Какой должна была быть эта женщина? На самом деле, практически любой. Я уже давно понял, что моя любовь смотрит на очень странные вещи и ей совершенно не важна плоть. Тобой мог быть кто угодно. Но появилась ты.
Интересно, помнишь ли ты, как мы познакомились? Я ещё помню. Мне о тебе рассказал один большой и круглый человек, похожий на солнце, а потом, спустя много времени, мы случайно встретились в заведении, напоминавшем тюрьму. Кажется, я не сразу тебя узнал. Но это не так важно, ведь позже я тебе говорил, что почувствовал нашу связь, как только мы сказали друг другу наши первые слова. Да и ты, насколько я помню, говорила мне то же самое.
Знаешь, я ещё тогда подумал, что уже не смогу представить свою жизнь без тебя. Мне страшно было даже думать о том, что было бы, если бы тебя здесь не было. Мне часто говорят, что так думать глупо, что я ошибаюсь в людях, что они меня используют, ни во что не ставят или откровенно и иногда даже изощрённо надо мной издеваются, а я этого не замечаю. Думаю, это правда. Я почти всегда и почти во всех ошибался и ошибаюсь до сих пор. Наверное, с этим уже поздно что-то делать. Да и для меня самого это уже не имеет никакого значения. Любовь была сильнее, и я был и остаюсь с ней согласен, хоть всегда понимал и понимаю, что, с точки зрения разума, эта позиция всегда была проигрышной. Но мы с тобой её разделяли, и это было прекрасно.
А как начался наш роман, боже мой! Так смешно это вспоминать. Я всегда чувствовал неловкость в этом вопросе. В какой-то момент я заметил, что начинаю бояться тех, кто мне нравится. До сих пор не могу до конца понять, почему. Наверное, потому, что всегда боялся кого-то терять. Приходилось, но я всё равно каждый раз боялся. Помнишь, как я почти всего боялся, а ты с этим мирилась? И как это можно не любить? Это же настоящее волшебство. Меня это каждый раз удивляло. Понятно, почему я так делаю, но почему это делала ты, я никак не пойму, всё ещё не пойму. Так вот, наш роман. Какой же это был день? Какой-то из ноябрьских. Прости, никак не припомню. Я всё равно любил тебя с самого первого дня, только сказать не решался. Это у меня всегда так. Тяжело быть отвергнутым, хоть в этом ничего такого нет. Меня всегда пугала неизвестность. А в тот ноябрьский день я всё-таки решился и сказал тебе то, что для меня ни разу не было просто словами. Помнишь? Я встал на одно колено, поцеловал твою левую руку и сказал это. Я сделал всё настолько нескладно, насколько мог. Как всегда. А ты улыбнулась и отзеркалила то, что я тебе сказал(не правда ли, я смешно избегаю слов "признание в любви"? Это всё моя неловкость). Ты всегда меня понимала. В какой-то степени я ожидал от тебя такого ответа, ведь мы с тобой одинаково чувствовали всё, что можно было почувствовать, но всё же это было по-настоящему удивительно. Это было просто чудо. Никогда не понимал, как и почему так происходит(если не вдаваться в биологические подробности и думать, что жизнь многограннее). Могу отвечать только за себя. Но гораздо интереснее(для меня, по крайней мере), что происходит внутри тех, кто даёт положительный ответ. Расскажи мне об этом как можно подробнее, если будет возможность.
