Андрей Попов
НЕБЕСНОЕ ВРЕМЯ. Сыктывкар, 2018. ISBN 978-5-7934-0761-8
I.ОСЕНЬ ГРЯДУЩЕГО ДНЯ
ОСЕННИЙ КРЕСТ
Неприхотливы здешние места –
И ты привык к дождям и глухомани.
И упадёшь под тяжестью креста –
Не жизнь, а осень! Только снова встанешь.
Чего бы не смотреть на мелкий дождь?
Смотреть себе без лишних восклицаний.
Надолго осень. Разве с ней умрёшь?
С ней умирать невесело. И встанешь.
И не захочешь уезжать из мест,
Где столько о других краях проплакал,
Где железнодорожный переезд
Опаснее осеннего маньяка.
Обычный крест – передохни и встань.
К тому же всё равно тебе не спится.
И тепловоз въезжает в глухомань –
Даёт гудок. Наверно, из столицы.
***
Усталая столица ждёт рассвета,
Хоть прячет ожидание во мгле…
А доброе придёт из Назарета,
А доброе приедет на осле.
Что может ближний свет от иномарки?
Провинции простые рыбаки
Передадут благой рассвет от Марка,
Матфея, Иоанна и Луки.
И то, что до конца необъяснимо,
Вдруг осветит сомнения сердец.
Услышит город: «Любишь ли ты, Симон?
Паси Моих растерянных овец!»
И пастырь городской столичной ночи
Поймёт, что пройден утренний предел,
Что поведут его, куда не хочет,
И что распнут, как он того хотел.
***
Иисус направился в город, называемый Наин.
Шли с ним ученики.
Приблизился к городским воротам.
И выносили покойного: умер единственный сын
У матери и вдовы. И было народа без счёта.
Мать уже по обычаю надорвала одежды ткань,
Сердце надорвала она от муки без всяких правил.
Пожалел Господь её:
Юноша! Тебе говорю, встань!
Мертвый, поднявшись, сел, заговорил – и Бога восславил.
Не знаю точно, восславил ли.
Знаю, вернулся домой.
Знаю, объятые страхом, восславили Бога люди…
Сын мой единственный – на кладбище Гатчины.
Всеблагой!
Это город под Питером. Пройди там, как время будет.
Там ходит летом автобус.
Часовня есть. Не глухомань.
Не надо идти мелколесьем, чтоб не попасть в болотце.
Боже, скажи Ты сыну:
- Юноша! Тебе говорю, встань!
Пройди там, как время будет.
И сын мой домой вернётся.
***
Не помню, погода какая
Стояла, родился когда я.
И вряд ли я вспомню погоду,
Когда, обретая свободу,
Душа моя выйдет из тела.
Тепло было? Буря шумела?
Не вспомню.
На небе прохожий
Вдруг спросит: «Денёк был погожий?»
Денёк, да и век, был короткий.
Всю жизнь слушал метеосводки.
Зачем?! Я ответить не в силах –
Лил дождь или солнце светило,
Стояла погода какая,
Родился и умер когда я.
***
Царство Божие не для пьяниц.
Знаешь, русский мой человек,
Больше нашего пьёт испанец,
Пьют прилично поляк и грек.
Но о нас говорят с укором,
Мол, мы пьём с тобой день-деньской,
Потому что спим под собором,
Хмель тяжелый смешав с тоской.
А в соборе иконы, ладан,
Свечи, служба – спасенья ковчег.
Надо встать! Царство Божие рядом.
Встанем, русский мой человек!
НЕБЕСНОЕ ВРЕМЯ
…до скончания неба он не пробудится…
Иов. 14, 12
Иссыхают озёрные воды,
Иссякают ручей и река.
Укрепляют небесные своды,
Как колонны и стены, века.
Небо
времени держат опоры –
Уходящие дни и года…
Разрушаются скалы и горы,
Исчезают в песках города.
Человек, как планета, остынет…
Где укроет его тишина?
До скончания неба отныне
Не сумеет воспрянуть от сна.
Человек будет спать, представляя,
Что не зря появился на свет,
Что не зря – ни конца и ни края
По небесному времени нет.
ПАМЯТЬ СМЕРТНАЯ
О смерти надо помнить, как о хлебе.
На небе, где не терпят слов игру,
Твоей ревнивой жизни брошен жребий…
Пиши стихи и думай: «Я умру».
Тоски и света ожидают люди –
Куплет тоски и света мишуру.
Читаешь им стихи и вдруг забудешь,
Забудешь на мгновенье: «Я умру».
Слова играют – верят на пределе,
Что смерть красна, как строки, на миру.
В ответ тебе кивают…
Неужели
Никто не вспоминает «Я умру»?
ВОРКУТА
Я в городе мёртвом живу,
В обычном живу городишке,
Где может у школы «траву»
Курить малолетний мальчишка,
Где часто вселенский размах
Кончается бабой и водкой
И прячется солнце в глазах
Бомжа, что страдает чахоткой.
Где с каждым гуляньем скучней
Похмелье лечить и простуду.
Где нет сорок лет лагерей,
Но – странное! – чувство, что будут,
Где воля тщедушной братвы
Слезам, как столица, не верит.
Где люди скорее мертвы,
Чем живы. Но люди, не звери!
Свидетель кромешного дня,
Сержусь на суровые стужи –
Природа изводит меня,
Из города гонит меня.
Но больше нигде я не нужен.
Нигде не приклонишь главу,
Хоть русская даль неоглядна…
Я в городе мёртвом живу.
А как?
Да не умер. И ладно.
2005
***
Слова звучат почти бесстрастно,
Без суеты и торжества.
Как на душе сегодня ясно!
Как тихо в праздник Покрова!
Как будто жизнь я не растратил
На долгий сон, короткий стих…
Спаси нас, грешных, Богомати,
Хотя бы от себя самих.
ВИДЕНИЕ
…и глазной мазью помажь глаза твои, чтобы видеть.
Откр. 3,18
Почитай старательней «Отче наш…».
Не твори суды, не якшайся с мразью.
Посмотри на небо. Глаза помажь,
Чтобы лучше видеть, небесной мазью.
А то всё не так – говорить мастак,
Убедишь себя, что богат и светел,
Когда ты несчастен, и нищ, и наг,
Когда слеп, пока того не заметил.
Когда жалок, как от себя ни прячь
Этой мысли, даже порой умело.
И не холоден, видишь, и не горяч,
А быть тёплым – это дурное дело.
А быть тёплым – вроде с вареньем чай,
Вроде фунт изюма, сто грамм почёта.
«Отче наш…» старательней почитай,
Видно, любят тебя, если видишь что-то.
***
Поймут соседи, если я напьюсь,
Начну кричать о скорби,
Выть и плакать,
И объяснять, как давит сердце грусть,
И угрожать немедленною дракой.
Добавлю громкой речи куражу –
И к небу обращусь высоким матом.
И улице о горе расскажу,
И улица примолкнет виновато.
Оставлю церемонии и стыд,
Да прямо из бутылки мутной дряни
Хлебну.
И скажут: «Пусть себе кричит.
Сын у него погиб. Вдруг легче станет».
Но я не пью.
Хотя меня поймут:
Простить готовы злобу чёрной брани,
Нетрезвый и несправедливый суд.
Вдруг легче станет…
Легче мне не станет.
2008
ИЗ КНИГИ ИОВА
…похули Бога, и умри.
Иов. 2, 9
Чищу черепицей тела язвы,
Соскребаю верой тьму внутри.
А жену мне слушать стоит разве?!
Похули ты Бога, и умри –
Так мне говорит она от горя,
С ветром, что приносят декабри,
С жизнью, что не получилась, споря:
Похули ты Бога, и умри –
Но счищает язвы черепица,
И от тьмы пока не изнемог.
Ничего со мною не случится.
Всё уже случилось…
С нами Бог.
МОЛЧАНИЕ РЕКИ
Течёт река, не зная языка –
Ни русского, ни коми, ни иного.
По ней плывут цветы и облака.
Молчит река.
Не говорит ни слова.
Река и речь…Язык наш не забыл:
Одна у них природная основа.
Но речь на дно осела, словно ил.
Молчит река.
Не говорит ни слова.
У Стикса невысокая волна –
Кто не прочёл молчания речного,
На время лишь поднимет ил со дна…
И вновь река
Не говорит ни слова.
