ПРОЖИВШАЯ ДВАЖДЫ
Книга, посвящённая отцу.
Автор Ольга Аросева.
Ольга Александровна Аросева(1925-2013), советская и российская актриса
театра и кино. Народная артистка РСФСР.
Продолжение 19
Продолжение 18 http://www.stihi.ru/2019/07/20/3819
«Интересно также моё свидание с Эррио*. Это – бес. Фавн. Огромный, наполненный виноградным соком, музыкой и грехами. Сколько греха в его улыбке, и в его огромной широкой лапе! Он протянул её мне, едва открыв двери и заулыбался бесовской улыбкой тёмно-зелёных глаз. Их разрез таков, что внешние концы чуть-чуть опущены (как раз обратное монгольским глазам А. Жида). Эррио прост, толст, любит бить по плечу, хватать за руки.
Откровенно хвалит свой Лион и архитектуру тамошнюю. Предлагает приглашать архитекторов. Я сказал ему, что хотел бы пригласить Равеля. Эррио обрадовался и осведомился у меня, слышал я «Болеро» Равеля? Начал в кабинете (дело происходило в Министерстве морской торговли) громко напевать. Я спросил его о госпоже журналистке, о предлагаемой ею организации «Дома наций». Эррио ответил: «Это птичка, её предложения совершенно несерьёзны. Я её уважаю, она милая дама, но птичка».
Я выразил своё полное согласие. Она говорила мне, что предсказала Лавалю*2 франц. – советское сближение и что теперь она предсказывает ему франко-итальянское. Гордится тем, что они вместе с сенатором «создали» Чехословакию. Когда, сидя с ней за ужином и видя, что она ищет карандаш или ручку, чтобы что-то записать, я предложил ей своё стило зелёного цвета, она сказала:
– Нет, нет, я ничего зелёного в руки не беру. Это приносит несчастье.
– А цветы, листья, стебельки? – спросил я.
– Ну, это другое дело, это произведения природы, а всё зелёное, что произведено руками человека, приносит зло.
И это в Париже в 20-м веке! Эррио прав.
Эррио начал говорить об устройстве в Москве выставки французской живописи и тут же сообщил мне:
– Только что перед Вами был у меня французский художник. Я купил у него картину. Прекрасная. Убитая, умирающая женщина… На груди у неё ребёнок. Ах, как сделано, исключительно! Картина вот там, у меня за стеной.
Эррио настаивал, чтобы я ехал в Лион. Были и другие интересные разговоры с не менее интересными людьми, но менее известными, например с благородным и симпатичнейшим сенатором и министром. Высокий, худой, с бородой, усами – совершенно будто бы сорвался с иллюстраций к рассказам Мопассана, он развёртывал передо мною благородные идеалы создания Международного университетского городка и международной библиотеки по истории общественных движений с 1914 г. (начала войны), говорил об организации международной библиотеки по истории искусства и т. п.
Всё в интернациональном масштабе. Благородно говорил о трудностях выбранного пути и улыбался с надеждой преодолеть эти трудности.
Так проходили мои дни в большой занятости до 25.12.34 г.
Очень поддержала меня доченька Наташа. Она прислала хорошее письмо, даже два – прекрасные, полные любви и искренности. Так как же, лучше взять ориентацию на детей? Надо все-таки покончить так или иначе с неустройством семейной жизни.
26 декабря
Ещё один день канул в невозвратное. Завтра еду к Ромэну Роллану.
27 декабря
Визы швейцарцы не дали. Т. е. обещали, но дней через десять.
Утром удирал от шпиков и вывернулся из их кольца с большой ловкостью. Пил кофе почти за городом. Рубакин увёз к себе завтракать. Он представляет собою доброе сердце и жадную руку. На обед на столе заяц едва ободранный, напоминающий живого зайца, в несчастье удирающего от смерти задницей вверх. Потом у него будут отрезать лапки. Я решительно не мог есть несчастное животное. Как это любят и могут люди есть, когда животное ещё не потеряло свою живую животную форму!
Потом об этом долго думал. В посольстве все писали приглашения, я помогал. Возвратился домой усталый. Жаль, что опять не работал в литературе. Завтра утром!
1935 год
7 января
Пишу вечером на вилле у очаровательного Ромэна Роллана.
Приехал вчера. Встретила его жена – Кудашева, она русская.
Горы, покрытые лесом и снегом. Женевское озеро. Солнце. В вилле запах книг и земли из сада. Спал хорошо.
Разговоры с этим большим человеком задвигали меня всего. Всё сдвинулось с места. Хочется работать так, как поёт птица, т. е. – как он.
