Ольга Корзова
ГОДЫ СВЕТЛОЙ ВОДЫ
(об «Архангельской тетради» Владимира Попова)
Перебираю, словно драгоценные камушки, дорогие сердцу каждого северянина названия: Двина, Соломбала, Кег-остров, Мезень, Лешуконье… Переливаются они, играя дивным светом, в «Архангельской тетради» Владимира Николаевича Попова, хоть и не живёт он на севере. От «Архангельской тетради» тут же потянулась у меня цепочка к «Северному дневнику» Юрия Казакова и его знаменитым словам: «Не ездите вы на Север, не губите себя! Всю жизнь тогда не будет он давать вам покоя, всю жизнь будет то слабо, то звонко манить к себе, всю жизнь будет видеться вам просторный город – преддверие неисчислимых дорог».
Наверное, и Владимир Николаевич мог бы сказать то же самое, иначе не появилась бы эта книга, включающая стихи, связанные с его жизнью на Севере более чем полвека назад, когда он после службы в армии работал в леспромхозе Архангельской области, был матросом тралового флота.
В каждом настоящем поэте живёт море. И неважно, стоит ли его дом на морском побережье или только мечтает поэт о вольном просторе. Главное, что море наполняет его строки, плещется в душе его, волны говорят с ним. У кого-то это море Чёрное, у кого-то – Средиземное. В стихах Владимира Николаевича дышит море Белое. Разным бывает оно, то «лежит в чаше из дикого камня», то ходит по нему «мёртвая зыбь», напоминающая о недавних штормах и откликающаяся в человеке:
Что там осталось от нашей любви?
…Мёртвая зыбь. Мёртвая зыбь…
Море – это и вольный ветер, и небо над морской волной:
И Звёздный Ковш зачерпывает море,
и рыбы-звёзды льются через край.
Это и реки, идущие к морю:
Это было такое везенье!
Было время такой доброты!
Я водил по холодной Мезени
смоляные большие плоты.
Я встречал по утрам теплоходы.
Трогал песен шальные лады.
Это были
хорошие годы
удивительно светлой воды.
Даже имя лирического героя здесь, на севере, получило иное звучание и значение:
Меня кличет соседская бабка
на всю улицу и на весь мир.
И зовёт меня странно и сладко
древним именем «Ладимир».
Светлая вода тех лет не ушла в прошлое, не канула безвозвратно. Она напоила, напитала строчки стихов, оттого и читаешь их светло, и долго носишь в себе этот свет. Несмотря на то, что мелькают порой чёрные птицы, и волчьи ночи встают, и тени поднимаются, и пугают странные глаза незнакомой женщины, но всё это морок. В душе каждого из нас и свет бродит, и тени. Важно лишь, что побеждает, что перевешивает…
Тихая песня над речкою тает.
Реченька к берегу льнёт.
Как осторожно душа замирает! –
женщина песню поёт.
Женщина медленно в речку вступает…
Только привиделось мне:
белая птица крылами плескает.
Белая.
В чёрной воде.
Вот и исчезли, сгинули все мороки, чужие чары, и появилась прекрасная царевна-лебедь, и не потеряет её больше никогда лирический герой, а найдёт в каждой женщине и сумеет пожалеть любую…
…Пять минут назад
я постучал в её каюту:
– Можно попрощаться?
Повариха Ленка буркнула:
– Можно! –
и вышла.
Оксана лежала тихо
и не смотрела на меня.
Я хотел поцеловать её руку,
но рука была сжата в кулак.
Я хотел поцеловать её в щёку,
но лицо было каменным.
Я хотел поцеловать её глаза,
но в них стояли слёзы.
Я дотронулся губами
до её лба
и ушёл.
Родная природа, русская речь, люди – вот что во все времена спасает душу.
В минуты горечи и зла
и одиноких воскресений
людьми наполненный вокзал –
моя надежда на спасенье.
Одно из стихотворений Владимира Николаевича о людях звучит как завет:
Не отвержись от мужика!
А это ведь его рукою –
смотри: уходит в облака
давно распаханное поле.
Не отвержись от мужика!
А это ведь его судьбою
доныне держатся пока
вон те деревни над рекою.
Сейчас время уже порушило многие из тех деревень и от мужика отвернулось. И в те годы, когда поэт жил на севере, начинала уже таять русская деревня:
Дремлют древние деревья…
Это было так давно,
что осталось от деревни
только кладбище одно.
А всё-таки стояли ещё многие «крыши прадедовских убежищ». И услышал поэт и сохранившуюся древнюю речь – «гово’рю», и старинную поморскую песню. И когда потянуло русской песней от реки и зазвучала гармошка, потекли его озорные стихи, где старуха ругается с козой, печник радуется, что не женился на жене плотника, молодка раздаёт подзатыльники привязавшимся к ней ребятам, а сам лирический герой корчит рожу канадскому самолёту.
В «Архангельской тетради», как в жизни, есть и весёлые, и грустные страницы. А закрывая книгу, жалеешь о ней, как жалел автор в преддверии расставания с полюбившимся ему севером:
Жаль, что придётся когда-то прощаться, –
сколько дышу,
не могу надышаться.
Ольга Корзова,
член Союза писателей России.