Семейное табу
Тётя Стася первоначальное образование по земледелию получила от мамы, с течением времени по вышиванию в профессионально-технической школе. После прихода других Советов пополнила ряды рабочего класса строителей социализма на водозаборной станции Гродно.
Прекрасно разговаривала на польском, русском и белорусском языках. Всегда с улыбкой. Острая на язык. Тамада любой компании. Я не раз был свидетелем, когда на семейных празднованиях кто-то отсутствовал, то этого никто не замечал, а когда отсутствовала тётя Стася - замечали все.
Мне казалось, что дядю Адама я знаю досконально и давно, как и свою аристократично-знатную тётушку Станиславу. Скромный, немногословен и всегда с какой-то таинственной грустью. Но однажды, благодаря его величеству случаю, я увидел, что это совсем другой человек. И это необыкновенное перевоплощение дяди осталось в моей памяти навсегда.
Было это в 1962 году, когда (читал в "Правде") американские спецслужбы для уничтожения в Синеокой успешно культивируемой монокультуры, а именно бульбы, забросили тогда ещё никому не понятного из Колорады жука, который был бульбашом, бульбашом в квадрате, потому что любил эту бульбу, как никто в мире. Здешние аборигены, по крайней мере, окрестных деревень Гродно, после двуногого кремлёвского, на колорадского бульбаша особого внимания не обращали. Но в облисполкоме, где в то время в хлеборобном отделе "боролся" за плодотворно-высокие урожаи дядя Адам, на этого "красавца" смотрели несколько иначе, так как генеральной линией партии, которую в то время возглавлял величайший хлебороб всея России Никита Сергеевич Хрущёв, была поставлена задача: мобилизовать на передовую с врагом американского империализма учащихся, студентов, да и всю, з их весёлым задором и энтузиазмом, крылато-звёздную комсомольскую молодежь. Не знаю, как проводил мобилизацию Адам Шарковский, но однажды, как студента второго курса Гродненского медицинского института, в этот почётный круг борцов с жуком он пригласил и меня. Я принял его предложение не то, что бы без энтузиазма, а скорее, как просьбу по родственной линии. Правда, была там маленькая фишка: за каждого жучка обещали заплатить три копейки (хлеб тогда стоил 12, проезд в автобусе 4). Полазившы в деревне Переселка по бабушкиным картофельным огороде, мой спичечный коробок за полчаса уже тянул на три рубля. Бешеные деньги для студента за тридцать минут работы, при стипендии в тридцать рублей. И с этим сокровищем подался в облисполком к дяде Адаму. Не помню, получил я те три рубля, но лекция Шарковского Адама о колорадском жуке мне помнится ещё и сегодня. С той встречи прошло пятьдесят лет. Нет уж дяди Адама, но я всегда слышу его слово и вижу его таким, каким он был в качестве лектора. Строгий английский костюм, белая накрахмаленная рубашка, бабочка, в помолодевших глазах искорки, интригующие паузы, артистические движения рук, отличительная загадочная улыбка, острые с юмором шутки и остроумные ответы на реплики. Около часа и без шпаргалки, а нас в зале около пятидесяти юношей и девушек и зачарованная тишина. А после бесконечные вопросы и особенно от девушек. Я смотрел на них и завидовал для дяди. Вот бы мне такой успех от лучшей половины. Конечно же, в той польской хозяйственной гимназии изучали риторику, хореографию, диалектику, литературу и т.д.
Две личности в одном лице. В бытовом окружении - тихий, сдержанный, с какой-то болью и тревогой и вовсе иной в качестве лектора, оратора: с возвышенно-весёлым и остроумно-загадочным энтузиазмом и убедительными тезисами в Слове.
О причине печали дяди Адама я узнал значительно позже. Только после развала гулаговской империи была раскрыта тайна (семейное табу) Шарковских. Его родители (мама и папа) после прихода первых Советов разделили судьбу кулацкого элемента. Бесследно исчезли после депортации в Сибирь. И этот ужас всю жизнь сидел в его сердце.
Справка.
По данным генерального прокурора СССР А. Я. Вышинского, за период с ноября 1939 по июнь 1941 года были депортированы 389 382 человека. Из этого числа 52 % составляли женщины, 12 % - дети. По отличающимся подсчетам некоторых исследователей, численность репрессированных в той или иной форме в Белорусской ССР с 20 по 50- годы XX века составляет от 600 000 до 1 500 000 человек..
Кстати, о семейном табу родителей моей жены я узнал через тридцать два года после женитьбы во время горбачевской гласности. Её дед Толочко Эдвард из деревни Жидомля (около Гродно) 21 июня 1941 года с семьей находился в эшелоне с телятников (вагоны для перевозки животных) на депортацию. За Скиделем в паровоз попала из самолета немецкая бомба.
- И что, - спрашиваю у своего тестя, который вместе с отцом был в том эшелоне, - вам никто не помешал убежать?
- А мы и не убегали, - ответил он с улыбкой, - лихие ребята, что с открытыми штыками загоняли нас в вагоны, вдруг перевоплотились в нормальных, отзывчивых и доброжелательных людей. Они были похожи на солдат с конницы Гая, которых гнал из-под Варшавы Пилсудский в 1920 году. Мне тогда было двенадцать лет. Помню, как в наш дом постучался молодой солдатик:
- Хозяйка, воды, воды.
Мама дала ему молока и ломоть хлеба и глядя на него, как он, не жуя, глотает хлеб, завязала в платок буханку хлеба и большой кусок сала, перекрестила парня и добавила:
- Сыночек, это тебе на дорогу, чтобы ты счастливенько вернулся к своей маме.
Тогда нам повезло. Вернулись ещё в не разорённый свой дом.
Двоюродную сестру тёщи (мужа 17.09. 1939 г., как осадника, расстреляли на месте) с тремя малыми летом в 1940 году вывезли в Казахстан. Самое маленькое дитя погибло по дороге в телятнике. Маму с детьми поселили в сарае. Зимой 1940 года депортированный сосед из их деревни несколько раз приносил им мёрзлую картошку. Однажды его отправили в соседний район. Оттуда он бежал домой. Об их судьбе никто из родственников ничего не знает. Сосед - последний человек, который видел их ещё живыми.
На фото - Тётя Стася - Шарковская Станислава Владимировна (1908 - 1995) с мужем Адамом. Деревня Переселка (теперь Гродно), 1933 год.
Депортации
Не верит слезам, дорогая Москва –
В вагонах не люди, а масса,
В составе своём представители зла,
Враги пролетарского класса,
Из касты буржуев – кулацкая знать…
В вагонах подростки и дети…
И гибнет ребёнок, цепляясь за мать,
И ручки повисли, как плети,
И в страхе замолкла небесная твердь…
И тело ещё не остыло…
И раем для мамы мерещится смерть,
И счастьем из пекла – могила.
Никто не заметил души упокой
(На холмик цветы положили),
Как мама шептала версту за верстой:
«Сыночка, сыночка забыли».