"О Волга, колыбель моя!
Любил ли кто тебя, как я?!!"
С этим словами Некрасова я полностью согласна, и в своём далёком детстве засыпала с ними, и просыпалась! И знала характер и цвет Волги в любую погоду и сезон, и в любое время дня и ночи... Наша хрущёвская пятиэтажка стояла на крутом Волжском берегу, на самой первой от реки улице Чуйкова, переименованной из Краснопитерской в честь генерала 64 Армии, защищавшей центр города и пленившей в подвале здания универмага генерал-фельдмаршала Паулюса. Наши окна третьего этажа и балкон выходили на захватывающую панораму речного простора и заволжских зелёных островов. Я могла часами сидеть у окошка или на балконе и любоваться великой рекой! Смотрела в настоящий речной шестикратный бинокль на открывающийся вид! Заволжские косы, пойменные леса, снующие лодки и водная рябь - завораживали...
А через один дом от моего, зияла обугленными проёмами разбитая мельница Гергард, оставленная после Сталинградской битвы, как памятник об ужасах войны. Сложенная из красного кирпича, высотой в четыре этажа, она наводила тоску и страх. В пору моего детства, возле неё было проложено трамвайное кольцо, и вагоны сутками, со скрипом и визгом, описывали рядом с истёрзанной мельницей круг за кругом, в бесконечном движении жизни, которая в ней застыла, исказив её лик взрывами бомб.
Вокруг разбитой мельницы росла густая трава и высокие кусты сирени, никто за ними не ухаживал, и они буйно зеленели вдоль трамвайных рельс. А сразу за кольцом, метрах в тридцати от мельницы, стояла её труба, тоже из красного кирпича, сродни заводской, высотой с девятиэтажку и диаметром метра два. Она соединялась с основным зданием мельницы узким подземным ходом, в который мы - мальчишки и девчонки с одного двора - очень любили лазить! По тесному подземному тоннелю, в составе обычно четырёх человек, мы на карачках, с горящей свечой в руках пробирались до отверстия трубы и вдохнув свежего воздуха после душного узкого лаза по скобам лезли вверх, где виднелся кусочек неба. Но только тот, кто шёл первым, мог выглянуть из трубы и затаив дыхание оглядывать окрестности с высоты птичьего полёта, от которых захватывало дух! Потом был долгий путь назад. И всякий раз мы менялись местами, чтобы каждый мог быть первым и выглянув из трубы, созерцать такое потрясающее великолепие! Ради этого стоило рисковать! Хотя это было страшно и наверное опасно, но в семь лет об этом не думаешь, мы полны были сожалениями, что не удалось нам бить немца, уж мы бы ему показали кузькину мать!
Целыми днями небольшой стайкой, мы пропадали на этой мельнице, обследовали подвалы, подземные ходы и по уцелевшим внутренним балкам добирались с большим трудом до четвёртого этажа полуразрушенного здания! Эх, знали бы об этом родители, надрали бы пятую точку ремнём! Но они понятия не имели, где нас носит, думали играем в мячик, но с нашей юной неуёмной энергией мы познавали реальный мир.
А послевоенные реалии были суровы, и бояться на самом деле было чего! Тысячи неразорвавшихся снарядов подстерегали нас на каждом шагу. Очень часто люди взрывались в районе мельницы и на береговом склоне, и пока вызывали скорую, моя мама оказывала первую медицинскую помощь. Будучи педиатром, она была готова, что первым делом бежали и звонили в нашу дверь. Сколько я перевидела этих жутко искалеченных раненых на лавочке у нашего подъезда - и плакала, и ужасалась и жалела их! И хоть потом и не боялась всяких неизвестных железок, но снаряды в руки не брала - не люблю оружие и атрибуты войны...
Но в то далёкое лето, когда мне исполнилось семь лет, мои детские забавы круто изменились - моего деда по отцовской линии назначили капитаном на дизель-электроход Туркменистан! Это были первые четыре дизельных судна на реке - Туркменистан, Узбекистан, Таджикистан и Чайковский. Все они сошли со стапелей в Чехословакии в одно время, строились по одному проекту и отличались только цветом трубы. Труба была огромная, диаметром и высотой метра три с половиной и возвышалась на верхней палубе рядом с рулевой рубкой. Внутри трубы был круглый плюшевый зелёный диван и круглый ломберный столик, с необычной для тех времён прозрачной столешницей, а сама выхлопная труба от дизеля была небольшого диаметра и пряталась в простенке. Красные либо синие полосы снаружи на трубе отличали этих близнецов-теплоходов друг от друга, да ещё убранство салонов и ковры в коридорах тоже были разного рисунка.
