ГТСка громыхала нещадно. Добротный дизель истерично грохотал под капотом так, словно капота этого и не было. Шутка ли, танковый двигатель в метре от тебя!
Трясло тоже не слабо. Гусеницы подминали под себя северный гранит, который сдаваться тяжести машины не хотел, от чего вездеход подскакивал, сотрясая все живое и не живое в своем железно-фанерном нутре.
Когда на пункте сбора со стороны Рыбачьего подъезжал этот тарантас, меня, человека городского, видевшего нечто подобное на гусеницах только по телевизору, охватила смесь ребячьего восторга и некоего сюрреализма, словно это происходило не со мной
—Мы на этом поедем? — спросил я ожидавшего со мной бородатого мужика среди таких же как он брутального вида ожидающих
—На ГТСке то? Да. Дорогу то еще не открыли. На перевале снег. Даже Уралы туда ходят с опаской. А летом на ПАЗике двухмостовом, говорят, можно. Но я им, и тем кого они везут, не завидую, — хохотнул бородач, и мгновение подумав, добавил— рыбаки еще на УАЗах... с лебедками... Рыбалка там знаешь какая? Зубатка— во!
Бородач так твердо показал какая там водится зубатка, что я сразу поверил.
ГТСка резко клюнув остановилась возле нашей группы ожидавших ее мужиков, и лежащих на земле рядом каких то ящиков, которые рабочие тут же стали загружать в уже открытые сзади распашные двери.
— О, Петрович сегодня— вслух про себя заметил бородач, помахав рукой водителю дредноута
Петрович, вылез по пояс из люка и, слегка свесившись, пожал руку бородачу:
— Здаров, Колян. Как отдохнул? Как там твои? Ничо? Понятна...— делово и растянуто закончил фразу Петрович.
Его взгляд с прищуром остановился на мне:
—А эт чо? — снова обратился Петрович к Коляну.
"Эт чо" стояло обалдевшее, что о нем говорят в третьем лице, да еще и как о неучтенном ящике
—Да это фотограф. — Бородач снисходительно кивнул в мою сторону и на болтающийся на ремне через плечо кофр, — Васильич попросил тебя взять его туда-обратно. Ну а что, жалко, что ли?
Васильич— это приятной внешности человек, с которым мы познакомились в боулинге, где был у администрации ПИНРО корпоратив, и "под пиво, другое" разговорились за жизнь. Там то я и сболтнул, что дескать, свободный художник, мечтаю пофотографировать полуостров Рыбачий. А у них, как оказалось, как раз завоз продуктов намечался туда тамошним геологам. В общем, обещал помочь...
ГТСку снова тряхануло на ухабе.
Мужики, что ехали со мной, повалились в одну кучу
—Э!!!! Не дрова везешь!!!—сквозь грохот мотора прокричали Петровичу.
Петрович кинул взгляд назад осклабившись в улыбке железными зубами. Моя фирменная куртка была безнадежно испорчена, вляпавшись при падении в какой-то мазут.
"Пижон. Выперся. Не мог что попроще одеть"—выругал я себя, впрочем, уже не в первый раз за время этой поездки...
—Ты куда сядешь? — спросил меня Николай во время загрузки ящиков — смотри, можно спереди, а можно в кунге
В кунге! Слово то какое! Военное!
Ну конечно в кунге! О чем потом не один раз пожалел. Механизаторы обшили то, что должно было накрываться брезентом, фанерой и утеплителем.
Да, вот так, незамысловато, некрашеной фанерой. Получился этакий ящик-фургон, в котором можно невысокому человеку встать в полный рост.
Называется хотел посмотреть, что внутри этой железной грохоталки... Посмотрел, блин... две лавки, печка буржуйка с трубой наружу. Этакая избушка на курьих ножках. Хотя, почему на ножках? На гусеницах.
Надо было вперед садиться. Все равно окон не было, что отсюда увидишь? Впрочем, Петрович в замусоленной шапочке-петушке "прощай молодость" на макушке коротко стриженой смуглой башки, у меня тоже особых симпатий не вызывал, чтобы рядом с ним сидеть.
