Помню это щемящее чувство радости, когда мама разрешала мне отправиться в рейс! Готова была прыгать до потолка и визжать от радости, но еле сдерживала бурные эмоции, чтоб не показать, КАК мне этого хочется, а то придумают ещё какой-нибудь трудновыполнимый стимул для поездки. Но и не пускать меня в рейс не было причины - училась я на одни пятёрки, была круглая отличница, и даже по поведению, в кои-то векИ получила четвёрку! Хотя далось мне это с трудом, уж очень была любознательна, эмоциональна и неусидчива. Два раза про отправку в рейс мне не надо было повторять, я тут же быстро складывала в сумку сменное бельё, запасные шорты, платье для выхода на променад в Камышине и Саратове, тёплую кофточку и ноты. Ноты обязательно, чтоб терзать тамошний рояль, иначе оставаться мне дома и никаких теплоходов! Поэтому, их я паковала в первую очередь, это как пропуск для мамы. Ну и пара книг по внеклассному чтению. Назначали с кузиной рандеву на трамвайной остановке, доезжали с ней до причала, и от дежурной, которая встречала нас, капитанских внучек, "дежурной" улыбкой в 23 жёлтых зуба, звонили родителям, что мы благополучно добрались до Туркменистана и через полтора часа посигналим им его густым басом! Каждый раз, вступая на трап, сердце учащало свои удары, дыхание сбивалось, и что-то радостно замирало в диафрагме... Таяли за спиной привычные обыденные будни, а навстречу открывался таинственный мир приключений и неизвестности, такой манящий и пахнущий счастьем, который, казалось можно даже потрогать - так он был реален и осязаем! Мы с сестрой взлетали по крутым ступеням на капитанский мостик, целовали деду Ваню, бабу Даню, и наспех побросав свои нехитрые пожитки, бежали в зеркальный зал встречать пассажиров, выполняя роль проводницы. Дед разрешал нам это посильное участие в несении вахты, и мы по очереди проверяли билеты и гордо выдавали ключи, аккуратно и внимательно складывая всё в нужные ячейки, под зорким вглядом недовольной стюардессы. Одна из сменных проводниц, особенно походила на бультерьера и постоянно докладывала деду о наших передвижениях, из-за чево мы частенько сидели в люксовом карцере. Естественно, мы недолюбливали её всеми жабрами души и отвлекали её внимание любым путём, чтоб пройти незамеченными по своим делам. Но сейчас, не обращая внимания на её ядовитое пыхтение и хмурый взгляд, мы чётко и по инструкции оформляли пассажиров и багаж, ведь специально для этого и приезжали на час раньше. Потом, опять стремглав, по крутым сходням бежали в радио-рубку к Олег Палычу, чтоб успеть до отхода теплохода упросить его поставить пластинку непременно с маршем "Прощание славянки"! Радист был мужчина лет сорока, ухаживал за вдовой, жившей в нашем доме в соседнем подъезде, всегда подмигивал мне при встречах во дворе, а сейчас дурашливо ломался, настаивая на песне "Как провожают параходы"! Мы почти впадали в истерику, громко упрашивали, а ведь капитанская каюта находилась рядом и нас могли услышать деда с бабой. А в радио-рубку нам без разрешения входить воспрещалось, как и в машинное отделение, и если в это время сюда заглядывал дед перед отчаливанием, то мы сразу ныряли под нижнюю полку и лежали там не дыша, или стояли как две статуи за открытой дверью, пока капитан решал свои вопросы. Радист не выдавал нас, ведь тогда попадёт всем - а после ухода капитана, когда мы с Иринкой могли выдохнуть, он хихикая говорил "Марш отсель!" Мы огорчённо покидали радиорубку... но через минуту волгоградская набережная утопала в первых громких аккордах Славянки, сердце взволнованно подпрыгивало, а матросы под стон саксофона отвязывали чалку, убирали трап, и тёмная полоска воды, расширяясь, неумолимо отдаляла нас от родного берега. А духовой оркестр вынимал душу, потрясающей красоты маршем, что глаза невольно туманились слезой... И впереди были четыре длиннющих дня свободы, радости и новых ощущений!...
