В Воронеж тогда приехала с гастролями культовая рок-группа "Сплин", с солистом Васильевым, он же автор текстов и музыки. В довольно тесном помещении клуба всё это происходило; это было новое выступление группы, в формате такого зала, а то обычно группа выступала в залах гораздо б'ольших.
Ольга Карасёва сменила к тому времени имидж, а лет ей было уже под тридцать. Ольга сидела теперь там в клубе в идеальной чистоты, идеальной отглаженности белоснежном джинсовом костюме с ненавязчивой серебряной вышивкой там и здесь; буйный водопад каштановых волос Карасёвой был заплетён в очень сложные, каскадом друг в друга переходящие косы. Волос своих Карасёва, несмотря на смену имиджа, так и не остригла, хотя длинные, да к тому же вот такие роскошно-густые, волосы, и создают своим обладательницам уйму проблем по уходу за ними. В правой карасёвской ноздре симпатично поблёскивал маленький, стального цвета гвоздик, или бес его знает, как это называется - пирсинг, что ли, или как-нибудь по-другому.
В клубе, при прослушивании Васильева (на фотографиях Васильев бывает похож на небритого боевика) - в клубе 28-летней уже Карасёвой досталось не лучшее место; тесно стоявшие столики, вокруг которых рассажены были посетители, убеждали тут же лежащими на них меню что-нибудь заказать съестное либо выпивку; вставать с места в сидячих рядах не полагалось, и толпящиеся стоящие, приплясывающие у сцены слушатели и слушательницы иногда совсем скрывали своими плясками Васильева. Какие-то стражи порядка ходили между сидящими за столиками рядами слушателей, никому не позволяли ни встать, ни даже ноги в коридорчик между рядами протянуть.
Васильев, заставив ждать начала концерта, а потом снова заставив ждать, вырысил откуда-то из недр клуба на сцену примерно так, как вот бывает спортсмены по утрам бегают для моциона: не очень быстро, ритмично они бегут, и движениями согнутых в локтях рук помогают себе держать ритм. Был Васильев весел и доволен; и как-то так своими движениями, широченной ухмылкой и даже мимикой Васильев транслировал в зал, что сейчас-то оторвёмся и набезобразим. ДАЖЕ мимикой потому, что мимики в кромешной тьме небольшого клубного зала было не различить, и только падал некоторый свет на самого Васильева, остановившегося на краю низенькой сцены и выхватившего из стояка микрофон.
Новый Год начинается с того,
Что никто не помнит себя самого,
В углу догорает новогодняя ёлка,
На ёлке спит какая-то девчонка:
Самое смешное, что она,
Скорее всего, моя жена
Ритмично читал Васильев под музыку свой РЭП-речитатив.
В телевизоре - телеведущий,
Или нас всех так старательно плющит,
Но в этом и соль, в этом и изюминка,
Телеведущий поёт Майка Науменко
...
Обнявшись, нам будет быстрее согреться,
Я слушаю, как бьётся твоё нервное сердце.
Я слушаю, как бьётся твоё нервное сердце.
Я слушаю, как бьётся твоё нервное сердце.
И вспоминались тут кадры одного мультфильма, о тепле и заботе, которых так нам не хватает друг для друга: задумчивый, карандашами рисованный жираф, на фоне карандашами же рисованного города, всё развлекал всё лето детей: они по его шее как с горки катались; пришла зима, дети разбежались, жираф начал мёрзнуть под громадными хлопьями летящего с неба рисованного снега; но вышел из дому один по-зимнему одетый маленький мальчик - один из тех, какие катались всё лето по жирафовой шее - и вынес жирафу шарф и валенки. Валенок этих, соответственно, было две штуки, так жираф с достоинством наступил в эти валенки двумя своими передними ногами, да и пару раз обвёрнутый вокруг шеи жирафа шарф тоже мало спасал от холода - но главное тут было не реальное тепло, а забота; дважды обвернув вокруг шеи шарф и напялив на две из четырёх ног жирафа валенки, мальчик и жираф обнялись и ушли куда-то из кадра.
