Юлии Тупикиной, Амелии Карамеловой и Княгине Долгопрудной
Издалека, из бочки, из толщи кликокниг,
из виденных воочию, и отпечатков их,
из замыслов, из почты входящей и в ответ,
и снов - опять воочию, и штор, которых нет.
Увы, и окон тоже, но дыры есть в домах,
где вырвался из кожи шипящий Шлиппенбах.
И где уже не чудо, но не чулан пока -
ты вырвалась оттуда, ну что ж, издалека.
Полно столов в России, не меньше, чем стволов,
одни кладут в другие, другие в стопки дров,
но и столы дровами становятся, когда
совет меняет камень, огромная звезда
выходит на погибель, но разжигает страсть,
во времена такие в столы придётся класть
написанное втуне, в далёкий напотом -
как в Быковском «Июне» и в ночь, когда погром.
И в Стол кладётся камень, что не нашёл пращи,
вразбивку со счётами, анализом мочи,
и там лежит спокойно, и Голиафа ждёт,
но более достойной начинки не найдёт
тот стол, забитый текстом, невысказанным вслух -
и есть святое место, где воздух не протух.
Двусмысленность и зависть в Москве всегда гудят -
глаза других красавиц, коней дареных ряд,
и где-то за стеною, среди густых гардин,
сначала были трое, там двое, там один,
тиран, предатель, узник, потом один тиран,
еще земли союзник, а после Тамерлан,
и дальше покатились копейками под стол
ненужная красивость и drugs, и rock’n roll.
Из центра в недоцентр, оттуда в полуглушь,
тебя гоняет ветром перемещенье душ,
а после выбор трудный - за мнимый частокол -
какой-то Долгопрудный, и снова тот же стол;
Но тот, где не поставишь, уже растравлен зев,
а там и стертость клавиш, и защемлённый нерв,
и ворох неопрятных неловких чьих-то фраз,
как роршаховы пятна и как карабарас,
который что-то вряд ли и значит вообще,
а камню безотрадно сидеть в чужой праще.
Обман драматургии не в том, что всё обман,
что те или другие, кто узник, кто тиран,
Амелия и Юля, Нерон и Лже-Нерон,
как в Быковском «Июне», да впрочем, к черту - он
был вовсе мной надуман, подтекст и подподтекст,
довольно славный юмор, и непременный крест,
всего страшнее даже, что где-то под корой
теснится персонажей неистребимый строй;
И в этом вся загвоздка: начало и конец
всего лишь перекрёстки. Как рак или телец
кружат они упруго, годами и на миг
прожектор драматурга слегка осветит их:
одних сожжёт - и к черту, незаменимых нет -
что Генрих был Четвёртый, что Гамлет, что Макбет...
Другим положит в руки настенное ружьё,
Володинские луки и "каждомусвоё".
Пиши, плоди их строем, хоть в стол, хоть на костёр -
иначе для чего я писал вот это всё?!