Так всё и началось. Так началось наше счастье. Помнишь, как оно было духовно? Мы сразу же завели собаку. У неё были твой взгляд и мои манеры. Удивительно, но я её не боялся. Мы любили лежать все вместе, и это напоминало семью. Иногда она спала с нами. А ты помнишь, как мы спали? Я всегда от тебя отворачивался, чтобы ничем не смущать нас обоих, а ты прижималась сзади и обнимала. И наши руки сплетались на моём животе. И лучше этого не было ничего. Я ведь и спал в жизни только с тобой. Успеха у женщин я никогда не имел. И не мог ожидать ничего другого, ибо всегда относился к любви серьёзно. Те несчастные(помню, как ты смеялась, когда я их так называл), с которыми я пытался себя связать, не разделяли моего отношения, желая, видимо, чего-то ещё, чего я, наверное, не был в состоянии им дать. Знаешь, я прямо видел, как им было тяжело. Жаль, что всё-таки было несколько случаев, когда я не мог облегчить жизнь этих бедняжек раньше, чем стоило бы это сделать. Я всегда был тяжёлым человеком, а потому старался насильно никого возле себя не держать. Случалось, что это было невыносимо. Но мне думается, что иначе я поступить не мог, потому что в моём случае отпустить кого-то было гораздо честнее, чем держать. Ты же всегда была здесь. Думаю, что ты бы всё равно не ушла, даже если бы я, как глупый большерогий баран, настаивал на том, что так тебе будет лучше. В этом смысле(говорю так, ибо не знаю, как правильно это назвать)ты понимала гораздо больше меня. Ты всегда была выше меня в подобных вещах. Прости мне такие банальности, но ты была неземная(ты ведь сейчас улыбаешься, да?). А помнишь наши маленькие нежности? Как ты радовалась каждый раз, когда я делал для тебя какую-то неловкую глупость! Словами не передать. Помню, как я однажды нарвал тебе цветов, пока гулял с собакой. Они были очень красивые. Мы летели к тебе. Но по дороге со мной что-то случилось, и я упал недалеко от дома и не мог идти дальше без помощи. Из того, что я об этом помню, можно заключить, что это было похоже на падение небоскрёба. Мне удалось спасти цветы(себя я никогда не жалел, это мы с тобой тоже разделяли), и я отдал их собаке, чтобы они всё-таки дошли до тебя. Я ещё как-то смешно испачкался, пока падал. Скоро вы прибежали. Отстранённое и задумчивое выражение моего лица превратилось в улыбку. Мы медленно и уютно дошли до дома, а после ты ещё несколько недель ухаживала за мной и называла героем. Ещё позже мы вспоминали это со смехом и умилением. Ещё помню, как я приносил тебе завтраки по выходным. Одевшись в строгий черный костюм с бабочкой, я входил в спальню с полным подносом еды, становился штыком, корчил преувеличенно серьёзную гримасу и говорил: "Мадемуазель, ваш завтрак!". Обычно мы переключались на хохот где-нибудь в середине последовательности. Редко удавалось довести её до конца. Тебе всё это так нравилось. А помнишь наше голубиное приветствие, которое мы дарили друг другу каждое утро? Едва проснувшись, мы тянулись друг к другу и, улыбаясь и глядя полуоткрытыми глазами, осторожно касались носами. А потом прибегала собака и целовала нас. Помнишь, как мы один за другим целовали друг друга в уголки глаз, в брови, в виски, в уголки рта, в плечи, в пальцы рук, в колени и в стопы? Сначала слева, а потом справа. Это всегда приходило внезапно, но мы одновременно находили секунду, в которую должны были начать наш ритуал. Помнишь, как каждый раз, когда что-то такое случалось, замирало время, и нам казалось, что больше нет ничего, кроме того, что есть между нами? Надеюсь, что помнишь, ибо ничего подобного никогда больше не случится.
У каждого из нас были свои интересы, и мы удивительно просто мирились с интересами друг друга. Наверное, в этом был весь наш секрет. Тебе нравились какие-то странные фильмы, о которых, казалось, никто, кроме тебя(и, как следствие, меня) почти ничего не знал. Ты любила книги, которые невозможно было достать. У тебя было великолепное чувство юмора, которое, как ты говорила, по-настоящему понимал только я. Я ничего не знал(и до сих пор не знаю)о твоих предпочтениях в музыке, но для нас это было неважно. Помню, что тебе нравились иконы. Твоя бабушка занималась иконописью, и ты с детства была окружена благодатью. Это сделало тебя объектом искусства. Ты всегда говорила об этом с особенным чувством, которое я теперь ощущаю, но не могу описать. Отдельным видом моей любви к тебе была любовь, которую я чувствовал, когда смотрел на тебя. В моих глазах ты была прекрасна в своей самодостаточности. Это и вызывало во мне любовь, о которой я никогда не умел внятно сказать. Твоя самодостаточность была то, чего я сам никогда не умел достичь. Если честно, я никогда не знал, что в мире я мог по-настоящему любить. Мои проявления любви к каким-то явлениям и предметам всегда казались мне глупостью или чем-то, что не стоит и крупицы внимания, ибо я всегда их стеснялся. Однако я ещё помню, с чего всё началось. В каком-то раннем детстве, за ужином в нашей старой квартире, я впервые попробовал ромашковый чай. Видимо, с тех пор ромашки стали сопровождать меня, потому что после этого чая я помню жёлтые ромашки, которые росли возле бабушкиного дома. В них что-то было, но мне всегда больше нравились белые. Мне всегда казалось, что они необъяснимо похожи на меня. Другой моей страстью спустя, кажется, десять лет стала вода. Эта история кажется мне гораздо более интересной. По причине своего напрочь отсутствующего здоровья я был вынужден довольно часто посещать море и очень скоро разлюбил в нём купаться. Но вода осталась со мной. После Венеции, которой я никогда вживую не видел(мне было достаточно лишь почитать о ней), вода окончательно поселилась во мне. Я стал с удовольствием за ней наблюдать, а купание стало похоже на её осквернение. Ещё в голову приходит скорее устремления, чем интерес, но я всё равно напомню тебе о нём. Это устремление я называл устремлением к высокому, это было что-то вроде данной не от рождения(что в моём случае может быть неправдой), привитой эстетики. Помнишь, как я восхищался чистой речью всех, кто меня окружал? О, это было изумительное, неповторимое владение языком. Помнишь неописуемую утонченность в поведении этих людей, о которой я тебе рассказывал? Когда каждое движение женщины, даже самое неловкое, было идеально плавным, а каждый жест мужчины был привлекательно чопорным и до безумия притягательным. Они всегда умели держать себя так, как я мог только мечтать. А помнишь, как они были одеты, эти женщины и мужчины, словно сошедшие с картин Дельво и Магритта? Всё в них взаимно дополняло друг друга. Они были неотразимы настолько, насколько я стремился стать таковым. Не знаю, как ты со всем этим жила, но я несказанно благодарен тебе за то, что ты это со мной разделяла.