Рики-тики
Рики-тики-тави
На пороге
Нас оставит
На пороге не прокатит
Он глядит из-под кровати
На сегодня видно хватит
Ты сказала:
Рики-тики-тави сдулся
Что он видел
Чем он думал
Что ты мелешь, кофемолка
Он сбежал из книжной полки
Он кричит из-под обломков
-И может тут, вдруг, некоторым слушателям, вспомниться, другая какая-то, прежняя, иномировая жизнь: ковёр на полу, ящик с детскими пластинками, там одна из пластинок прокручивается с шорохом в проигрывателе, и слушают дети младшего школьного возраста сказку о храбром мангусте Рики-Тики-Тави, героически сражавшемся за хозяев дома со змеями. Куда это всё делось, этот прежний осмысленный мир, и почему вот оно взяло и делось куда-то, никому неизвестно. Не само же по себе оно, вот, куда-то делось, а сами смутно вспоминающие это прежнее время взяли, да и дели куда-то всё прежнее, но тогда возникает вопрос "зачем?" Можно разные предположения делать, пытаясь ответить на этот вопрос, приёмами алкоголя среди мечущейся подсветки с дико грохочущей музыки перемежая эти попытки. Может быть, ничего вот такого уж тёплого, осмысленного, и не было никогда, а это только отдельными такими, внутренним светом светящимися картинками, теперь вспоминается; или может быть что-то такое случилось... в стране, что ли... или ещё где-нибудь; или может быть хотели попробовать "жизнь по-взрослому", и как-то так промахнулись в этой попытке. Герой песенного текста с какой-то вне текста находящейся героиней беседует: "Ты сказала, Рики-тики-тави сдулся Что он видел, Чем он думал" - вроде того, прежние свои иллюзии отметают, "входя во взрослую жизнь", жёстко и цинично к миру начинают относиться, "Что ты мелешь, кофемолка, он сбежал из книжной полки, Он кричит из-под обломков"
Рики-тики
Рики-тики-тави
Никогда нас
Не оставит
Отключите все электрокофемолки
Я сбежал из книжной полки
Я кричу из-под обломков
Ещё тоже, например, Сюткина перепел Васильев в особой своей психоделической манере, растягивая слова, и всё в основном о чём-нибудь страшном - вот и наивный сюткинский текст совершенно в исполнении Васильева преобразился:
Алиса умеет вязать.
Алиса рисует в альбомах...
Алису в гостях не застать,
Алиса почти всегда дома...
Ах, Алиса, как бы нам встретиться,
Как поболтать обо всём...
Ах, Алиса, просто не терпится,
Ах, побыть в доме твоём,
С тобою... вдвоём...
Алиса эта, сюткинская, не ищущая ни внешнего ничего, ни какого-нибудь деятельного общения со всеми подряд - Алиса, хранящая свой маленький особый мирок, и в мирок этот никто не допущен - эта Алиса, тоже, откуда-то из прежней и прошлой жизни, и если бы теперь с той Алисой встретиться, можно было бы поговорить, поговорить серьёзно и искренне, вот тоже спеть ей что-нибудь, такое ужасное, как сюткинская песня в исполнении Васильева - спеть вот такое ей, спеть в неприятную слабость срывающимся голосом, последнюю строку припева на развязный восточный мотив вытянув. Спеть и послушать, что же Алиса на это скажет.
Алиса не любит гостей. Алиса одна вечерами.
Алиса сидит на тахте с коробкой конфет и с мечтами...
Не может прожить без ирисок...
Карасёва когда-то снежною, пушистой зимой, ещё в школе тогда училась, везла по посёлку на санках своего младшего брата, и уничтожала ириски одну за другой пачками: были тогда в продаже ириски "Золотой Ключик", и были какие-то другие популярные, с изображениями на обёртке чёрных кошек - так вот эти последние Карасёва как раз и уничтожала - в ту зиму, в тот день - и казалось, ясный, пушистый день никогда не кончится, как и ириски не кончатся тоже.
22-07-2019