ПРИМЕТЫ ВОЙНЫ
Не мечтает никто о погроме.
Не найдём только общий язык:
Север русский у нас,
Сёла – коми,
А на рынке – узбек и таджик.
И не редкость крикливое имя
Из далёких, как звезды, краёв.
От приезжих народ наш не вымер,
Но к войне-то совсем не готов.
Резкий говор и смуглые лица.
Что им северной жизни уклад?
Где предчувствие?
Снова родится
Больше девочек, а не солдат.
И почти у Полярного круга ,
В самой зимней и снежной стране,
Не избыток ли воинов юга?
Может, эта примета – к войне?
Почему с каждым днём беззаботней
Не находим мы общий язык:
И задумчивый коми охотник,
И доверчивый русский мужик?
ДВА НИКОЛАЯ
Не жаль мне, не жаль мне
растоптанной царской короны…
Николай Рубцов
Жил в Воркуте я, морем Карским
Дышал, читая между дел
Стихи Рубцова. Власти царской
Он не жалел.
А я жалел.
И морем Карским, и свободой
Дышало небо надо мной.
Жаль храм, разрушенный народом,
Народ, разрушенный войной
С собой…
Жаль веру:
став обузой,
Ушла в стихи и лагеря.
Мне жаль Советского Союза.
И жаль убитого царя.
Мне жаль разрушенный, как атом,
Народ
И храма русский свет...
Что царь убит своим солдатом,
Своею женщиной – поэт.
ИМЯ
Из евангельского рассказа
Мне деталь вспоминается – знак:
Есть у нищего имя Лазарь,
Но богач-то не назван никак.
Что за деньги купишь?
Быть может,
Целый мир.
Или там особняк.
Но выходит, имя дороже –
Поважней привилегий и благ.
ОСЕНЬ ГРЯДУЩЕГО ДНЯ
Довольно для каждого дня своей заботы.
Мф. 6,34
Тесна порою осень, как каморка,
И мыслям тесно в замкнутом кругу.
Как всё не так! И как внезапно горько,
Что жить я по-другому не могу.
Как тесно от цитат и от расчётов,
Что умножают скорби и печаль!
И дня грядущего несу заботу –
Осеннюю заботу на плечах.
И тесноты душа не переносит.
И понимает из последних сил:
Сны не сбываются,
И подступает осень.
А новый день ещё не наступил.
***
Когда Ты молитвам внимаешь,
Глядишь на тревожный закат,
Ты знаешь, конечно, Ты знаешь,
Зачем наши судьбы сгорят.
Сгорят не для точных ответов –
Мы только, как дети, поймём,
Что строгое таинство света
Дополним неровным огнём.
Запутавшись в снах и порядках
И в чаяньях ночи и дня,
Мы просто сгорим без остатка
Неровного ради огня.
***
Провинция, словно Медея,
Убьёт, если надо, детей…
Что счастье? Всего лишь идея,
Какую посуду ни бей.
Контора, как водится, пишет.
Как водится, рядом роддом.
Для полного счастья детишек
Осталось убить топором.
Чтоб в точности всё по закону
Античного жанра – судьбы,
Чтоб стало обидно Ясону
За если бы да за кабы,
Чтоб вздрогнула строгая лира,
Печалью до сердца пробрав,
Когда он умрёт под буксиром,
Речным толкачом «Аргонавт».
И станет России яснее,
К чему этот медленный суд…
Провинция – это идея,
Которую не предают.
ОТЧАЯНИЕ
Верую, Боже, что слышишь молитву мою.
Что же в ответ молчишь – не пойму причины.
Разве я камень прошу?! Разве прошу змею?!
Господи, я прошу, воскреси мне сына.
Ищущий, Господи, верую, что обрящет
Свет покаяния, истину и покой.
Вот пред Тобою я, верящий и просящий,
Дверь Твоей милости, снова молю, открой.
Как над сыном мёртвым рыдала мать и вдова,
Помнишь? Сжалился Ты над её слезами.
Почему Ты молчишь? Какие нужны слова?
Разве змею прошу?! Или прошу камень?!
***
уже левит
мимо меня прошёл,
значит, скоро
подойдёт самарянин.
***
и не верим,
что все-таки наступит,
но ждём.
***
Я с детства угол рисовал!
Павел Коган
Я рисовал с большой натугой.
Зачем-то рисовал овал,
Когда все рисовали угол.
И рыбу плохо рисовал.
Сжимался я от строгих взглядов,
От ироничной похвалы,
Когда меня всем детским садом
Учили рисовать углы:
Как разложить листы на парте,
Как не должна дрожать рука,
Как мне воспитывать характер
Не на примере Колобка.
Но верил я не задавакам,
Лишь огорченью своему –
Стоял в углу и громко плакал,
Что их искусства не пойму.
СЕКРЕТНОЕ ОРУЖИЕ
Мало праздников на селе. И работы нет,
За которую платят. И человек без денег,
Наплевав на домашних, ужин, и сельсовет,
И на окрик жены: «Куда опять, неврастеник?!»;
Наплевав на последние новости, на весь мир,
Что легко в смертельные игры с душой играет
Ради тощих баб и удобств городских квартир, –
Человек без денег хлопает дверью – живёт в сарае.
Мастерит чего-то, ладит – и гонит гостей,
Сверлит, точит, режет – а то кувалдой ударит.
Изменить хочет мир трагических новостей:
Он терпеть его не согласен, механик Гарин.
Или, может, Гагарин. Почти инженер. Масштаб
Мысли важен и цели, ради которой стоит
Заниматься делом. Не ради же тощих баб,
Ради удобств городских ладить гиперболоид?!
Из сарая выкатит собранный драндулет.
И смеются куры. А козы спешат на выгон.
Он лежал на печи три года и тридцать лет.
И работы нет, за которую платят. Иго!
Необычный гиперболоид. И выстрел был.
И упал в болото «Фантом» или Змей Тугарин.
Школьный сторож видел – архистратиг Михаил
Говорил: «Заряжай, раб Божий механик Гарин!».
ВОРКУТИНСКИЙ СЕНТЯБРЬ
В окне моём пестрела тундра,
Дошёл до края белый свет.
Томился дух. Откуда мудрость
Возьмётся в девятнадцать лет?
Мешал я юность с алкоголем,
Ругал стеснительность свою.
И жизнью крайне недоволен
Я был у света на краю.
Любви не знал. На сердце пусто.
В окне привычный холодок.
И я читал Марселя Пруста –
И ничего понять не мог.
Не мог понять, с какой бы стати
Я раздражён от сентября,
Куда планету время катит,
На что планета время тратит,
Зачем им в тундре лагеря?
Закрою книгу. Выпью чаю.
И продолжаю разговор,
Что ничего не понимаю –
Не понимаю до сих пор.
Проходит время. Входит утро –
Для нескончаемых бесед.
Томится дух. Что стоит мудрость
Через прошедших сорок лет?
КОЖАНОЕ ПАЛЬТО
Когда я был студентом – как давно! –
Писал конспекты, часто пил вино
И модное хотел купить пальто.
Казалось мне, я без пальто никто,
Какой-то недалёкий обыватель.
Грустит никто! Никто лежит в кровати.
Одет никак. Точнее, как дурак.
Никто спешит, скучая, на филфак,
Когда кругом свобода и весна.
Где денег взять?! Мне премия нужна.
Литературная! Любая будет кстати.
Которой на пальто и джинсы хватит.
Хотя бы на пальто. Всё подойдёт!
Допью вино. Сдам наконец зачёт.
И напишу ещё одну главу,
Как без пальто на свете я живу.
Меня поймут, пройдёт немного лет,
Страна иль Нобелевский комитет.
Поймут-поймут…
Прошло почти лет сто.
Висит в прихожей модное пальто.
Его я надеваю и ношу
И премии у неба не прошу.
Не потому, что вовсе не нужна:
Проходит мода. И прошла весна.
БРАТ ФРИДРИХ
То, что нас не убивает, делает нас сильней.
Помнится эта цитата чуть ли не с юных дней.
Помнится, ненавидим ли, любим ли – всякий раз
Что-то да обязательно не убивает нас.
Может, везёт нам. Но снова в чёрные наши дни
Помнится помощь молитвы: Господи, сохрани!
Помнится, если сумеем выдержать белый свет,
Станем чуть-чуть сильнее непредсказуемых бед.