Наш Туркмен был издалека узнаваем по красной полосе на трубе. Белый красавец, с золотыми буквами по бортам, величественно рассекал блестевшую на солнце волжскую воду. Сердце замирало, глядя на его палубы и иллюминаторы! Мне казалось, что это океанский лайнер бороздит бескрайние просторы! Я влюбилась в него, раз и навсегда! И ни Боже мой, нельзя было сказать, что это пароход! Только теплоход или дизель-электроход! Деда нашего просто перекашивало! И уж вовсе святотатством было ляпнуть, что теплоход ПЛЫВЁТ! Наш добрейший деда Ваня становился зелёным, и не делая скидку на наш с кузиной нежный возраст, топал ногами и кричал - "Плавает говно в проруби! А теплоход ХОДИТ!!!" Это я запомнила навсегда!
Родитель мой, папа Дима, по отцу Ивану был купцом первой гильдии, а по матери Дарье, князем. Баба Даня осталась с трёх лет круглой сиротой - их княжеское имение сгорело вместе с родителями, и её взяли, как она говорила в "детши", добрые люди. Но всё-равно, горькое сиротское детство сделало её замкнутой и немногословной. А прадед мой Андрей, отец капитана Ивана, был богатым купцом и мечтал о княжеском титуле для своего единственного сына. Хотя родилось у них в семье десять детей, но выжил один, самый младшенький, Ванечка. И решено было женить его на обедневшей княгине-сиротке Дарье. И возразить супротив этого мезальянса было некому. Слово купеческое твёрдо! Сказано - сделано! Пятнадцатилетнего Ванечку сосватали за шестнадцатилетнюю Дарью и через месяц поженили. Но воспользоваться богатством и титулом никому не удалось - грянула революция!
Прадед Андрей был выходцем из приволжских казаков, жили они на крутом берегу Волги в селе Лапоть, ныне Белогорское - это как раз и есть утёс Степана Разина, где тот зарыл свои несметные награбленные богатства. Папа рассказывал, что частенько на утёсе начинался бум, и его перекапывали вдоль и поперёк, ища казачьи клады. Но толи атаман наложил какое заклятие, толи ещё что, но в руки копателям клад не давался. Может и мой прадед-купец Андрей спрятал там свои богатства? Владел он пристанями и пароходами и торговал за границей. И сгинул где-то в неспокойное время. Ничего не осталось от былого величия - ни богатства, ни титула - только пожелтевшая старая фотография...
Мама моя тоже была из волжских казаков и караваинских крестьян, хотя может это было и не совсем так - имелась у неё в роду одна заковыка - её прадед по отцовской линии был явно пришлым и не бедным - нашли его избитого и ограбленного возле кабака ещё в позапрошлом веке. И как в лучших мыльных сериалах, его постигла амнезия от сильного удара по голове - он не помнил кто он и откуда - на вид ему было явно за тридцать, и так как откачали его в Сергиев день, то и стал он зваться Сергеевым. Бельё на нём было шёлковое, на портках добротного сукна висел остаток золотой цепочки от украденных часов - по всему видно, был он помещиком, но так и не удалось узнать его истинную личность - его не искали, и в полицейских списках пропавших по губернии он не числился. Вот так и пошёл его род уже в волжских степях с одним неизвестным. Может быть бабушки и дедушки рассказали бы мне больше о себе и о своих родителях, да и о старых временах, но в те поры не приветствовалось дворянское происхождение, и уста их хранили печать молчания. Только перед своей кончиной баба Даня открыла мне тайну своего рождения, а остальные сведения я собирала по крупицам от родителей. Но это конечно малая толика знаний о своих предках и корнях...
А дед Иван, в мальчишеском возрасте обженившись с княгиней, с пятнадцати лет уже ходил юнгой на речном катере - хорошие лоцманы на реке нужны были любой власти и он усердно трудился на этой ниве. Знал каждую мель, стрежень, фарватерные глубины и водовороты. Река была его жизнью и любовью. И в дни Сталинградской битвы он работал на переправе, день и ночь лавируя по огненной великой реке под прицельной бомбёжкой. Трижды его катер "Лейтенант ЗдОровцев" был потоплен прямым попаданием снаряда, и трижды судьба оставляла деда невредимым! Ночью красили срочно другой катер, писали на борту "Лейтенант ЗдОровцев" и он снова бороздил горящую Волгу! Немцы были в шоке! Катер наводил на них панический ужас! В музее речников, в отделе посвящённом моему деду, заслуженному капитану республики РСФСР, сохранились записи из дневников фашистских асов, где они писали, что боялись волжского летучего голландца, как огня! А дед, за отвагу и мужество был награждён множеством орденов и медалей. У деда Вани, кроме моего отца Митеньки, был ещё младший сын Феденька, мой дядя и крёстный, и у него было две дочки - так вот младшая Ирина, была мне не только кузиной, но и моим лучшим другом, ведь старше меня всего на два года с хвостиком. Вот с ней-то мы и прожили на судне целую отроческую жизнь!