Мы были вместе семь лет, семь чудесных, незабываемых лет, и наслаждались каждым моментом. Если бы я знал, что случится, то берёг бы тебя ещё больше. Ты схватила какую-то мелкую болезнь, которая переросла в воспаление лёгких, и стремительно, буквально через три дня, слегла в постель. С каждым днём тебе становилось хуже. Никто в доме, исключая тебя, не мог спать, каждый боролся за тебя, как только мог. Собака сидела возле тебя и иногда помогала мне, я как-то неловко метался, исполняя твои желания и предписания врача. А ты величественно лежала и всё время нас успокаивала. Может быть, ты давно всё про нас знала, и поэтому была так спокойна. Утром восьмого после простуды дня тебя не стало. Ты умерла без мучений, ибо была несказанно чиста. Я был рядом, когда это произошло, и держал тебя за руку. Ты трогательно попрощалась с собакой и попросила всех, кроме меня, выйти. Когда в комнате никого не осталось, ты начала говорить. Ты сказала: "Спасибо большое за эту жизнь, дорогой. Спасибо за нас. Не бросай, пожалуйста, жизнь. Я люблю тебя". Затем ты взяла мою голову, из последних сил приподнялась и поцеловала меня в лоб. После этого ты легла и смотрела на меня, держа мою руку и улыбаясь. Часы в нашем доме остановились, как только ты закрыла глаза, и я их больше не трогал. Тебя похоронили недалеко от дома. После похорон я неделю не мог говорить и подпускал к себе только собаку. Через какое-то время она не выдержала. Это был твой сороковой день. Она боролась, но было видно, что она без тебя не может. Её морда лежала у меня на ногах, пока она умирала. Она тоже ушла легко. Наверняка потому, что шла к тебе. Никогда не забуду её последний взгляд. В нём была вся ваша любовь, и собака старалась передать мне эту любовь, будто зная, что скоро всё кончится. Я похоронил её рядом с тобой, ведь она была членом семьи.
Я всё ещё живу, как ты и хотела. Видимо, доживаю твою жизнь, которая теперь стала общей для всех нас. Чувствую, что я очень состарился без тебя, хотя прошло не так много времени. Кажется, я нисколько не изменился. По крайней мере, в том, из чего я духовно состоял. После тебя у меня никого не было и, полагаю, уже не будет. После тебя мне нечего желать, а отношения на одну ночь, которые мне иногда предлагают, я всё ещё решительно отвергаю. Не для меня это создано. Ради твоей улыбки хочется сказать, что я слишком стар для этого. Да и что может заменить тебя? Ты знаешь ответ. Мне тебя не забыть. Я знаю, что у меня не получилось бы, даже если бы я хотел. Поэтому всё в доме осталось таким же, каким было при тебе. Я сплю на нашей кровати(правда, на твоей стороне, а не на моей). Твои вещи лежат на прежних местах(я их иногда обнимаю). Вещи собаки я тоже оставил в покое. В её мисках та же вода, которая была при ней, и та же еда. Все мои устремления живут в вас двоих, и от этого мне не уйти. Вот, кажется, и вся моя жизнь. Не буду прощаться, потому что знаю, что мы ещё встретимся. Лучше скажу то, что(по вашему слову)я умел говорить лучше всего. Вы всегда со мной. А я всегда с вами. Так было. И так будет. Обещаю.