Деду Ваню команда очень уважала и боялась - он был строг, но справедлив. Ведь отвечал за весь экипаж, и за нас вдвойне! А мы были воспитаны страной советов на фразе "В жизни всегда есть место подвигу!" Войну мы не застали, но так много слышали от очевидцев той войны про подвиги и жертвенность, что мне хотелось быть достойной их храбрости и отваги! Вот и пыталась, из лучших побуждений, так сказать, соответствовать! И поднимала планку любыми способами. Например, нырнула в Камышине с 4-х метровой бетонной стенки грузового причала, не зная дна, видимо представив себя партизанкой... только что не высек дед... испугался страшно, несморя на мой второй взрослый разряд по плаванию! И ведь не было задумок похулиганить, а было желание всё уметь и стать полезным членом общества, но получалось порой коряво... не понимали взрослые наши порывы души! Ну не понимали, что нам хотелось быть супер героями, и чтоб они гордились нами! В этот раз я была в рейсе без кузины и в одиночестве страдала целые сутки в своём люксовом заточении от этого непонимания! Вахтенные матросы поддерживали мой боевой дух через окошко, приносили фрукты и конфеты, а я радовалась их заботе и ещё тому, что не струсила нырнуть в узкий прогал между бетонным причалом и бортом теплохода! О последствиях конечно не думала, а радовалась победе над собой и видела, что и деда гордится мной - хотя этого не показывал и сильно переживал! Бабушке Дане ничего не сказали, а карцер мол, внучка заслужила, что ходила без спросу в машинное отделение. Решения капитана не обсуждались, поэтому пререкания были безполезны - мы с кузиной это знали, всегда молча кивали, в знак согласия, и тут же потихоньку нарушали его инструкции, потому что жажда познания была куда как сильнее любого приказа! Лезли в самые опасные дела, мочили тяжёлую швабру забортной водой, еле удерживаясь, чтоб не нырнуть вслед за шваброй! Потом наперебой драили нижнюю палубу кормы возле колпита до блеска, благо капитан туда не спускался, это была вотчина боцмана, а он был наш друг и "сообщник"! Потом уставшие, но счастливые, обедали с командой, уплетая гречневую кашу, довольные своей принадлежностью к экипажу! А потом играли в подкидного в кубрике, с сменившимися с вахты матросами и вылазили по пояс в иллюминатор, чтоб потрогать волжскую быструю волну, упругую и прохладную. После ужина шли в сотый раз смотреть комедию "Ключи от неба", повторяя раньше актёров, выученные наизусть фразы. После провожали поцелуем в щёку деду Ваню на ночную вахту, целовали перед сном бабу Даню и просились переночевать в карцерном люксе. Бабушка разрешала, думая, что нам надо пошептаться. Ооо, как она, наивная, ошибалась! Ведь начиналось самое интересное - танцы на теплоходе! На первой палубе, при выходе из ресторана, танцполом служил удлиннёный ют - там и кружились пАры, и из динамиков вырывалась громкая зовущая музыка! А вот попасть туда было большой проблемой! Нет, можно конечно было спуститься через трубу в коридор, который как раз вёл в ресторан. Но работники ресторана сразу же доложат деду об этом! А нам надо было сохранять инкогнито, это непременное условие! Можно было пройти и через зеркальный зал, и по палубе дойти до юта с танцплощадкой, бармен бы нас не заметил, но в зеркальном зале на посту сидела бультерьерша, мимо неё не проскочишь, а уж она, с особым наслаждением настучала бы на нас капитану! Так что, вариант с выходом через трубу по крутому трапу, исключался. И тогда мы по верхней палубе добегали до кормы и свешивались вниз, разглядывая танцующих. Решение пришло обеим одновременно! Так как Иринка была старше и весила больше, она спускалась первой, по причине того, что снизу мне бы не удалось её удержать, а сверху вполне. Палубы соединялись дюймовыми стояками, от края они отстояли на вытяную руку, так что требовалась большая сноровка, чтобы дотянуться до стояка и ухватиться за него одной рукой! Я крепко держала кузину за вторую руку, страхуя её и упираясь в палубный порожек. Но всё-равно, был велик риск свалиться вниз, аккурат под работающие теплоходные винты... Но этот цирковой трюк мы с ней проделывали не однажды, и уже съели зубы на этой акробатике. Иринка, ухватившись за стояк, громким шопотом давала мне знать, что она в порядке, я отпускала её вторую руку, и она съезжала по стояку, прямо в гущу танцующих пар! Никто не проявлял удивления, люди были выпивши и заняты собой. Затем наступала очередь моей