Сильными мы становимся. Только какой расчёт?
То, что не убивает, однажды всё же убьёт.
Мы перед Богом предстанем, полные разных сил.
«Разве блаженны сильные? Разве так говорил?
Блаженны нищие духом – иноки простоты;
Милостивые; кроткие; те, чьи сердца чисты…
Разве блаженны сильные?!», – голос возвысит Спас.
В чём же сила, брат Фридрих?..
Что не убивает нас?
***
Как Бог разбирает слова миллионов молящих,
Каждый оттенок молитвы, каждый душевный штрих?
Язык сердца может обходиться без подлежащих,
Без сказуемых. Без многоточий и запятых.
Хочу молиться на языке веры, судьбы. Ибо
Скучную исповедь не о том, чем сердце живёт,
Бог не слышит – лишь видит, что рот открывает рыба,
Бессмысленно, беззвучно она открывает рот.
Зачем это надо: придумывать небу мороку?
И жалеет Бог говорящих пустые слова,
Что Он создавал человека, а перед Ним окунь.
Или плотва.
***
Надежд больше нет. Конец октября.
Дожди безысходных строк.
Как будто я умер, а прожил зря –
Молитву не слышит Бог.
Но если не слышит, что-то не так,
В душе не прощанье – дрожь.
Надеюсь ещё на осенний мрак,
Надеюсь на мелкий дождь.
А надо – не пей ничего, не ешь,
Ни с кем не дели ночлег
И никаких не имей надежд
На друга, на сон, на снег.
Никто не помнит. Никто не помог.
И тень надежды мертва.
Тогда остаётся с тобою Бог
И слышит твои слова.
***
Ты всё можешь… Ты всё можешь…
Ты – любовь. И Ты Един.
Не могу понять я, Боже,
Для чего Тебе мой сын?
Небосвод сегодня низок.
Сын любил бы и такой.
Сын Тебе нужнее. Ризой
Ты в пути его укрой.
Проведи дорогой рая,
Проведи сквозь небосвод…
Что земля от слёз сырая,
Пусть не знает. Пусть идёт.
II. МОНАСТЫРСКИЕ ДЕРЕВЬЯ
НА СЕВЕРЕ
У нас Россия, не Гиперборея,
Хоть много снега и нерусских слов.
Но те же страсти ямба и хорея,
И тот же Божьей Матери Покров.
И те же колокольни и сараи.
А снег идёт. И светел зимний час.
Нерусские слова мы обживаем,
Чтоб стали русскими они для нас.
ВИФЛЕЕМСКАЯ ЗВЕЗДА
Наверно, скатилась в чащобы травы,
Исчезла в провале.
Звезду потеряли из виду волхвы –
Звезду потеряли.
За нею прошли они ночи и дни –
Огромные дали.
Но в город вошли, всюду светят огни –
Звезду потеряли.
И рынок шумит и привычно поёт
О хлебе и стали.
Что в городе Ирода ищет народ?
Звезду потеряли…
Душа моя, где мы? С собой не в ладу –
Пьём дым на вокзале...
Зачем потеряли из виду звезду?
Звезду потеряли.
КОНЬ НА КРЫШЕ
Так не люблю, когда тревожат всуе!
Зима притихла – нет с утра пурги.
Сижу в сенях, медведя дрессирую:
Учу, как надевают сапоги.
Медведь ворчит. Как вдруг вбегает дьякон,
И, сунув косолапому изюм,
Он начинает нервно полуплакать,
Что на деревне булгатня и шум.
– Чужак какой-то, верно, малахольный,
Палит из пистолета, всех кляня.
И конь хрипит на крыше колокольни –
К кресту привязан. Очень жаль коня.
Неловко получается, однако:
По колокольне странный тип палит.
Считает дед Михей, что князь Монако.
А если из Саксонии бандит?!
С ним ребятня от скуки пошутила,
У нас за нею вечно недогляд.
И бабы – в плач, а мужики – за вилы,
Но ждут, что делать, кто же виноват.
– Я, видишь, занят? Только вышел в сени!
Ну ладно, отче дьякон, зря раскис.
Сейчас Топтыгин сапоги наденет –
И разберёмся, что там за киргиз.
Кого к нам только не заносит лешим!
И каждого от всей души прошу:
– Оставь в покое Русь! И хватит вешать
Коней на колокольнях и лапшу.
Придёшь с любовью – встретим караваем,
Придёшь с мечом, с обидой – видит Бог,
Медведь и тот скорее понимает,
Уже почти надел один сапог.
***
Новый год – ещё один – как близок!
Дед Мороз опять стрижёт усы,
Хмуро выключаю телевизор
И гляжу, как движутся часы.
Слишком много декабря и речи,
Слишком много знаков и примет –
Я шагаю Господу навстречу,
Мне уже шестой десяток лет.
В декабре на сердце сны и страхи,
Тьма, как в телевизоре, – в окне.
Но с иконы говорят монахи:
Ангелы на нашей стороне!
ВОРКУТИНСКИЙ ВОПРОС
Я родился в краю гагар,
Куропаток и белых сов,
И сюда никакой Макар
Не гонял телят и коров.
И в судьбе моей падал снег,
Снова падал – как будто впрок.
Я смотрел на него, как зэк,
У которого долгий срок.
Я смотрел на него в упор,
С ним легко соглашаясь в том,
Что не я выбирал простор,
Что не я выбирал роддом.
Кто же выбрал? Какая цель?
Непонятно. Туман и тьма.
Но зато впереди метель,
Но зато впереди зима.
МЕТЕЛЬ
Метель, Марина… Небо упадет.
Путь занесёт. Смятения эфира
Не разберёт взыскующая лира,
Не разберёт слова который год.
А город, постарев от непогод
И сотворив и разлюбив кумира,
От холода, декабрьской мглы и мира
Уйдёт в монахи. Или всё пропьёт.
А где любовь? Я думаю, что рядом:
Когда застыли зимние часы,
Когда зодиакальные Весы
Раскачивает ветер, до разлада
Всего один порыв... А верить надо,
Марина, в приближение Весны.
***
Поэт молчит,
Слова сжимают душу,
Сжимают жизнь.
И надо слушать… Слушать!
И слышать –
Слышать
Тонкий переход
От жизни к слову.
И наоборот.
Поэт молчит…
А празднословья ветер
Безудержно
Гуляет по планете,
Несёт пургу душевной шелухи:
Трескучий вздор,
Ничтожные стихи.
И даже пастырь
В комнате алтарной
Записывает свой стишок
Бездарный,
Чтобы поэта хлопнуть по плечу:
– Молчишь, поэт?
А я вот не молчу.
Мои стихи читают хором дети
И премию
«Всё сказано на свете»
Вручили мне
Торжественно вчера
За лёгкий слог и брызги от пера.
Поэт молчит,
А про себя рассудит:
– Хорошие мне – слава Богу! – люди
Встречаются.
Прощают мне грехи.
Но чёрт их дёрнул сочинять стихи,
Когда не слышат
Тонкий переход
От жизни к слову –
И наоборот.
***
Братство спит. Обманчива свобода.
Равенство бездарно, как запой.
Лишь слова. А без судьбы народа,
Русского народа – звук пустой.
Что ты знаешь о судьбе пророков,
Инженеров, воинов, крестьян,
И блаженных – понимавших строки,
Что писал апостол Иоанн, –
И бродяг, что шли по всем эпохам
К Беловодью – шли за семь морей, –
Бурлаков, чекистов, скоморохов,
Ямщиков, таксистов, косарей,
Повитух, и плакальщиц, и прачек?
Без судьбы народа моего
Ничего твои слова не значат.
Лишь слова. Не значат ничего.
***
Если ищешь рай, то ищи на Востоке,
А на Западе – хлеб и масло свобод,
Можно весело петь, не скрывать пороки,
Можно выть от тоски – и никто не прервёт.
А начнёшь умирать от свобод и песен –
Позовёшь нотариуса и семью,
Скажешь: «Завещаю всем тысячу песо…»
Но подумаешь: «Мог бы я жить в раю...»
Умирать бы мог без юристов и грусти,
От восточных ветров в сарае дрожа.
И Великий Ростов иль Великий Устюг
Хоронил бы юродивого бомжа.
И прошли бы слухи, как ты, умирая,
Рассказал то ли служке, то ли стене,
Что тебе показали пути до рая –
По какой восточной идти стороне.