Человек неисчерпаемого благородства. Лицо его всё в сиянии. Глаза светлые, большие, исключительной доброты. Брови сосульками по краям, свисают вниз. У него даже в улыбке много мысли. Прост. Нет, я никогда ещё так сильно не вдыхал атмосферу работы мысли и литературы, как здесь у него. Этот великий художник, спаянный в одном человеке с мыслителем, живёт так, как будто направляет всего себя, всю свою мысль и художественное мастерство вперёд, независимо от тела. Он работает, работает много. Но работу свою не выдаёт.
Очень интересовался, кто из наших руководящих товарищей более склонен к пониманию художественной литературы. Прервали. Вошла его жена.
— Ах, я вам помешала…
Позже Кудашева показывала мне гравюры разных художников. Вошёл Роллан. Он гулял по двору в пальто, шляпе, высоко, до носа, закутанный шейным шарфом. Он болен бронхитом. Боится воспаления лёгких. Кроме того, у него сужение толстой кишки. Диета. Не спит ночью. Полдня лежит, но всё время работает. За столом, когда кушает, тяжело дышит, и грудь его вздымается. Глаза – большие, светлые и очень свежие. Он говорит, что ум его работает всё время и очень энергично, не чувствуя усталости. Действительно, Роллан работает весь день.
Мы ходили с его женой в Монтре за покупками и на почту. Она хорошая женщина, дочь француженки, которая жила гувернанткой в дворянских семьях. Мать Кудашевой настроена реакционно.
Кудашева Мария Павловна открыла мне, что на её мужа сильное тормозящее влияние в отношении поездки в СССР оказывает его окружение, в особенности же сестра Роллана, старая дева, сторонница Ганди. Она и Роллана усиленно кормит гандистской литературой. Роллан до сей поры (он собирается ехать в СССР уже который год) не решается сказать об этом намерении сестре, т. к. испытывает чувство благодарности к ней. Когда он был одинок, сестра помогала ему, не жалея себя. Роллан уверен, что именно из-за него она не вышла замуж. Я думаю, что в СССР надо пригласить его с сестрой.
Он очень тактичен. Тихо преклонясь к моему уху, вчера вечером после ужина сказал:
– Последние расстрелы из-за Кирова многих оттолкнули от СССР. Я получаю много писем (я тоже!) с недоумениями и протестами. Жестокость принимают за слабость. И опять интересовался, кто такой Сталин, Молотов, какова жизнь революционеров подполья. Я рассказывал о тюрьмах и ссылках.
Он удивительно красиво слушал. Так слушать умел только Ленин (по крайней мере, это мои личные впечатления). Правильно один товарищ его назвал «чувствительным радиоприёмником». Роллан так реагирует, так тонок, нервен, чуть что хорошее скажешь, глаза улыбаются и от глаз морщины, как сияние. Никогда не хохочет. Он весь смягчён и внутренне очень здоров и свеж. Будто бы в нём совершается настоящая весна.
Так мило показывал мне палеховские коробки. Потом снимались в комнате и на балконе. Причудливые верхушки горной цепи, окаймляющей Женевское озеро, как вырезанные из бумаги. Они снежны, лесисты. Но солнце – вовсю, и не холодно. Я сказал Роллану:
– В Европе климат – постоянная весна.
Он улыбнулся, ответил:
– Верно.
– И земля здесь пахнет весной.
– Да, у земли запах очень приятный.
За последним ужином много говорили о предстоящей его поездке в СССР. Он боится холода и невозможности соблюдать диету. Я приглашал его в мае и гарантировал хороший уход. Поехать он хочет не для осмотра, а для работы. Но не роман писать, а работать для себя, внутренне (он не выдаёт – как). Я понимаю его. Недаром же, когда я рассказывал о Демьяне Бедном, сказал, что этот писатель не всего себя даёт, а, может быть, 50 %, что он в потенции гораздо более сильный, что он усиленно работает над собой, никому не выдаёт состояние дел своей внутренней лаборатории. Р. Роллан такой же. Уехал я от этого человека, как от большой совести нашего века. Образ его крепко запечатлелся во мне.
Провожая меня на вокзал, жена Р. Роллана рассказала следующее:
– Вы такое огромное впечатление произвели на Роллана вашим живым изображением жизни революционеров, что, ложась спать, он грустно сказал: «Ну, вот, видишь, как люди боролись, а я такую неинтересную прожил жизнь». Мне даже жалко стало. Роллан ни с кем из СССР не говорил с таким интересом, как с Вами. Все прошлые разговоры были скорее официальными или полуофициальными. И никогда Р. Р. не смеялся так, как с Вами.
А мне, признаться, от этих слов Марии Павловны, и самому стало стыдно. Я сам свою жизнь считаю скучной и очень внешней, мне хотелось бы также жить мыслью, как он, хотя бы в тысячной доле.
Всё, что написано здесь зелёными чернилами, сделано 14 января в Берлине, значит, о Р. Р. записал не сразу.
