#Стёклышкииздетства
Виновен
Кадочникова Татьяна
Ощущение богатого человека у меня древнее. С детства.
Там пустяков – не бывает.
Обрывок веревочки, камешек, подобранный на дороге, ручка от кружки, выковырянная из земли, стружка с отцовского верстака, кусок скрутившейся бересты, старая монета, одинокая бусинка, да просто пуговица, выплеснутая на берег озером – и ты обладатель сокровища.
Находки прибавпяли веса владельцу, если Томка, Танька или Зинка, увидев и ахнув, предлагали немедленный обмен.
В избу наши богатства мамками почему-то не допускались. Но ведь были завалинки! Сюда кочевали и треснутые тарелки, и горшки из дома, и цветные тряпочки, остающиеся у матери, когда она шила на швейной машинке «Зингер», и обрезки досочек с верстака отца.
На завалинках открывались целые магазины. Мы ходили друг к другу в гости и становились, то покупателями, то продавцами. И, конечно,, у нас все было «по – правдишнему». По- взрослому.
В воздухе детства родители занимали много места, но им всегда было некогда.
Они без оглядки делали жизнь - строгали, пилили, косили, стряпали или пекли, собирали грибы или ягоды – были и серьезными и шутливыми, озабоченными и даже плачущими. Но вот ребячливыми и дурашливыми - как мы! - довелось мне увидеть родителей пару раз.
За день мы с сестрой Марусей набегивались, накупывались, наигрывались так, что сон смаривал мгновенно, стоило только протолкнуть руку под подушку, и коснуться ее щекой.
Но в эту ночь властвовала неистовая луна.
Вся земля была не просто залита луносиянием, она луной намагничивалась и притягивалась. Вместе с кроватью и снами. Луна выманила нас из постели.
Разом обнаружив, что мы обе с Марусей не спим, поняли, что лунный художник не мог оставаться без зрителей. Серебристым снежком очертил контуры всех домов, скамьи и деревья. Плотава угодила в декорации волшебного фильма?
Лунный свет льнул к нам и сделал нас и комнату невесомыми.
Заговорить было никак нельзя. Сразу все исчезнет.
Но, оказалось, что разбудила нас не только луна.
- Спортишь все, Матрен! Хватит смеяться-то! – донеслось до нас. Ну, вот, и родителям, которым так рано вставать, не дал покоя этот лунный свет.
- Николай, погоди, я уж лучше тута отсмеюсь. Надо ж выдюжить, когда Прокопий завалится кулем с мешком-то, да оглядаться зачнет налево-направо.
- Проволку получше выравнивай, потом посмеемся, с нимя вместе, завтрева утром, когда расскажем, хто их скупердяйству-то помешал.
- Даве Прокопий жалился, что и курам неча дать, лари пустые. Говорит, а мои глаза так и пялятся на анбар, знаю, что все сусеки уже засыпаны озадками. Как вчистила от него по улице, чтоб не рассмеяться. Пёр вчера ночью мешки, кряхтел, да попукивал.
Мы с Марусей притихли. Слышали днем разговор приезжих (аж из Ростова!) шоферов, которых отец, как всегда, привел к нам "на фатеру". Зачем? А с кем он байки травить будет, да про Ростов расспрашивать? Вон они,квартиранты эти, в горнице только похрапывают, да подсвистывают. И луна им нипочем.
Говорили на днях между собой, как бы ни к кому не обращаясь, что высыпали озадки в незаметное место в Капустники, в ближайший лесок, перед которым было низкое и плодородное место, где многие плотавские садили капусту.
Крепкие кочаны вырастали без всякого полива. Жердями от потравы скотом только огораживали.
Мы знали, что озадки - это то, что остается после провеивания пшеницы - шелуха, пыль, но дробленого зерна там попадалось много. Как раз для птицы хорошо, греби не хочу, выклевывай среди мусора зернышки. Отходы, словом.
Но вот пока идет уборка, с тока ни зернышка никуда уходить не должно. Потом отходы можно будет выписать. А подросшему молодняку птицы жир сейчас набирать надо.
Родители, уступив горницу заезжим шрферам, поставили свою кровать на веранде, где спали с дверью, открытой на улицу.
