Кричала одуревшей дурой бабка,
клала кресты под белый потолок,
мать с веками, припухшими с устатку,
не промокала слёз с, огнём горящих, щёк,
ходила всё по комнатам глухая,
то половик поправит, то постель,
в сердцах одёрнула — беду не кликай — бабку,
уставившись на нож в зажатом кулаке,
опомнилась, муж к ужину вернётся
и строго так на на бабку — не кричи —
но ни желанья не было, ни мочи
картошечку томить в нетопленной печи.
Точили мысли, мучили сомненья,
стенала под бедой в беде душа —
так, ужин, муж, спасёт сейчас движенье —
и заполнялась сердца пустота
не причитаниями, не обращеньем к богу,
свекровь проела плешь всю предсказаньями,
метались мысли в поисках дороги,
за что семье такое испытанье.
Вернулся муж. С ним вера и надежда.
К нему прильнувши, шепчет — срок пришёл.
Бумажку достаёт из-под одежды,
в какой явиться пункт с вещами в срок.
Немного отпустило. Примет меры,
он не последний в этом городке,
племянничек его не из примерных,
пристроил он его, не держит в кулаке.
Прощает хулиганство, нарушенья,
улаживает споры и конфликты,
а здесь свой сын и не спасут молитвы.
Невольно поднялась рука просить прощенье.
Нет, не молитвы, действия спасут.
Где этот бог? Вся власть у власти.
Перешагнула горницы порог,
пред образом крестилась часто-часто
без слов, вся мыслями в картине, шептала то,
что знала — господи, о господи, помилуй.
Дни в ожидании под карканье старухи,
молчанье мужа, сына оживленье,
себе он на уме, уже доходят слухи
о цинковых гробах, всё сплошь сомнения
и страх сидел в груди, во сне и наяву
видения, видения, видения.
Ну, не далась учёба. Непоседа,
тянуло всё во двор, да на простор степной,
всё мастерил друзьям велосипеды
и запускали змей весёлою гурьбой.
То в детстве. Там пошли ракеты.
Не стало сладу. Бомбу смастерил.
Спасибо Богу и Петру соседу,
не дал взорвать, а то бы всех убил.
Не хулиган, строптив и непослушен,
всё возится у мужа в мастерской,
раз пистолет собрал он, не игрушка ...
Ну, все ж стреляли сусликов порой.
В молчании, в ожидании, в тревоге,
под нудное ворчание горбатой
текли секунды, принимали форму
видений слёзных, отраженьем правды —
смерть. Она гнала лихую в пол челом.
Сидела хворь в ней и печаль большую
предчувствовало всё её нутро.
О, господи, ну, наконец, решилось:
хоть в армию пойдёт, но не в Афган.
Смеялась, улыбалась и молилась,
поверив, верила Ему и Образам.
Всё к проводам готово, маловата хата,
гостей назвал сын, пусть, его черёд,
прокормим всех на славу, до отпада
и сердце подпевало — повезёт.
Нет, не случилось. Нет, не повезло,
но сыну повезло сыграть в войнушку,
сам вызвался и перейдён порог
из детства в мир, что он считал игрушкой.
Но письма приходили, утешая.
На горе всем пришёл соседям гроб.
Какой он был, о том никто не знает,
не мог о том поведать местный поп.
Два года проползло без сна и смеха,
два года ссор и к мужу притязаний,
и он не спал и в том была утеха:
он кается. Молчанием испытание.
Всё. Отмолилась. Надо ладить встречу,
созвать всю близкую и дальнюю родню,
И, дай-то, Бог, на славу будет вечер,
но сын сказал — не надо, не терплю.
Я позову своих друзей, подружек
и девушку, что письма мне писала,
один лишь стол, нам хватит наших кружек.
И отмахнулся от объятий, не пристало.
Мальчишки пили без тостов и смака,
искали всё ответы на вопросы,
не замечали, бывший друг их плакал,
тайком стирая, так не к месту, слёзы.
Девчонки танцевали, обнимали,
просили всё о жизни рассказать
там за границей, спорили, мечтали
туда когда-нибудь хоть с кем-нибудь попасть
и приставала девушка к нему — что мне привёз,
ну покажи же, наконец, подарки,
хоть жвачку подари мне. Не скрывая слёз
сбежала. Звон пощёчиты остался следом жарким.
Тихонько разошлись все по домам,
и сын исчез и старая завыла,
свалилась кулем на пол к образам
и там чего-то у Него молила.
А мать пошла искать его по дому,
по спальням, сараюшкам, мастерской,
не обошла она его «хоромы»,
там по дорожке в огород и в сад густой.
Не закричала, не свалились наземь,
за ноги подхватив, шептала — тыыы чего?
Забыла, он не терпел рассказов,
слилась с кровавым небом воем — ооо.
23.02.2019
фото моё