***
Изгнание, утраты и болезни,
Позор и даже смертный приговор –
Всё для стихов становится полезным,
Что уточняет сердце и простор.
Беда и одиночество – всё кстати,
Всё подойдёт для созреванья слов.
Меняется, как небо, созерцатель,
Судьбы и быта местный филосОф –
Он может всё, когда страна немеет –
И превращает осень в свет строка…
Отчаяния ямбы и хореи
Несёт, как лодки, времени река.
Молчит погода. Счастье бьёт посуду.
Весенний день не понимает нас.
Но искренним словам доступно чудо –
Любое чудо в самый тёмный час.
СКУПАЯ ГАДАЛКА
Цыганка привокзальная сказала,
Что проживу я девяносто лет.
Ответил я: –- А почему так мало?!
Прибавь немного! Денег, правда, нет.
Хватило б девяносто, может, в Польше,
Во Франции, в Танзании, в Перу.
В России надо жить гораздо дольше.
С чего я преждевременно умру?!
Жить надо долго, от свобод и пыли,
Зимы и тундры не отдать концы –
И как твою бы душу ни казнили
За новый мир ревнивые борцы.
Не разболеться смутой и порядком,
Переворотом, поворотом рек,
Но ощутить простор и жизни краткость,
Как может только русский человек.
И ощутить, что можно всё сначала,
Когда тебе лишь девяносто лет!
Цыганка привокзальная сказала:
– Зачем жить дольше, если денег нет?..
ЗИМНЯЯ ДРАКА
Зимы у нас на Вычегде долгие. И темны.
Можно привыкнуть к снегу. Видеть десятые сны.
Можно ловить налимов. Хоть я не ловлю – мороз.
Можно листать брошюру «Шейный остеохондроз».
Можно вернуться в прошлое – в мыслях. Пить в тишине.
С Бродским вчера подрался зачем-то в десятом сне.
Сдался мне этот Иосиф! Классик средней руки!
Разве за это дерутся? Разбивают очки?
Вижу Нью-Йорк я и воздух нервно глотаю ртом,
И у меня нет визы, лишь Пушкина тонкий том.
Вижу, совсем не Вычегда – устье реки Гудзон.
Бродский шагает навстречу… Очень тяжелый сон…
Это возраст, наверное. Или идёт циклон.
***
Ещё одна деревня умерла,
Уехали и старики, и дети.
Ушёл народ искать свои дела:
Без дела-то нельзя на белом свете.
Кто в Сыктывкар подался, кто в Квебек.
В район соседний. Или за три моря.
Не проживает больше человек
В деревне древней на реке Печоре.
У человека планы и расчёт,
И он упрям, и многое умеет.
Он целый мир однажды обретёт,
Но на деревню став душой беднее.
МОНАСТЫРСКИЕ ДЕРЕВЬЯ
У деревьев нет таких минут,
Что никак не пересилить тьму,
Никого они не предают,
Не желают сдохнуть никому.
Не махнут ни на кого рукой
Свысока: «Какой же ты пигмей!»
Укрывают кроною густой
Путников от зноя и дождей.
Если на ветру и пошумят,
В спину не воткнут от страсти нож.
Почему, сердечный мой собрат,
Под ветвистым деревом вздохнёшь,
Пожалеешь ближних бедолаг,
Поглядишь на утренний пейзаж –
И пойдёшь на рынок и в кабак,
И пойдешь кого-нибудь предашь?
***
Содрогнулся душой – и обдал меня искренний ужас.
Для чего я живу, о последнем не думая дне?
Для чего я живу?! Хуже скряги. Мошенника хуже.
И губительный ветер в сердечной таю глубине.
И шагнул в глубину, отпирая запретные двери,
В ночь отчаянных мыслей и в гордых стихов суховей…
Содрогнулся душой так, что даже не сразу поверил,
Что ещё я могу содрогнуться от жизни моей.
ХРАМ НА КАМНЕ
…иное упало на места каменистые…
Мф. 13, 5
Вышел сеятель сеять…Упало зерно
В каменистых местах, на гранитное дно.
Не в зыбучий песок – с ним фундамент не тот.
В каменистых местах и трава не растёт.
Дом построишь зато из гранитовых гор,
Если вовремя камни собрать – то собор.
Но пробился сквозь скалы пшеничный росток
И не ведал, что время уходит в песок.
А зерно-то взошло! По небесным словам
В каменистых местах возвели Божий храм.
Только солнце взошло – и росточек увял:
Не имел он корней среди каменных скал…
И разрушенный храм не глядит на Восток:
Бывший храм, словно время, уходит в песок.
И куда упадёт русской веры зерно?
Время камни собрать, если время дано.
***
Не суди никого – и судим не будешь.
Ты прости, что не дом у нас, а хибара,
Что в автобус заходят пьяные люди –
Могут в драку полезть, обдать перегаром,
Ни за что обругать, позабыв цензуру,
Могут даже спеть об измене милой.
И кондуктор в автобусе нашем хмурый,
Но не надо судить, раз любить не в силах.
Хоть невольно подумаешь: плохо всё же,
Что в хибаре пьют. Но могло быть хуже,
Если вместо души раздраженье кожи,
Если ты никому ни на что не нужен.
Вот тогда и получится не до смеха,
И войдет настоящая в сердце мука.
А народ доберётся. Уже доехал.
У народа на ужин картошка с луком.
***
Господи, это Россия! Разве суров и дик
Благовест пасхальный, церковнославянский язык?
Сказка кончается скоро, водка, но не зима.
Горе бывает злосчастьем, луковым, от ума.
Господи, Ты это знаешь! Знаешь, они ни зги
В русских равнинах не могут видеть, Твои враги.
Мысли их нетерпеливы, в мудрых глазах темно…
Господи, дай им увидеть то, что Тобой дано!
С нами пусть сварят каши и с нами хлебнут кисель,
Только не дразнят медведей, не дразнят даже гусей.
Сказка кончается скоро, водка, но не война.
Господи, дай понять им, что это Твоя страна!
***
Мне не сказала Родина: - Ты нужен!
А я готов ответить был: - Так точно!
Не стал бы думать, как тебе послужишь,
Когда душе прислуживаться тошно,
Когда мои намеренья благие
Дорогой станут в сточную канаву,
В хроническую мглу и ностальгию,
И в кровную обиду за державу.
А ты мой враг, а ты мой ворон чёрный,
Упрямый и любезный, как нарочно,
Какой Отчизне служишь, непритворно,
Когда душе прислуживаться тошно?
В КУЧУГУРЫ
На развилке автобус дал по тормозам,
Остановка – сказали колёса,
А водитель сказал: «Дальше как-нибудь сам.
Кто-нибудь на попутке подбросит».
И на этом спасибо! Да здравствует юг!
Лето треплет, как друг, шевелюру.
У автобуса дальше маршрут на Темрюк,
А меня ждут друзья в Кучугурах.
Воздух быстро темнеет – и влажен, и прян.
Я шагаю, просторам внимая,
Волоку за собою тугой чемодан
По шоссе Краснодарского края.
Голосую, но зря… Видно, думают, вор,
А у вора дурные привычки:
Нож достану в дороге, а то и топор,
Отберу сигареты и спички.
Удивительно вечер июльский хорош!
Вновь машины несутся сердито.
Посмотрите внимательней: я не похож,
Я совсем не похож на бандита!
И «Хованщину» слушал. И «Бесы» - роман –
Прочитал, почти всё понимая…
Подвезите меня и тугой чемодан
По шоссе Краснодарского края!
***
Я вас люблю. И потерять боюсь.
И как без вас переживу я зимы,
Чьи времена и сны необозримы,
А с ними — одиночество и грусть?
И с кем я словом точным поделюсь,
Догадкой, что тревожно поразила?
И кто поймёт, что жизнь невыносима
И невозможна без любви?.. И пусть,
Как незабвенный римский прокуратор,
Чудные речи вежливо ценя,
Со мной решите незамысловато.
И перед неизбежною расплатой
Я вас люблю. И знаю, что когда-то
Вам будет очень не хватать меня.
РАЙОННЫЙ ХРАМ
В райцентре построили храм –
Небольшой,
Спасаясь от русской печали.
Всем миром его возводили –
С душой,
Как прежний когда-то ломали.
