Короче, рванул я не думая ни о чём на юго-восток, благо в адиках был и трижках, нажал на кнопку, и оторопел. Тут же печь, размера небоскрёбного появилась, из кирпича огнеупорного с колосниками жаростойкими. Тут же, зашумели поезда с твердым топливом, вылезли из под земли чудища неведомые, загорелые, жилистые, в комбинезонах, с лопатами большими совковыми. И слаженно, трудолюбиво, под музыку страшную, нет, не под пинк флойд, и что было бы понятно и естественно, заиграй что-нибудь из рамштайн, ан нет, они под неприлично громко включенный, ам дэ скэтмэн ски-ба-боп, стали закидывать уголь смоляной, жирный, коксовый, в жерло печи той дьявольской. И такая вакханалия несусветная началась Посмотрел я на небо , а оно всё шарами усеяно такими же как здесь и сейчас, разноцветными. И к шару каждому, воздушному на нитях крепких капроновых, особи, а порой семьи целые многодетные привязаны за хвосты, да лапы. Подлетают к печи, а та трещит и искрами из трубы как из пулемёта по шарам воздушным стреляет, тра-та-та, шары лопаются и каждая крыса несчастная с визгом последним протяжным прощальным в трубу на погибель падает. А потом, в одно мгновение воздух загустел, карамельным, стеклянным стал, и когда последний шар лопнул и последний писк совпал с резонансной частотой стекла, небо чик и треснуло. Выехал из расщелины армейский бронетранспортёр с включёнными фарами маленький игрушечный, но точь в точь как настоящий и прямиком ко мне, стоящему в оцепенении и безмолвие, направился. Подъезжает, останавливается, выходят из него два минипута, оба в звании обер-лейтенантов, с эмблемами эскулапа, врачи военные, офтальмолог и хирург один со скальпелем, другой с приблудой железной, никелированной, круглой с отверстием по середине , специальным, чтоб глаз в него вставить была возможность, и закрепить аккуратно. Достают значит они из впадины, находящейся в передней части черепа, моё далеко не всевидящее око, и на этом армейском вездеходе на воздушных подушках, на малой тяге, чтобы нерв не порвать, к разлому черному в небе ещё недавно голубом и чистом, глаз мой правый осторожно повезли. И вижу я, словно чувствую, следующую картину У входа в материю тёмную, счетчик гейгера на табуретке лежит, ионизирующие частицы ловит. Дальше, уже в проёме небесном, метрах в тридцати, титан высоченный стоит, пятиметровый в доспехах центуриона и фонариком в руке, черным, мощным, как у американских милиционеров. Антистрессовым. Сверху вниз светит. Под светом человек вида интеллигентного мороженое ест фигуристое. кругом фотографии уйма, бесчисленное количество прямо на воздух приклеенных, в произвольном порядке. И вот только сейчас, я начинаю понимать, что к чему. Мураши под кожей забегали, дежавю наступило. На одной из фоток мы с тобой, в это самое время не настоящее, запечатлены. И вот, на месте этом, в рассказе, самом интересном, когда все тайны мироздания готовы были передо мной открыться, подбегает ко мне чудище здоровенное, отбрасывает тень, делает несколько глубоких вдохов, вскидывает в верх лопату заслоняя луну и кое какие звёзды и с размаха амплитудного, яростно бьёт меня по голове. Бум, приглашено, и лепёшка, отбивная на жареху, для гурманов полосатых. Готова. А потом, слышу тик-так, открываю глаза жена рядом лежит, тёплая. Ещё. На стене часы весят круглые, и как бы видом всем своим уравновешенным, говорят мне, вставай, на работу пора. Просыпайся. Опять, голоса потусторонние, словно, за стеной кто-то разговаривает, ты тоже их слышишь, это она, красивая фарфоровая тварь, просит отдать ей сердце, просит наполнить кровью. Только стены нет, ничего нет, и мы уже давно в архиве, на полке пылимся, в пожелтевших от времени. фотоснимках.
Здравствуй, дядя крыс штандартенфюрер, слабым, осипшим голосом, сказал пенсионного возраста, опечаленный, измученный подагрой, дядя крот. Дюймовочку не видел. Нигде не могу найти, куда запропастилась, зову её зову, а она не отвечает, потерялась, пропала, может в пруду утонула, лежит сейчас тихо, на сильно заиленном дне, смотрит на бестолково плавающих карасей. Не моргает. И если действительно с нею, беда и погибель случилась, пойду выпью крепкого яда. И сдохну. Такая любовь. Вот так и бывает, мой друг, влюбится старый дурак в молодую девку, проснётся однажды утром, а девки нет, она в тёплые края улетела, стала звездой инстаграмма и слово дала себе честное больше не спать с кротами. Смотрю я на тебя товарищ билл и радуюсь. Аксельбанты, эполеты и хромовые сапоги носишь, мне тоже такой прикид нравится. Гусарский. Очаровательный ты сукин-сын, волантильный не толерантный, свободный. Настоящий ублюдок. Завидую тебе, не могу я так, смерти боюсь. И чем иду по жизни дальше, тем боюсь внатуре больше. Никчёмное я млекопитающие, слабое существо, не астронавт. Одним словом, животное. Наведаюсь на выходных ближайших, пожалуй, я к портному, к хьюго, пусть пошьет мне китель офицерский, качественно, из дорогого сукна, добротный, подходящий для знаков отличия. Прикреплю на грудь, где-нибудь купленный, крест рыцарский и почетную пристежку пехотинца отважного. Дабы соответствовать снимкам на которых солдаты третьего рейха позируют для истории. Выйду на улицу, встану возле мусорных баков и буду людей нервировать идущих домой вечером из магазина с пакетами. Да, базара нет «дружба народов» весомое словосочетание и смысл в нем глубокий кроется, но такая игра, понимаешь. Когда тебя подвесили, как сказал классик, за такое место которое вслух не называется и ты понимаешь, тебе ничего не поможет, ни стечение обстоятельств, ни молитва святой Богородице, ни борода старика хоттабыча. Тебе бы умереть спокойно, по тихому без приключений, но вот здесь и начинает провялятся твой внутренний зиг хайль, и ты снова первый у кнопки, а всё остальное, нисколько, не важно. Совсем. Ну вот и поговорили, по душам. Полдень, пора ретироваться, сейчас бродяги коты агрессивные полосатые, на кухню за сметаной, придут. У меня с ними контра лютая, конфронтация запредельная. Неприемлем друг друга в целом, да и в общем, не ладим вовсе. Коты живучие, динозавры вымерли, яйца больше не откладывают, а этим ходьбы хны, ходят обмороженные, без ушей с хвостами поломанными, а в глазах вместо печали, да мысли какой-нибудь светлой, буквы бегущей строкой в предложенья сливаются; где бы сегодня пожрать, с кем бы потрахаться. Не культурные. Приятный ты собеседник, молчаливый, проницательный, сидишь ногу на ногу сделал, газету читаешь свежую, фигня мои бредни думаешь. И всё совсем не то чем кажется. А как на самом деле пока никто не знает. Я тоже. Точно. Так же