Покинув вечером Р. Р., я заехал в Лозанну к Рубакину. Это 86-летний народник. С ним Мария… не то Генриховна, не то Адольфовна – русская, по-видимому, из немецкой фамилии. Они взяли меня к себе ужинать.
Рубакин живёт в своей библиотеке. Она преобразована им в биопсихологический институт. Содержит всю революционную литературу с 1857 года («Колокол» неполный). У него вся русская периодика и несколько десятков тысяч писем читателей крестьян и рабочих.
Я окончательно убедил старика покончить со страхом перед швейцарской провинцией и принять советское гражданство. Он теоретически с этим согласился. Роллан предупреждал меня, что Руб. – фантазёр, наивник и, как дитя, неосторожен. Однажды он пригласил к себе Р. в общество русских эмигрантов. Было не очень весело Роллану. Я тоже этого боялся. Но, слава богу, кроме Марии с немецким отчеством и русским отечеством, никого другого при нас не было. Впрочем, и М. меня стесняла изрядно.
Рубакин, конечно, хвалил русский дух и пр. Он чистейший народник. Кушает с большим аппетитом и, кажется, в еде понимает толк. Впрочем, на диете, и вина не пьёт. Здоров. Работает много.
Поздно вечером ночным поездом я уехал в Париж. И почему-то не спал всю ночь… Лицо Р. Р., его глаза, его слова, мысли стояли всю ночь передо мной.
8 января
Рано утром – темный Париж. Дробиков встретил на вокзале (шофёр полпредства). Меня ждали письма, телефонные звонки, деловые рандеву.
9 января
Состоялся в полпредстве завтрак по приглашению Потёмкина*3.
Гости засиделись, так что хозяин стал первый с ними прощаться: он торопился к Лавалю, только что вернувшемуся из Рима.
Очень, кажется, постепенно и правильно мы следим за словарём французов и немцев. Ночью поехал в Берлин. Скучно. Север.
10 января
Берлин. Снег. Грубая жизнь немцев. На первом месте математика и потом эстетика. Учёные немцы дали мне завтрак, было 30 человек. Говорили в нейтральных словах. Вообще и пр. С немцами сейчас нечего делать. От этого не только мы, но и они страдают.
Поздно вечером на вокзале встретил Геру. Она бежала мне навстречу, как сама весна. Сын внимательными большими глазами дружески смотрел на меня. Неужели узнал? Кажется, что да!
11 января
Покупки, визиты Сурицу (полпреду), заботы о визах. Дети, милые мои дети, где-то вы? Говорят, в Москве морозы до 35, 40 и даже 45 градусов, а у дочерей, кажется, и валенок нет. Особенно боюсь за Наташеньку, будет геройствовать и простудится. Тем более она с её знакомою в каком-то доме отдыха. Лена и Оля – в Астафьеве. Как только опять начал вести жизнь с Герой – идея написать завещание как-то отодвинулась.
12 января
Всё то же самое, что и вчера.
16 января
Покинул Берлин. Заходил прощаться к Сурицу. Горбач*4 – типичный представитель реакционеров в коммунистической шкуре. Надутый, подчёркивающий вам в глаза, что улыбка у него искусственная, дипломатическая, что он ею как бы даже тяготится.
А всё-таки будет получать в Женеве от Лиги Наций 60 000 франков в год и будет жить так же, как жил.
Неужели он всерьёз делает красную дипломатию? Нет, у него дипломатия лиловая, и делает он её, чтобы в большем комфорте умереть, оставив приличное наследство продолжателям его рода.
19 февраля
11 часов ночи. Усталый я сегодня, хотел поспать. До 4 часов работал в ВОКСе. Сидел у Леночки. Она – источник всего милого и нежного. Пришла Олечка из школы… Долго ли я выдержу с ними разлуку. Насколько жена чувствуется мне родной, когда дети с нами! Насколько я тогда силён, неутомим и целен сам в себе! И насколько от жены веет чужестью и враждебной каменностью, когда дети где-то там… Долго ли я вынесу такую глубоко мучительную разлуку?! Опять, как тогда с Ольгой (первой женой),
в доме стало жутко, словно бледная умирающая бабушка вот-вот отойдёт сейчас в небытие, а за ней всё еще надо ходить.
Третьего дня она сказала мне: разведёмся.
Ну как после этого встречаться, пить вместе кофе и пр».
* Эдуард Эррио – французский государственный и политический деятель, писатель.
*2 Пьер Лаваль – французский государственный деятель, премьер-министр
Франции в 1931-1932, 1935-1936 гг.
*3 В. П. Потёмкин – советский государственный деятель, дипломат, учёный.
В 1934–1937 гг. – полпред СССР во Франции.
*4 Г. Ф. Горбач – высокопоставленный сотрудник ВЧК – ОГПУ – НКВД.
Продолжение в следующей публикации.