После войны дед ходил уже капитаном на колёсном пароходе "Полежаев", а в шестидесятые годы получил под начало один из первых дизель-электроходов - Туркменистан! Это конечно был красавец! Белый и притягательный, как сахарная вата, он манил к себе, возбуждая в душе невероятные фантазии о далёких странах и неведомых экзотических мирах! Счастливая картина мира для семилетней девочки сфокусировалась на этом желанном объекте!
Помню, как я впервые пришла на теплоход с отцом, проводить деда в рейс. С гулко бьющимся сердцем и перехваченным дыханием, я ступала по трапу, отделявшего мой привычный мир от чего-то неведомого и прекрасного! Внутреннее убранство речного лайнера поразило воображение настолько, что я была на грани обморока от счастья! Кругом яркие расписные ковры, множество зеркал, отражающихся друг в друге и создающих коридор в никуда, лакированные блестящие двери кают с рыжими ручками под позолоту, крутые лестничные трапы под наклоном в 80 градусов! Всё здесь было ново, необычно и завораживающе чудесно! И всё это можно было трогать, везде ходить и изучать всякие закоулки! Потому что капитаном здесь был деда Ваня, не нужно было брать билет, и если он разрешил сходить в трюм, то слово его закон! Ну а там где трюм, там и всё остальное! ПоводкА у нас с Ириной не было, дед полагался на наше воспитание и доверял нам, но и спрашивал строго. Но он и понятия не имел, что мы знали на его судне каждый уголок, каждую щелку - Туркмен стал нашим миром сбывшихся грёз - и мы были очень дружны с его командой - никогда не выдавали друг друга!
Поцеловав деда перед рейсом на его новом детище, и прослушав объявление, ставшее потом привычным, и от которого до сих пор щемит сердце - "Внимание, внимание, товарищи провожающие и пассажиры! Дизель-электроход Туркменистан отправляется в рейс вверх до Саратова!" - мы с папой сошли с трапа и наблюдали, как матросы отвязывали чалку от кнехта, как тихонько, на малых оборотах заурчал дизель, и как тонкий тёмный треугольник волжской воды всё расширялся, пока теплоход не отчалил. И тут из радио-рубки громко ударили духовые, первыми аккордами марша "Прощание Славянки", и сердце покатилось в пятки, а из глаз брызнули слёзы. И даже сейчас, спустя полвека, слёзы у меня текут ручьём от тех воспоминаний - букв не вижу - и снова щемит сердце...
Дизель мощно заработал на полный вперёд, звуки марша невыразимой тоской расставания рвали душу - и теплоход отправился в свой запланированный рейс. Красивый и величественный дед, в белой чесучёвой речной форме, при фуражке с якорями, прямой как струна, стоял на мостике и отдавал нам честь! А мы, как бедные родственники, махали ему с одинокой полупустой пристани. А так хотелось броситься в воду и плыть за ним!
Но мы бросились на трамвай и обгоняя неспешный ход теплохода, четыре остановки ехали до дома, как раз в сторону его движения. Один рейс длился четверо суток - вверх до Саратова и вниз до Волгограда - отправление было в девять часов вечера, и примерно через полчаса теплоход поравнялся с нашими окнами. Уже спустились сумерки, и я с трепетом ждала момента приветствия! Аж ладошки на выключателе были мокрые от волнения! И вот он, этот долгожданный миг! Дед на мостике даёт команду, его видно из окна нашей квартиры невооружённым глазом, а рулевой матрос даёт приветственный гудок - один длинный и два коротких! Голос своего Туркмена я узнавала из тысячи! И в тот момент я давила на выключатель и светом отвечала деду на приветствие - тоже один длинный вкл. и два коротких. Это была моя прерогатива! Так я провожала деда в каждый рейс, все навигации, десять лет подряд! Кроме тех, когда ходила с ним в рейсы сама - тогда мои родители провожали нас световым сигналом и своим благословением.