Плотно воняло соляркой, машинным маслом и выхлопными газами. Грохот мотора потихоньку начинал сливаться в одну адскую какофонию.
Мужики, что ехали со мной, синхронно покачивались в такт качающейся на дорожных неровностях машины. Один из них посмотрев на меня, полез в карман, и что-то протянул. Беруши. Жестом показал, что надо делать. Да, так лучше. Помогло
Я снова посмотрел на шурующего рычагами и педалями управления Петровича. Лобовое зацарапанное оконце вездехода было маленьким и явно выше, чем нужно водителю, оттого ему приходилось постоянно вытягивать шею. Интересно, что он вообще там видит?
Жестами спрашиваю у соседа, ибо перекричать мотор было безумием, мол, а он то, чего без беруш?
"Привык"— жестами ответили мне.
Так же оглохнуть можно, подумалось мне, и я сразу вспомнил, как над Петровичем кто-то из сидящих рядом со мной мужиков подшутил на пункте отправки во время погрузки.
ГТСка тогда с работающим на холостых мотором, принимала в свое нутро ящики
—Да выруби ты эту тарахтелку! — ругались грузчики. Но Петрович сидел на своем месте и не слышал, или не хотел слышать.
Тогда кто-то незаметно залез под утиный нос вездехода, и камнем в такт двигателя стал стучать по железному корпусу. Петрович тут же озабоченно встрепенулся, и дал две прогазовки. Стук исчез. Но через пару секунд стук снова появился. Смуглое лицо Петровича с испуганными глазами надо было видеть! Мотор тут же заглох, а хохот мужиков в наступившей внезапно тишине закончил сцену.
—Шутники, блин. — поняв, что его разыграли, пробурчал себе под нос Петрович, и усевшись на кабине, свесив ноги в люк, закурил...
По движениям моих спутников, я понял, что путешествие наше подошло к концу.
И правда. Вездеход сделал пару маневров и встал, оглушив всех нас неожиданной тишиной.
Я вылез на свет словно крот, жмурясь от яркого солнца.
Предо мной открылся вид потрясающей по красоте морской бухты. Голубое небо отражалось в зеркальной лазури воды обрамленной черными, кое-где покрытыми местами мхом, скалами. Этакий норвежский фиорд, подумалось мне.
Глаза привыкли к свету. Мы находились на каком-то причале. К которому был пришвартован готовый к погрузке катер.
Причал стал наполняться суетой погрузки, разговорами, смехом.
— Погоды то какие стоят!
—Да, тут все время так по весне. Недели две встанет погода, а потом дожди, дожди и ветра
— Ага... погоды! Ты тут неделю назад не был! Мело, мама не горюй!
Ящики из вездехода стали перекочевывать на палубу катера.
Седые скалы, зализанные северными ветрами, местами покрытые мхом, обступали нас со всех сторон, и были словно из телепередачи о дикой природе.
Седые? Почему мне подумалось, седые? Ах, да... снег лежал, утрамбованный лютыми ветрами в их старческих глубоких морщинах. Удивительно. В городе весна, листья уже зеленые на ветках, а тут снег! Дикая, не тронутая человеком природа!
Я огляделся. Причал был весьма необычный.
Это была затопленная баржа, подогнанная к берегу бортом, и просто присыпанная гранитным грунтом. Два ее носа, (уж не знаю, где корма, а где бак), виднелись из земли, словно из-под одеяла, по обе стороны причала. Картину всего довершали несколько полускрытых водой остовов баркасов.
Кто знает, сколько лет они пролежали в воде? Борта их давно сгнили, но шпангоут, словно ребра китов торчал над водой.
Я присвистнул от такой жуткой красоты.
—Немецкий причал, — не дожидаясь вопросов пояснил мне Николай, — Во время войны немцы подогнали баржу. Дорогу то еще финны проложили, да сам видал какая она. Это мы ее еще укатали. Вот немцы то и решили, что морем то оно сподручнее доставлять боеприпасы и прочее. Да только наши то не дали. Вон, берег Рыбачьего видишь?.. Мы то? Не, мы на Среднем. На Рыбачий посуху еще километров двенадцать через перешеек. А тут, пока волны нет, катером напрямки через бухту... Ага. Вот там-то наши и высадились за сопкой десантом с пушечками костью в горле немчуре. А оттуда-то вся бухта как на ладони. Баркасики то вот они.... В общем, ничего у немчуры не вышло
Николай, хлопнул меня по плечу, и отправился к разгружающим.
