В Горсад мы проникали не по входным билетам,
а сквозь дыру в заборе, сползающем к реке,
где илистые тропки и дикий пляжик летом,
где сохли наши плавки на рыжем тальнике.
Всего-то лишь раздвинуть окрашенные доски –
и ухнешь с головою в таинственную тень.
Здесь сосны вековые скрипят по-стариковски,
медведь на постаменте и гипсовый олень,
и крытая эстрада для здешних музыкантов,
(я так мечтал гитару держать наперевес!),
а за эстрадой - сцена с красивым транспарантом
с цитатой про культуру и про КПСС.
Мы часто там бывали и хлопали в ладоши,
восторженное «браво» приветственно крича
и сводному оркестру на слётах молодёжи,
заезжим лилипутам и бравым циркачам…
Нам, шпингалетам малым, играть да веселиться,
каникулы приспели – заслуженный сезон!
Но за оградой парка – районная больница
с тюрьмой неподалёку (по-новому – СИЗО).
Шпана и безотцовство, и очереди всюду,
и уличные битвы, и Вася-инвалид,
безногий, на тележке, везёт сдавать посуду –
глядишь, и продавщица его опохмелит.
Мы многого, конечно, тогда не замечали:
безрадостные лица, юдоль да нищету…
А в мудрости великой - великие печали,
всё в мире преходяще, как деньги на счету.
Не ведали, не знали, какие катаклизмы
придутся на двадцатый и двадцать первый век.
Мы радостно шагали к победе коммунизма,
гордясь высоким званьем – советский человек.
Наивность и безверье – опасное соседство.
Пусть сцена и эстрада давно пошли на слом,
но беззаветно предан я собственному детству,
любимому Горсаду и девушке с веслом.