Тех дней не припомнят уже старики,
Ломали без всякого толка –
Чтоб в зеркале не отражался реки.
Остались развалины только.
Храм новый
И сайдингом белым обшит,
И всё вроде с именем Бога.
Никто в прежнем не был,
Зато от души
Вздыхают:
– Был краше… Намного.
ПЕРЕД ВЕЧЕРНЕЙ МОЛИТВОЙ
Сегодня и завтра – две разные вещи.
Меняется жизнь, как погода, внезапно.
Сегодня ты весел вниманием женщин,
А пьёшь с мужиками вдруг горькую – завтра.
Сегодня ты весел – коньяк покупаешь.
И деньги бросаешь кругом без разбора!
А завтра ты нищий, могилы копаешь
За кружку портвейна бомжам и актёрам.
Сегодня ты весел – всё в жизни прекрасно,
В столовой «Венера» кусаешь котлету.
А завтра прольёт комсомольское масло
Беспечная Аннушка – в сердце поэта.
Ты думаешь – завтра я житниц настрою,
Скажу я душе: «Ешь и пей! Мы богаты!»
Безумный! Сегодня ночною порою
Придут за душой – и возьмут без возврата.
Ей надо-то было чуть-чуть корвалола –
Нашлись лишь вино да удача в бокалах…
Пора бы поплакать о жизни весёлой,
Пора помолиться, чтоб завтра настало.
НА СМОЛЕНСКОМ КЛАДБИЩЕ
Слову сбыться непросто –
Время чувствует дрожь…
На Васильевский остров
Умирать не придёшь.
На неделе Емели
От стоустой молвы
Не дожить до апреля,
Не доплыть до Невы.
Может, ради контраста
Сны несбывшихся строк
Отпевать будет пастор,
А не русский снежок.
Впрочем, это не ново,
И привыкла Нева,
Что трагичное слово –
Только чьи-то слова.
На латинских погостах
Выбирать им покой,
Где Васильевский остров
Не прижмётся щекой.
***
В аллее липы от крутой зимы
Черны – весна не оживит их кроны.
На голых ветках хмурятся вороны,
Как часовые февраля и тьмы.
Нет никакого прока от весны
Для душ иных, как и для лип аллейных –
От стужи жизни, от чернил портвейна,
Как дерева помёрзшие, черны.
Темно им от весны и от свечи,
Опять у них в глазах темнеет время.
Хотя давно апрель. Хотя со всеми
Несут святить на Пасху куличи.
***
Солнце споткнется о времени край, как об порог.
Март остаётся зимою. Сон не найдёт покой.
Вижу во сне, как падает птица, вянет цветок.
Вижу ночное небо и звёзды над головой.
И мать умерла. И умер отец. И умер сын.
Ляжет на память снег и на улицы путь кривой,
Чтобы понять, никого нет рядом – и я один.
Только ночное небо и звёзды над головой.
Время споткнётся о солнце – снова придёт весна.
Встанут отец и мать. И сын возвратится живой.
В это поверить сможет лишь память вечного сна.
Только ночное небо и звёзды над головой.
***
Боже наш, Владыко, Господь Иисус Христос,
Пресвятая Богородица Одигитрия!
Не оставьте без любви и покрова наших слёз,
Учините в рай раба Божьего Димитрия.
Плачем, плачем, но в небесные дали глядим,
А иначе день этот длинный нам не вынести.
Вы простите, что сыночек был у нас один,
Дверцу райскую откройте ему – по милости.
По велицей Вашей милости…
III. СТИХИ СБЫВАЮТСЯ
***
Смерть не верит слезам.
Как положено зверю.
А пути просчитала мои наперёд.
Но весной я не плачу.
И смерти не верю.
И в неё я не верю – весной.
Подождёт.
Всё вернётся…
Февраль хоть и хмур, да не долог.
Я в весеннее утро открою окно.
И услышу, что в сердце смеётся ребёнок.
Или в доме моём.
А иначе и быть не должно.
НАЧАЛО ЛЕТА
Когда же увидите Иерусалим, окружённый войсками…
Лк. 21, 20
Иерусалим окружили войска,
В долины вошли океанские воды.
И солнце потускло, и знанья тоска,
Как язва, вошла – в города и народы.
И страх, чьи глаза, как миры, велики,
Глядит на беду и не видит исхода…
Прочел в двадцать первой главе у Луки.
В окно посмотрел – неплохая погода.
Сосед протирает на лавке штаны,
Чихает собака от пыли и дыма.
И дети смеются –
Не будет войны
И тусклого солнца Иерусалима.
Возможно, в квартирах и бродит тоска,
И видит, сняв нашей беспечности шоры:
Иерусалим окружили войска,
И надо бежать нам куда-нибудь в горы.
Не брать ничего – и бежать налегке…
О чём я прочёл тёплых дней накануне
В главе двадцать первой, двадцатом стихе.
И в век двадцать первый.
Седьмого июня.
***
Господь сидел в тюрьме,
Лежал в больнице,
Просил дать денег,
Чтоб опохмелиться.
А я шёл мимо,
Верою дыша.
Не замечая скорби алкаша,
Бродяги, побирушки и блудницы,
Сумы, тюрьмы,
Похмелья и больницы.
Я шёл домой читать молитвослов:
Даждь, Боже, оставление грехов,
И хлеб насущный, и небесный сад,
Ум просвети и сердце…
Свят, свят, свят!
***
От искреннего слога
Порой себе не мил.
Вчера я предал Бога,
А Бог меня любил.
И любит. Не иначе.
Не только по делам.
Чего же я не плачу,
Что я опять предам?!
***
Да будет воля Божия!.. Но только
Не сразу проясняются дела.
Сожгла равноапостольная Ольга
Древлянский город ропота дотла.
И вороньё над городом кружилось,
И пахло гарью, горем и бедой,
Чтобы из праха мести зрела милость
И утешенье матушки святой…
Темно порою от воспоминаний,
Темна моя тревожная строка –
Ропщу на волю Божью, как древлянин,
Что дань судьбы излишне велика,
Что на душе невыносимо горько.
Но чтобы стала жизнь моя светла –
Сожги, равноапостольная Ольга,
Сожги мои греховные дела!
***
…ибо не вы будете говорить, но Дух Святый…
Мк. 13, 11
Немногие души молитва спасёт,
И площадь отвергнет лекарство.
Тогда неизбежно народ на народ
И царство восстанет на царство.
И будет качать, как баркас, острова,
И земли трепать, как мочало.
И горькие площадь откроет слова,
Но лучше б она промолчала.
И ты помолчи. И когда предадут
Хранящих молитву – немногих, –
И бить поведут на какой-нибудь суд
В Гааге или синагоге,
Не думай о том, что сказать наперёд –
Не надо ни страсти, ни брани.
Дух скажет Святой…
А народ на народ
И царство на царство восстанет.
МОНАСТЫРСКИЕ ЩИ
Был Пушкин убит на дуэли –
От пули стихи не спасли…
– За то, что чужие постели
До свадьбы любил с Натали, –
Сказал монастырский послушник,
Вкушая со мной постных щей.
– А ты, брат паломник, не Пушкин.
Лежи на постели своей. –
Добавил зачем-то с печалью,
Теряя ко мне интерес.
Как будто бы я отвечаю,
Что не промахнулся Дантес.
УТРЕННЯЯ ПРОГУЛКА
Снова утро. Жить ещё не поздно.
Грязно только. Странный поворот:
Дворники исчезли, словно звёзды,
Улицы никто не уберёт.
Но об этом что трубить в газету
И пускать печали пузыри?
Встал с утра – и убери планету,
Как учил нас Сент-Экзюпери.
Дело не привычки или вкуса –
Чистота снаружи и внутри.
Дворники ушли – остался мусор,
Да цитаты Сент-Экзюпери.
ХЛОПНУЛ ДВЕРЬЮ
Три дня всех соседей просил
Старик поменять замок.
Он дверью так хлопнул, что
Закрыть её больше не смог.
Соседей серьёзных своих
Три дня отрывал от дел.
Замок я ему купил –
Поставить никак не сумел.
Старик проворчал мне: –Оставь!
Не можешь – браться не след.
Неужто на весь подъезд
Нормального слесаря нет?
Спасибо тебе и на том.
Какая замку цена?..
Он умер, как будто уснул,
Как будто дверь не нужна.