О, как! Нетронутая природа... Да тут бои были!
Я подошел поближе к остовам
Ассоциация с ребрами мертвого кита была очевидна.
Брусья шпангоута, выбеленные годами соленой ледяной стужей, и впрямь были как кости. И чем больше я смотрел, тем больше возникало впечатление, словно я находился у непогребенных останков.
Противоположный берег полуострова Рыбачий смотрел на нас пристально и недоверчиво, словно пригнувшийся к земле пограничник.
В моем воображении разыгрывались события тех дней. Погрузки, артобстрелы, суета вражьего стана. Тогда, вот здесь, это самое место топтали землю подошвы немецких горных егерей, а там были наши, и между ними были не только черные вспененные промозглым ветром воды бухты. Сама смерть стояла между ними!
А теперь я вот так запросто, ничего не боясь, расстроенный испачканной курткой, стою на этом же месте!
—Видал? — Сзади подошел Петрович и кивком головы показал на здоровенные проплешины между мхом на скалах
— Как думаешь, что это?
Я даже и не успел подумать, о чем он
Оказывается, все эти черные обнаженные, едва тронутые лишаем "залысины" на скалах не что иное, как следы от взрывов.
—А вон там ДОТы, видишь, как бы холмики?
Рыбачий отсюда выглядел почти абсолютно голым, и черно-серый с белыми прожилками морщин. Вы не найдете там ни одной воронки. Взрывы снарядов и бомб просто сорвали мох с гранита, расколов его в трещины.
— Сколько лет то прошло, а камень только лишайником успел покрыться. Это ж Север! Не скоро зарастут шрамы от той войны!
У меня оставалось мало времени. Мой квадрокоптер взмыл над бухтой и сделал несколько снимков с высоты птичьего полета.
Да, уж... рука человека то покромсала эти скалы. Засыпанная баржа и полузатонувшие баркасы уже не казались мне чем-то красивым. Определенно, словно полузакопанная могила тех дней с торчащими из нее конечностями, останками времени полного боли, страдания от нечеловеческих условий и задач поставленных жившим и воевавшим здесь тогда. Десятилетия прошли, а сегодня тут словно застыло время, вот только сгнившие баркасы, сдавшиеся времени, говорили о том, что это было давно.
Север неприветлив. Недоверчив к людям. Израненные скалы тяжело смотрели мне в глаза. Звуки бьющихся в берег у причала небольших волн были словно легкие шлепки по щекам. Мне стало не по себе от этих мыслей. И словно в подтверждение догадке, резко подул порывистый холодный ветер, а гладь бухты покрылась темно-синей рябью.
Погода портилась. Впрочем, катер уже отчаливал груженый ящиками, увозя Николая и рабочих, ехавших со мной в неведомый мне пункт назначения. Пыхнув дымом, он делово направился к противоположному берегу, оставив нас с Петровичем одних.
Петрович на удивление оказался мировым мужиком. Он помог собрать аппаратуру и предложил место в вездеходе справа от себя, и попутно, пока мы собирались и готовились к пути обратно, рассказал, что где-то здесь, в этих местах в войну погиб его дед. Аккурат, там, на полуострове Рыбачий, который для меня так и остался недоступным берегом.
Я ехал обратно, и уже не замечал ни тряски,ни грохота двигателя, ни снегов перевала.
Перед глазами стояла скалистая, кипящая от взрывов бухта, немецкий причал, финская дорога, по которой шли немецкие грузовики, стрекочущие ДОТы, срывающиеся над Рыбачим в несущее смерть пике ”Юнкерсы”, вспышки взрывов от бомб и снарядов оставляющие столбы дыма в небе и черные пятна на снегу....
Показавшийся на повороте в конце нашего пути пункт пересадки, со стоящим на остановке комфортабельным маршрутным автобусом, вдруг показался мне сюрреализмом...