Дневной разговор приезжих отец, конечно, слышал, хотя виду не показал. Шофера ростовские, да понимают, что птице и на Алтае корм нужен. «Бачь, яки люды у Сибири!» - говорили они между собой, похваливая отца, да мать за приветливость и хлебосольство.
Видно, услыхал разговор и сосед Прокопий, ну и решил опередить отца. Тот допоздна работал в поле на комбайне. Домой приезжал со звёздами на комбайне и в небе.
И вот вторую ночь не спит Прокопий сосед. Сусеки заполняет, крадучись. Мимо нашего проулка ему пройти никак нельзя. Приметили родители, ночуя на веранде, что тени уж шибко горбатые по проулку двигаются.
Разобрались мы с Марусей, почему тятю,да мать так смех распирает, прям как нас с Марусей за столом. Неостановимо. Ведь побудят и шоферов, и дочек своих. Ребятишки, словно. Когда нельзя, еще больше смех разбирает.
Отец –то побольше сдерживается, а мать готова рассыпаться своим заливистым .Шикает на нее тятя, а сам все чем-то шебуршит. Но все стихло, как только у соседей стукнула щеколда калитки.
Не сговариваясь, потихоньку, выбрались мы с Марусей следом за родителями. Что они там удумали?
Теперь наша очередь зажимать ладошками свои растягивающиеся от смеха рты. Помогает сдерживаться страх: «Влетит по первое число, если родители заметят».
Чуть все ухваты не пороняли у печи, когда услышали:
-«Куды раздёвкой-то?»
Слава богу, это мать отца вернула - брюки надеть. Мы – то подумали, что нас увидела мамка.
Спрятались за загородкой с коровой, наблюдаем и за родителями, и за Прокопием с женой. А луна рассиялась так, что и теней нету, как под солнцем в полдень.
И что, вы думаете, делают наши родители? Оказывается, у них уже проложена поперек проулка проволока. Осталось дождаться, когда соседи с полными мешками пойдут назад и дернуть за устройство, которое проволоку-то и поднимет разом с земли на высоту колен. Конечно же, у отца все продумано и придумано.
Мы такого хулиганства от родителей ожидать никак не могли. Предательская луна заставила вернуться в кровать и дожидаться - чем все закончится.
Ждать пришлось недолго.
Какой-то двойной и тяжелый шлеп в проулке, невнятная матерщина Прокопия и затыкаемый подушкой смех матери из веранды.
- Ну, вот, а ты боялась, что курам тебе неча дать утром. Щас рассветат и перетаскашь. Прокопий и Ульяна пусты мешки, путаясь в них, домой унесли. Вишь, как оно получилось, а ты меня все гнала за озадками. А они сами домой пришли. Щас ничо не рассказывай. Пойдем вот на гужовку, к Племянниковым, с Ульяной, да Прокопием, вместе там и посмеемся.
- Поди напужались шибко, сказать бы надо.
- Да ты, Матрен, так и скажи, чо сдюжить не сможешь - молчать-то. Иди вон к Арине, сестре-то, вот и похохочете.
А мы с Марусей жалели, что не успели досмотреть эту картинку с мешками под луной. Придремали и опоздали.
«Ну, и родители. Чисто ребятёшки» – скажет тётка Арина.
И луна свою силу потеряла. Спряталась. Поспать надо ей маленько. И родителям. И нам.
Во всем виновен лунный свет?
В нем - все. Чего в нем - нет.
За складкой занавеса - жизнь.
Никто не говорит - проснись.
Он, лунный, слушает меня,
Седлая лунного коня.
Я становлюсь прозрачно-кружевной,
Вступая в заговор с луной.
Нет притяженья выше.
Осыпалось. На крыши.
И только привкус лунной мяты,
И чувства - странно смяты.
Здесь все, чего здесь нет.
Я слышу свет, и вижу звуки,
Мелодия ласкает руки,
И запах - чувствую на вкус.
И снова ноги ощущают груз.
В руках - запасливая!- зонт.
И конь несет за горизонт.
Мне это - снится?
Иль удавалось - причаститься?
Во всем виновен лунный свет.
В нем все, чего в нем нет.
Но это уже сон, в который приходят стихи.