста, у которого происходит братание с «пером», не без смеха вспоминал у коленчатого вала пляжных знакомых девиц, омываемого волнами океана, был пойман с поличным хлопотуньей Зосей Невозникайте за содействие поперечной кишке (по ошибке считающейся в народе тонкой).

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #86)