Глубокий вдох, и бабочки, сбежавшие с холста художника, непрошеными мазками влетают, заполняя лёгкие углекислым газом. Я теряю сознание и прогибаю поясницу, пытаясь ухватиться за лепестки рассудка, но вижу лишь стеклянные глаза на мартовском фото, жгущие виски и наполняющие гарью дыхательные пути.
Когда-то папа учил маленького мальчика выжигать на дереве искусные узоры, не предупредив, что можно задеть клапан невинного сердца. Пожарные не успевают, и спасают только солёные капли обид, разочарований, надежд с пряным послевкусием нежности. Дыхание сбивается и звучит фальшиво, как игра пятиклассницы на экзамене по сольфеджио, выдавшей из струн рояля тритон, вместо чистой кварты. Во всём виноват мизинец, предательски дрогнувший на полутон выше и отправивший вибрацию в бесформенную материю, нарисовав новую линию на правой ладони из ниточек потерявшегося странника в пустыне. Чёрная клавиша заполнила пустоту в сонате Вселенной, и судьбы влюблённых заиграли в гамме Форте, испортившего Рождество с несчастным Пикколо. Где-то в далёком детстве, пахнувшем парным молоком, малышка нашла конфеты, тщательно спрятанные заботливой бабушкой. Фантики летели один за другим, как клятвы людей о вечной любви и верности. От передозировки глюкозы она поправилась на несколько килограммов мыслей. Пространственно-временной континуум и её песочные часы на талии были лучшими проводниками в подсознание.
Споткнувшись о гранатовый подол платья, бабочки оставляют ожоги на персиковой коже, не найдя ничего, равнодушно бросая на мраморные ступени лунные лепестки, как невыполненные обещания. Ведь Луна — всего лишь любовь. Это всё, что в основе меня. И всего лишь больше, чем Бог. И чуть дольше, чем навсегда.