Мы сели за длинный стол.
Я снова поймал "то" -
испуганное - выражение её лица.
Она оглянулась вокруг себя:
значит сейчас начнутся обвинения
неожиданные, бессмысленные, нелепые.
*
Я приготовился парировать вежливо и мягко.
Однако,
она молчала.
Ногти её были
воинственно покрыты
красным лаком.
Оцепенелость взгляда
подчеркивали
отсветы
камушков в ушах, на пальцах, на шее...
Первым делом
она
налила
мне вина,
и, вдруг,
подмигнув,
сказала зло:
«Пей, дорогой, пей вино.
Шила в мешке не утаишь...».
Мы были на веранде одни.
Тишина вокруг нас
теряя значимость, нанизывалась на каркас,
влагу, словно озеро в безвидной
пустыне,
а мы,
как соляные столпы,
наверное
так и останемся сидеть здесь навечно.
Вдруг весело и беспечно,
понизив ноту
своего внутреннего монолога,
она сказала:
«Ох уж эти посмертные воспоминания
о далеком, давнем!", -
и стала напевать себе под нос
мелодию "La vie en rose..."
мелодию нашего, "того времени",
до жути знакомую несоответствием
с нами теперешними!
***
Я вслушивался в её пересказ тех событий,
столь желанно-страшных в их истинности:
«Все на что я теперь способна, — это уныние:
кроме наслаждения, все стало бессмысленным.
а само наслаждение, как мне кажется,
враждебно и противоположно счастью,
это трагическая его сторона -
темная, бездонная река..."
Выдержав паузу,
она продолжала:
"Собственные несчастья мы сами
себе создаем!
На всех наших с тобой
несчастьях -
отпечатки наших пальцев» .