воздушной гимнастики. Если она спускалась головой вниз, то я наоборот ногами, держась изо всех сил за закраину палубы, всего сантиметров десять в высоту. Хилые бицепсы напрягались до онемения, пока я не повисала во весь рост над работающими винтами, а кузина снизу ловила меня за ноги, и я приземлялась ей в объятья! Фух, после такой напряжённой физкультуры можно было и расслабиться в танце, часика на полтора! Назад мы возвращались другим путём - по палубе доходили до двери зеркального зала и улучали момент прошмыгнуть вперёд на бак, не замеченные бультерьером. Дальше поднимались к капитанскому мостику, наблюдая, чтоб деда Ваня в рулевой рубке не смотрел в нашу сторону. А потом смело заходили в рубку, вроде нам не спится, и мы решили прогуляться по верхней палубе - это нам всегда разрешалось! А вот если б нас поймали, когда мы по трапу спускались на нижнюю палубу, могли бы лишить рейсов! А вот что могло бы быть, если б мы свалились за борт, мы не думали. Полные адреналина от наших приключений, мы затем мгновенно засыпали, только касаясь подушки - уставшие и довольные.
И таких приключений у нас с сестрой было пруд-пруди! Собственно, мы постоянно шарились по Туркмену и частенько бывали персонами нон грата. Поэтому, всегда ощущали себя в полной боевой готовности и на азарте! Чего стоило нам незаметно покинуть салон, где мы, якобы занимаемся музыкой! Нет, часик мы добросовестно трынькали, но совсем не то, что нам задали, а подбирали свои современные песни, вдохновенно стучали по клавишам и пели во всё горло на два голоса! Капитанские аппартаменты, как раз находились над кают-кампанией, и бабушка слышала, как мы усердно терзаем рояль и была вполне довольна. Но нам это быстро наскучивало, молодая энергия бурлила в организме и настойчиво требовала выхода. Салон сразу становился тесен для нас, походил на застенки, из которых надо любым путём выбраться. Нас манил вольный воздух в запрещённых местах любимого Туркмена! Огромные окна, обрамляющие полусферу кают-кампании, открывались только на проветривание, туда даже руку не всунешь, не то что голову! Единственным выходом служил вход. О, сколько мы придумывали разных способов, чтоб улизнуть из салона и из-под опеки бультерьерши! Иногда первой выходила Иринка и отвлекала проводницу вопросами или просьбами, а я крадучись, неслышно, по мягким коврам, успевала прошмыгнуть на палубу, и сестрица, уже не прячась уходила в капитанские покои, вроде она закончила занятия, а я там одна читаю книжки. Иногда я морочила голову стюардессе - то ножка у кресла качается, то замок заедает... Главное, чтоб кузина смогла незаметно уйти из салона, а я потом покидала его открыто, вроде сестра ещё там. Вот так, каждый раз мы обретали желанную свободу от нежеланных занятий музыкой! Когда что-то насаждалось насильно, это делать категорически не хотелось! А когда родители устали со мной бороться и махнули рукой, я сама взялась за ноты и за другие музыкальные инструменты, и самозабвенно занимаюсь музыкой до сих пор и очень сожалею, что по своей глупости не получила музыкального образования! Но... это всё будет потом! А тогда не было никаких сожалений, была огромная вера в себя и в собственные силы - свежий волжский бриз навевал прекрасные мечты, хотелось сделать что-нибудь невероятное! Но уж конечно, не бреньчать на рояле! Для меня в ту пору, сладкой музыкой звучал рокот дизеля и бурление волны за кормой, мощный гудок теплохода и шелест реки за бортом, шум степного ветра и волнительное биение собственного сердца! Могла часами стоять на палубе, мечтательно глядя на убегающую воду и на открывающуюся панораму заволжья - фантазия рисовала разные картины из прочитанных книг - то вдруг мерещились татарские всадники на низкорослых, лохматых конягах, с гиканьем скачущие в степь, поднимая клубы пыли - то виделись усталые бурлаки тянущие струг, с кровавыми мозолями на плечах от грубой лямки - то мелькал в воображении жидкий костерок на прибрежном песке, в который, усталые от бурлацкого труда люди подкидывали сухую воблу вместо дров, чтоб согреться в сырой ночИ, ведь на плёсе не было ни деревца, а рядом огромной глыбой темнела ладья - то мнился бородатый и хмурый красавец-казак Стенька Разин, вглядывающийся из-под загорелой крупной ладони вверх по течению реки, не идут ли царские струги с хлебом? А неподалёку в густых пойменных зарослях шумит и копошится его ватага, ставя шалаши и запаляя костры...