Открыта квартира – входи,
Бери, что всю жизнь берёг.
Бери – только нечего брать.
Разве что новый замок.
МАЙКИ ВМЕСТО КНИГ
Обычный рынок. Никакого рая.
Там продают салаты, здесь халаты
А ты уходишь, горько понимая,
Что лишним стал. И смотришь виновато.
Нет истины в палёном алкоголе,
Но этим только ты обескуражен.
А рынок потребительский намолен
Стихиями сезонной распродажи.
Ты только зря
Толчёшь в душевной ступе
Святую воду искреннего слова.
Не продаётся! Но никто не купит.
Кому нужны стихи в рядах торговых?
Для ищущих салаты и халаты
На майках хватит надписей для чтений:
«Всегда есть место пофигу, ребята!»;
«Ни дня без секса";
"Не живи без денег».
ОШИБКА АФАНАСИЯ ФЕТА
У чукчей нет Анакреона,
К зырянам Тютчев не придёт.
Афанасий Фет
Фёдор Тютчев к зырянам пришёл,
Это стало для Фета укором,
Но затем подошли рок-н-ролл,
Гербалайф, орифлейм и Киркоров –
И не сразу теперь разберёшь
Голос Тютчева в этом содоме,
Что есть мысль изреченная ложь...
Вот беда! И не только для коми!
Жизнь теперь называется лайф –
В этом кайф и конец разговора,
Потому что кругом гербалайф,
Рок-н-ролл, орифлейм и Киркоров.
ПРЕДЕЛ ТЕРПЕНИЯ
Бог пока ещё терпит. Но скоро терпеть перестанет
Безмятежное время
Любить разучившихся душ.
Много пепла и мусора. Много рассудочной дряни.
И неправда проворнее. И несусветнее чушь.
Надо, чтобы подуло – сильней…
Шторма крепкого надо.
Много пепла и мусора – верхний общественный слой.
Бог пока ещё терпит.
Надежду даёт на порядок –
По соборным молитвам взмахнёт по-хозяйски метлой.
Безмятежное время не видит движения бури,
Проглядят караульные, как на часах ни дежурь.
Много пепла и мусора в жизни.
И в литературе.
Бог надежду даёт на порядок
Движением бурь.
Люди светлой молитвы следят напряжённо и чутко,
Как Господь по любви прибирает столицу и глушь…
Бросят волны на берег расчёты и кости рассудка,
И консервные банки
Любить разучившихся душ.
***
Жажда подступит – ты ищешь воды живой,
Влаги небесной. Но только вокруг пески.
Сухость на сердце, словно она часовой,
Видит, что приближается ветер тоски.
Ветер тоски, порывистый и штормовой.
Небо темнеет. Дороги к воде узки.
Что за погода?! В сердце и над головой.
Жажда и небо сжимают тебе виски.
День завершается – ляжет на самом дне
Памяти и непогоды. Совсем темно.
Это тоска по правде. Тоска по стране.
Жажда, насытить которую не дано.
Но почему её имя опять – тоска?!
Как с нею сладить на узкой тропе песка?
ВОЗВРАЩЕНИЕ КЛАРЫ ЦЕТКИН
Эту тихую улицу
Почему-то назвали именем Клары
Цеткин – шумной и энергичной женщины.
Редкие автомобили
Проезжали по улице – медленно и осторожно.
Тротуары
Никто не видел.
И за права женщин никто не боролся.
Лишь выли
Собаки –
Лениво выли из-за заборов деревянных домишек –
Мол, чего ты ходишь, праздный прохожий?!
Здесь не рейхстаг, не концерн Боша…
И не табачная фабрика!
Не мешай – под каждой старенькой крышей
Хранится русская тишина.
И на крыльцо выходил дед в калошах
И успокаивал верных стражников,
Одергивал: «Цыц, кабысдохи!».
Русская тишина!
Я продолжал свой путь, не замечая знакомых,
По улице Клары Цеткин,
На окраине раздраженной эпохи
Я видел женщин с пустыми ведрами,
Первый снег, цветенье черёмух.
Недавно хриплых собак
Перекричали бульдозер и вибромолот.
Ещё растворосмеситель и скрепер.
И моей тишины не стало.
Строят многоэтажки –
Шумят, как Клара Цеткин…
Изменяют город…
Недалеко до борьбы за права женщин,
До Интернационала.
***
Хочется с небом побыть просто рядом,
Словом к нему прикасаясь чуть,
Чтоб надышаться ночною прохладой,
Перед рассветом легко уснуть.
С тихой молитвой уснуть на рассвете:
Боже, помилуй душу мою…
И видеть во сне, как смеются дети,
С ними смеяться, будто в раю.
***
Друзья мои протрезвели.
Кто ради семьи и цели,
Кто ради скуфьи монаха,
Кто из-за болезни паха.
И кто-то завис в астрале...
И кто-то убит в Цхинвали…
…С обидой ушел к обеду –
И в душу зашил торпеду...
…Как Бунин, купил собаку…
…Как Маркес, умер от рака…
Так сердце у них устало,
Что выпить мне не с кем стало.
И некому, выпив малость,
Сказать: – Друзей не осталось….
***
Как правду ни смягчай, в ней есть изъян –
Глаза-то колет.
За неё в палатах
У Ирода власть предержащим матом
Пошлют за Иордан.
И в Магадан.
И ты пойдёшь,
Решив, что Богом дан
Колючий дар с невежливым конвоем,
Что можно поплатиться головою,
Как некогда Креститель Иоанн.
Пойдёшь,
Ворча, что речи оборот
Смягчал напрасно – и чего бы ради?! –
Что снег пошел, что всех не пересадишь,
Что лёд, как бритва,
Что Христос грядёт.
ВЛАДИМИР КЕМЕЦКИЙ
Не жилось во Франции поэту,
Захотелось посмотреть на снег,
И уехал он в страну Советов,
Где так вольно дышит человек.
Где растёт на кочках тундры ягель
И где дышит почва, а не блажь.
И пошёл он по этапу в лагерь
За любовь к стране и шпионаж.
За любовь и странные оттенки
Той любви.
Поди предугадай,
Что тебя за них поставит к стенке
Трудовой народ, любимый край.
Не рыдала скудная природа,
Расстреляли – да и все дела,
Около Кирпичного завода
Воркута поэта погребла.
Замели январские метели
Узника и смыслов жизни путь.
Он совсем не думал о расстреле,
Не просил во Францию вернуть.
Не хотел судьбу менять – и умер…
В Воркуте живу который год –
Я бродил по тундре и подумал,
Глядя на заброшенный завод,
Что Россию власти не согнули,
Что никак не понимает власть:
Если честно до последней пули
Жизнь прошла, то значит, удалась.
Удалась, хоть гении ГУЛАГа
Не нашли в ней никакой цены.
Что же мы меняем честь на благо
И порой, как Франция, скучны?!
ГРИБНЫЕ ДОЖДИ
Человек говорит соседу,
Что снова дождь –
Никакого лета нет,
Что размыло дороги,
Только лужи одни –
И к дому-то не пройдёшь…
– Не пройти, – говорит.
Но думает он о Боге.
Он о смерти думает,
Что когда-то умрёт,
Что, покинув тело,
Пойдет под дождем босая
По глубоким лужам душа
Хоть какой-то брод
Отыскать на небо –
Размыло пути до рая.
Отвечает сосед,
Что скоро пойдут грибы,
Надо в лес сходить –
Взять отгул,
Например во вторник.
Человек кивает,
А думает: дождь судьбы
Богом не предначертан,
Что Феофан Затворник
Объяснял: к спасению
Всех призывает Бог,
Хоть предвидит
Всю глухоту и свободу мира.
Человек произносит:
– Нет у меня сапог.
– Сапоги нужны, - говорит сосед. –
Будет сыро…
***
Пустили слух, что умер Бог. В восторге
Десятки независимых газет
Об этом пишут. И сказал Георгий
ИвАнов: «Хорошо, что Бога нет»
Забавно это модным менестрелям
И разным социальным докторам.
Нет больше Бога. В Бутове расстрелян.
И продан за границу, как уран.
Волнуются московские предместья,
Алтайский край, Владимирский централ.
Чего шумят?! Мы знаем, Бог воскреснет.
Он для того всегда и умирал.