А настоящий утёс Степана Разина, где он зарыл награбленные драгоценности и где родился мой папа, теплоход проходил второй ночью из четырёх. Причаливал он к огромному утёсу в полной темноте, и казалось, что мы попали в сказочную неведомую пещеру, где живут джины или тролли. Так мне всегда чудилось спросонья, и испытывала я мистический трепет к этому месту, ведь это родина моих предков... А в обратную сторону Туркменистан проходил утёс днём - деду Ваню здесь знал каждый, ведь он жил в селе Лапоть Саратовской губернии, ныне Белогорское, с мальства - и несли ему, заранее заказанное ведро чёрной икры, которую бабушка заставляла нас есть деревянными ложками, а мы незаметно вываливали её назад, наблюдая, как катили вниз по крутым сходням деду в каюту огромные полосатые арбузы, сочные и сладкие, что наедалась я одним куском, и сок арбузный тёк по подбородку и по рукам! И смотрела я, задрав голову, как это люди не падают вниз, ведь мостки уходили почти в небеса - такой крутой был Стенькин утёс! Это про него поётся в народной песне
Есть на Волге утёс, диким мохом оброс
Он с вершины до самого края;
И стоит сотни лет, только мохом одет,
Ни нужды, ни заботы не зная.
На вершине его не растет ничего,
Только ветер свободный гуляет,
Да могучий орёл свой притон там завёл
И на нем свои жертвы терзает.
Из людей лишь один на утёсе том был,
Лишь один до вершины добрался,
И утёс человека того не забыл,
И с тех пор его именем звался.
И хотя каждый год по церквам на Руси
Человека того проклинают,
Но приволжский народ о нём песни поёт
И с почётом его вспоминает.
Раз, ночною порой, возвращаясь домой,
Он один на утёс тот взобрался
И в полуночной мгле на высокой скале
Там всю ночь до зари оставался.
Много дум в голове родилось у него,
Много дум он в ту ночь передумал.
И под говор волны, средь ночной тишины
Он великое дело задумал.
Но свершить не успел он того, что хотел,
И не то ему пало на долю;
И расправой крутой да кровавой рукой
Не помог он народному горю.
Не владыкою был он в Москву привезён,
Не почётным пожаловал гостем,
И не ратным вождём, на коне и с мечом,
Он сложил свои буйные кости…
И Степан, будто знал, никому не сказал,
Никому своих дум не поведал,
Лишь утёсу тому, где он был, одному
Он те думы хранить заповедал.
И поныне стоит тот утёс и хранит
Он заветные думы Степана;
И лишь с Волгой одной вспоминает порой
Удалое житье атамана.
Но зато, если есть на Руси хоть один,
Кто с корыстью житейской не знался,
Кто свободу, как мать дорогую, любил
И во имя её подвизался, -
Пусть тот смело идёт, на утёс тот взойдёт,
Чутким ухом к вершине приляжет,
И утёс-великан всё, что думал Степан,
Всё тому смельчаку перескажет.