НА ПЛОЩАДИ ВОССТАНИЯ
Человек, доверчивый, как лошадь, –
И таких, как он, ещё табун –
Выйдет на бессмысленную площадь
И на беспощадный выйдет бунт.
Говорит, что хмурая держава
Не удержит вздоха естества:
– Тварь ли я дрожащая иль право
На дела имею и слова?!
Правду перемешивая с ложью,
Как с осенней грязью первый снег,
Он дрожит, как тварь.
Но тварь-то Божья!
Все-таки не лошадь – человек.
МАЙДАН
У толпы такое право,
У толпы такой невроз –
Выбирать себе Варраву,
Он ей ближе, чем Христос.
Покаяния в ней мало,
Ей кураж необходим,
И в душе она мечтала
Стать разбойником лихим.
Накричится на майдане
До забвенья и угроз.
А придет домой – устанет.
Как темно! Спаси, Христос!
ОТПУСК В ДОНЕЦКЕ
Мой друг поехал в Донецк,
К тестю поехал на лето.
А там огонь и свинец,
Снаряды там и ракеты.
Ранен, но не в плену.
Помимо воли и планов
Его втянули в войну,
В ночной удар партизанов.
Хотел попить самогон,
Попеть хмельным о майданах –
Попал под сшибку племён,
Тектонику стран и кланов.
И тестя убил юнец:
От страха – чтоб стать «гвардейцем».
Летит, как время, свинец
В открытое наше сердце.
Товарищ мой не поймёт,
С какой, всё выходит, стати.
Поймет теперь миномёт,
Кто гетман, а кто предатель.
Хотел попить самогон –
Задет снаряда осколком,
Отряд его окружён
В одном шахтерском посёлке.
Я дозвонился:
– Живой?
Домой не пора вернуться?
Ответил он:
– Скоро бой.
И русские не сдаются!..
Что нам сдаваться, когда
Такое жаркое лето,
Когда седьмая беда
Ещё не нашла ответа?
Охотник – мой друг, рыбак,
Стихи уважает, бражку.
Не знаю, вернётся как
К себе на Мезень и Вашку.
БАЛЛАДА О СВЯТОМ ЗЛОДЕЕ
1.
Атаман разбойников Давид
Ранним утром стал себе не люб –
Вдруг душа проснулась. И болит,
Словно почки или словно зуб.
Не утешил денег чемодан,
Не утешил подожжённый дом.
И вздохнул сердечно атаман,
Проникаясь страхом и стыдом.
И потом в глухом лесном бору
Он делить добычу был не рад,
Мучась мыслью: «Если я умру,
То отправлюсь непременно в ад…
Там с бригадой мировой шпаны
Буду я кипеть в котле греха.
Никакие деньги не нужны,
Никакие цацки и меха.
Для чего я был от крови пьян?!
Для чего работал ночь и день –
И зарезал добрых христиан
Три села и восемь деревень?!
Для чего, как зверь, я был жесток?!
Обо мне напишет краевед,
Как дитю три пальца я отсёк
И отдал собакам на обед.
Для чего входил я в лютый гнев?!
Выбирал предательство и месть?!
Столько взял насильно юных дев,
И неюных тоже… Да не счесть!
Для чего живу я, старый хмырь?!
Я живу последним подлецом!»
И пошёл в ближайший монастырь,
Чтобы стать монахом-чернецом.
2.
Но сказал игумен: «Ты в летах.
Ты, пожалуй, зря сюда пришёл.
Ну какой же из тебя монах?
Пьёшь небось. Лицом изрядно зол.
У монахов служба тяжела.
Молодых и крепких я беру.
Ты в миру найди себе дела,
Поищи занятие в миру».
Уязвлённый закричал Давид:
«Отче, я не понял твой ответ!
Я разбойник! Атаман! Бандит!
Нож с собой ношу и пистолет.
Если в монастырскую семью
Не возьмёшь меня, тебе конец:
Я вернусь с друзьями и убью
Всех твоих монахов, как овец.
Видит Бог, и глазом не моргну,
Часто убивал я на веку.
Разорю обитель, как мошну,
И тебя повешу на суку!»
«На душе твоей кромешный ад,
Грех тебя совсем согнул в дугу, –
Произнёс игумен. – Ладно, брат,
Я тебя в монахи постригу».
3.
И постриг. С зари и до зари
Посвятил Давид себя трудам –
Пел молитвы он и тропари,
Покаянно о душе рыдал.
И совсем забыл про пистолет,
И про нож забыл седой монах.
И в молитвах плакал тридцать лет
И три года о своих грехах.
Плакал-плакал, изнуряя плоть.
И услышал – Ангел говорит:
«Ты прощён. Простил тебя Господь,
Атаман разбойников Давид!»
И от Бога в этот самый миг
Получил подвижник дар врача –
Перехожих стал лечить калик
От гастрита и паралича.
Почитает над больным псалтырь –
Хворь уйдёт. И бесов изгонял.
И к нему с надеждой в монастырь
Потянулись люди, стар и мал.
Шли к нему хромой и наркоман.
И Давид молился ночь и день –
Вылечил недужных христиан
Три села и восемь деревень.
От хандры спасался интроверт,
Экстраверт заканчивал запой.
Потому что Бог наш милосерд,
Потому что Бог наш – Всеблагой.
Даже нездоровый коллектив
Исцелён был как-то от проказ.
Потому что Бог наш терпелив,
Только покаянья ждёт от нас.
4.
Тот блажен, кому оно дано,
Тот – к кому придёт оно в свой час.
Справедливый человек давно
Старца бы казнил сто десять раз.
Все его злодейства для суда,
Каждый бы проступок и порок
Вспомнил. Потому он никогда
Стать святым подвижником не смог.
Не смогли и мы. Но, возлюбив
Ближних, не собьёмся на укор.
Потому что Бог наш терпелив,
А не справедлив, как прокурор.
5.
Забывай, душа, про пистолет,
Забывай, душа, про финский нож
И поплачь смиренно тридцать лет
И три года… Если проживёшь…
ШЁЛКОВЫЙ ПУТЬ
Шестой Ангел вылил чашу свою в великую реку
Евфрат: и высохла в ней вода…
Откр. 16, 12
По месопотамским низинам и по афганским склонам,
И по иранским пустыням дорогу уже мостят.
И перед восходом солнца однажды сто миллионов
Солдат Китая подступят к шумерской реке Евфрат.
Подступят они к Ефрату, что рай орошал когда-то,
Прошли только полдороги – чем же душа смущена?
Решат зачерпнуть по кружке из райской реки солдаты.
Сто миллионов кружек осушит теченье до дна.
И некогда будет думать военному человеку,
Какие отныне наступят нравы и времена.
Прольёт свою чашу Ангел шестой в великую реку.
И странно – Ефрат пересохнет. И начнётся война.
И небо не сдержит гнева от нестерпимого зноя,
И русское солнце скроет под пеплом военных лет…
И князь Александр Невский молитву прочтёт перед боем.
И Ангел седьмой наденет армейский бронежилет.
ВЫБОР СМЕРТИ
(триптих)
С. Пустыреву
1.
Повеситься бы не хотел.
Неловко,
Как перевёрнутый на спину жук,
Ногами дрыгать – а тебе верёвка
Сжимает горло и последний звук.
Глазами говорить – теперь на небе
Ищу слова, дороги для тревог,
Слегка качаясь, как травинки стебель,
Как маятник, как скорби поплавок.
И участковый в форме тёмно-синей
Вздохнет привычно: «Как же ты, мужик…»,
Напишет в протокол, что по гордыне,
От чтения неразрешённых книг.
Как это пошло!
Кто-то и заплачет.
А кто-то и ругнётся: «Идиот!».
И ничего отчаянье не значит.
Честь не докажет. Счастья не вернёт.
1985
2.
Я не хотел бы ожидать расстрела…
Осматривать холодный каземат,
Вновь повторять молитвы неумело,
Сбиваясь на нетерпеливый мат.
Как это странно! Умирать от пули,
Что пустят по решению суда.
Когда на море съездить бы в июле,
Когда такая теплая вода.
В июле жарко – не приходят мысли
О близкой смерти, не скулит тоска,
И хорошо пить на балконе рислинг,
И можно каберне или мускат,
Смотреть на море, на пейзаж предгорный,
А не в глаза последнего судьи.
Не понимать, как страх берёт за горло
От резкого приказа: – Выходи!
Как, ознакомив сухо с приговором,
Исполнят споро свой служебный долг
И труп поволокут по коридорам
В тюремный морг.
3.
Я не хотел бы умирать в постели
И чувствовать, что врут тебе врачи,
Что двигаться ты можешь еле-еле,
Что поцелуи смерти горячи.
Что тяжелы часы, слова и веки;
Что дружбу и любовь ищи-свищи;
Что, как обычно, будут человеки
Копать могилы и варить борщи.
Что никогда никто мне не ответит,
Зачем я верил завтрашнему дню;
Что не поправить ничего на свете –
И даже под собою простыню.
1985 - 2016
ПОДГОТОВКА ОБЛИЧИТЕЛЯ
В монастыре сначала поживи.
Не пей вина. Не пой дурацких песен.
Без женского вниманья и любви
Попробуй обойтись. Хотя бы месяц.
Хотя бы два. Да разве это срок?
И в братьях не ищи суровых судей.
Читай псалтырь, вникая между строк –
Вокруг тебя не ангелы, а люди,
Которые живут без коньяка
Не первый год – и даже без креветок;
Что им светло от пенья кондака.
Хотя бывает всякое при этом.
И вера – разберись – без дел мертва,
Не стоит огрызаться от раздумий.
Грызи сухарь. Руби в лесу дрова.
Иди туда, куда пошлёт игумен.
Иди в затвор. И дверь закрой, и рот,
Молчанием земные дни итожа,
Забыв, что существует женский род,
Что Родина на женщину похожа.
Молчи, скрывайся и таи опять,
Как созревает в полутёмной келье
И посещает душу благодать –
Высокое духовное веселье;
Как жизнь, согревшись огоньком свечи,
Любви отдаст последнюю рубаху…
А выйдя из затвора, приручи
В тайге медведя, волка, росомаху.
Когда горбушку хлеба, как халву,
С руки твоей возьмёт медведь громадный,
Садись ему на спину – и в Москву
Езжай на нём. На поезде накладно.
И пусть в Москве торгуют колбасой,
Одеждой, положеньем, первородством,
Иди по Красной площади босой
И ощути блаженство как сиротство.
И лишь тогда, вдохнув столичный рай
И дар приняв решительной догадки,
По площади иди и обличай
Российские законы и порядки.
И лишь тогда, что мир лежит во зле,
Рассказывай, свой голос возвышая –
Пусть молятся усерднее в Кремле!
И также закулиса мировая!
И лишь тогда напомни: Страшный суд
Близ при дверях. Наступит очень скоро!
И лишь в глазах блаженного прочтут,
Что близок час небесных приговоров,
Что человек так жалок, нищ и наг –
Хоть царь, хоть псарь и хоть чернорабочий…
А что сейчас? Ты только пьёшь коньяк
И горькие стихи под нос бормочешь.
СТИХИ СБЫВАЮТСЯ
1.
Поэты – себялюбцы, гордецы,
Но что напишут, сбудется построчно:
Сойдутся все начала и концы,
Сойдётся всё – до полуслова – точно.
Стихов не будет, если скажешь ложь.
И если дан мне скромный дар поэта,
То я предвижу, что переживёшь
Ты много лет, не только это лето.
Твоя болезнь
Пройдёт,
Пройдёт,
Пройдёт...
Пусть на полвека, но еще осталось
Делить с тобой нам кров и небосвод,
Делить с тобою нам любовь и старость.
Ещё полвека...
Время есть пока –
Взглянуть на звёзды,
Помолиться Богу,
И долго жить,
А унывать слегка.
И ты меня переживёшь немного.
Однажды утром попрошу позвать
Священника. Жаль, рядом нету сына.
И, причастившись, лягу на кровать.
Глаза сомкну.
И не проснусь, Марина.
Душа моя отправится в полёт,
Преодолеть воздушные мытарства...
Но о другом хочу сказать:
Вот-вот
Твоя болезнь
Пройдёт,
Пройдёт,
Пройдёт...
Помогут и молитвы, и лекарства.
Стихи помогут – и сомнений нет.
Стихи помогут, знающие точно,
Что скромен дар, да все-таки поэт.
Мелю пустое –
сбудется построчно.
1994
2.
Пишу стихи – одно умею дело…
Твоей болезни исполнялся год.
Казалось, свет в палате стал не белым.
Не белый свет, хотя еще не тот.
Врач говорил: – Лекарства, если сможешь,
Достань…Таких в больнице нашей нет.
Дороговаты…Импортные всё же…
Должны помочь.
– Должны! – твердил в ответ.
И я ходил по храмам и аптекам.
Глядел в иконы. И на небосвод.
И повторял: у нас еще полвека.
Еще полвека вместе. Боль пройдёт.
Мне голос был. Любезный, но железный.
Он говорил: «Слова твои легки.
Ты напиши стихи, что нет болезни.
Поправится! Сбываются стихи»
И я писал в больничных коридорах:
Прошло полвека, или больше лет,
Я при смерти, умру, наверно, скоро.
Но ты жива. Жаль, сына рядом нет.
Наверно, он сейчас в командировке.
И видимо, приедет поутру.
Твержу грехи священнику.
Неловко,
Что ты всё слышишь. Скоро я умру.
И чувствую я тела онемелость.
Пытаюсь жить – дыханье тяжело…
Стихи сбываются. Не как хотелось.
Наш сын погиб.
Полвека не прошло.
Сказал о сыне я неосторожно,
Слова свои ритмичные кляну.
Стихи сбываются.
Но невозможно
Теперь тебя оставить мне одну.
Мне голос был. Больничная палата
Мне диктовала выход из тоски.
Но дальше пусть не сбудутся – когда-то
Написанные для тебя стихи.
Я стал к словам внимательнее, строже.
Стихи сбылись. И ты со мной – жива.
Нет рядом сына. Ты одна не сможешь.
Хочу исправить прежние слова.
И Господа прошу исправить строки,
Стряхнув с них не любовь, а только страх.
Пусть никогда не будут одиноки
Твои молитвы на земных путях.
Мои стихи надежды нашей ради
Тебя да не обнимут как вдову.
И я переживу тебя. Хоть на день.
Я стал мудрее. Я переживу.
Я стал сильней. Смерть в гости не успела.
Продли мне, Бог, отпущенные дни.
Пишу стихи – одно умею дело…
Пишу стихи – сбываются они.
2014
***
Потерял я ангела. Не придёт домой.
Сын мой неустроенный – светлый ангел мой.
Я учил летать его. Строг был невпопад.
А его убили. И он теперь крылат.
Тёмными слезами свет заволокло.
Слезы утирает мне ангела крыло.
***
Положат холодное тело
В холодный подзол тайги.
«Жил, – скажут одни, – без дела,
Всю жизнь сочинял стихи…»
Но буду иным милее
В холодном моём краю.
И верю, что пожалеет
Кто-нибудь душу мою.
Придет ко мне на могилу
Блаженный холодных дней,
Попросит:
– Боже, помилуй!
Стылую душу согрей.
Жил долго и неумело,
Прости Ты его грехи.
Не предал странного дела –
Всю жизнь сочинял стихи.
***
Попридержи немного чувство гнева,
Прости меня, товарищ патриот!
Прости, что не убит я подо Ржевом –
Не захлебнулся ржавчиной болот.
Но жил я честно. Я по крови коми,
Но русским быть по духу мне дано.
Прости, что не расстрелян в Белом доме,
Что не погиб в бою под Ведено.
Прости, что не сражался в Приднестровье.
Друзей не предал, как и горьких строк.
Жил и живу надеждой и любовью…
И верою в Россию – видит Бог.
СОНЕТ О РУССКОМ НИЛЕ
Томится праздный дух, что надо жить по вере.
Желаю я порой, как голубь легкокрыл,
В пустыню улететь. Там понимать, что звери
Верней людей. Но нет пока на это сил.
А там бы в тишине – в пустынной атмосфере –
Свет к свету собирал и бороду не брил,
И с ангелами пел молитвы я в пещере,
И на пески смотрел, и на зелёный Нил.
Я в городе живу. Не ем сухие травы.
И на камнях не сплю. Не приручаю льва.
Но всё-таки и я, поверь, имею право
На непреложные и кроткие слова:
Не стоят ничего богатство, власть и слава –
Надёжнее стихи и неба синева.