ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
КЛЮЧ АРКАИМА
Насущное отходит вдаль, а давность,
Приблизившись, приобретает явность.
Иоганн Гёте
(пер. Б.Пастернака).
Глава пятнадцатая
LXXV
О боже, как мне надоело
Над рифмой биться то и дело,
Копаться в толстых словарях,
Поправки делать на полях
Страниц с небрежными стихами,
Или вымучивать часами
Фрагмент какой-нибудь главы -
Нередко важный, но, увы,
Непредсказуемо капризный.
И всё же вновь беру я чистый,
Слепящий скучной белизной,
Бумаги лист очередной
И строки новые слагаю,
Едва-едва превозмогая
Хандру и лень…
Успеть бы! – вот
Что мне покоя не даёт.
В наш век безумный пишут много,
Всё больше прозой; и убого,
И залихватски, и порой
Довольно сносно, а такой
Работой вряд ли кто займётся.
Но если всё-таки найдётся
Чудак, похожий на меня,
Мне будет жаль его, друзья…
LXXVI
Итак, продолжим… В день тот самый,
Когда и монстр и змей трёхглавый
Последний час снискали свой,
Произошло… Хотя, постой…
Какая ж форма здесь подходит:
Произошло, иль происходит,
А может быть – произойдёт?
А слову день со словом тот,
А слову тот со словом самый
Позволит ли язык упрямый –
Живой великий наш язык
В контекст без всяких закавык
Вступленья этого вписаться?
Не стоит, впрочем, удивляться,
Ведь нам на несколько веков
Назад… (и здесь - подножка слов;
Сказать вперёд – ведь тоже верно)
Вернуться надо непременно.
К развязке дело уж пошло…
Так что же там произошло?
LXXVII
Начнём с Демьяна… Как известно,
Ему до жути стало тесно
Годам к семнадцати с отцом
Бок о бок жить… Да, да! В таком
Мятежном возрасте бывает
Сумбур в мозгах. И мудрый знает
Родитель к фендрику подход.
Да только случай здесь не тот.
Как видно, яблоко упало
С родного древа, что стояло
На косогорочке, и вон
В овраг скатилось под уклон.
Что делать? Сила притяженья,
Не возымев сопротивленье,
Той поговорки обмануть
Смогла назойливую суть.
Демьян – хвастун велеречивый,
Повеса, с дамами учтивый,
Типичный современный бурш,
Права имеющий на куш
Наследственный, являл собою
(Что очевидно, то не скрою)
Отцовский вылитый портрет.
Но тучный чопорный шантрет
С прищуром глаз чуть хитроватым,
С орлиным носом конопатым,
С бровями жидкими вразлёт,
С улыбкою, кривящей рот
В оскал ехидный, с желваками,
Играть способными часами,
И лбом волнистым в пол-лица
Он только внешне на отца
Похожим был. Всего лишь, право.
Но что манер, привычек, нравов
Касалось – тут уж у него
Определённо ничего
Отцова не было. При этом,
Себя считающий эстетом,
Он откровенно презирал
Всё, что родитель почитал
(За малым, правда, исключеньем –
Как и отец до исступленья
Страдал он манией к деньгам –
Грешком, нередко ведь и нам
Присущим… Только без подвоха,
Кто скажет мне, что это плохо?)
Итак, отца похоронив,
Пред тем, конечно же, свозив
На отпеванье в храм господний –
Градскую церковь с колокольней –
За тридцать вёрст, Демьян ему
(Понятно, предку своему)
Гранитный памятник поставил,
И девять дней, и сорок справил,
Святой порядок соблюдя,
Но, в роль помещика войдя,
Он, между тем, не очень, кстати,
Переживал о сей утрате
И перво-наперво открыл
Отцовский сейф, где тот хранил
Счета, расписки, документы,
Кресты военные и ленты
Дедов и прадедов своих,
Брюльон для справок кой-каких
И родовое золотишко.
Была там чековая книжка,
С фамильным вензелем печать,
Дневник – солидная тетрадь,
Где до того, как отлетела
Душа помещика от тела,
И в рай небесный подалась,
Неделю запись не велась.
И ларчик был резной сусальный
С красивой крышкою овальной
На фермуаре, а под ней –
…сплошное скопище червей,
По самый край кишмя кишащих
И отвратительно смердящих…
Коль ларчик ценность потерял,
Демьян огню его предал;
Потом в бумагах покопался,
В счетах дотошно разобрался,
Прикинул папенькин доход
И аккуратно в свой блокнот
Всех должников вписал отцовых,
А тех немногих, у которых
Помещик сам в долгах ходил,
Что называется – простил…
Затем он малость огляделся,
Желаньем сразу загорелся
Порядки в доме изменить
И планомерно стал вводить
Свои реформы. Для начала
Из дома выгнал Кардинала,
Поскольку на дух не терпел
Собак и кошек. Не у дел
Тот очень скоро оказался,
Оброс, с дворнягами связался
И из-за Жучки как-то раз
(Видать, имел на Жучку глаз)
С её поклонником – Барбосом
Сцепился, но остался с носом,
А вместе с этим без хвоста
И с ухом рваным… Что кота
Большого чёрного касалось,
Так тот, когда ему досталось
Не мокрой тряпкой, не ремнём
В знак назиданья, но хлыстом,
Чтоб впредь не вздумал на диване
Хозяйском нежиться, в Демьяне
Глазами хищника тотчас
Узрел врага. Потом не раз
На барчуке он отыгрался…
Заметить надо, оказался
Не глупым кот. Обжив подвал,
С тех пор по комнатам шнырял
Он лишь в отсутствие Демьяна:
То вдруг притащит из чулана
Большую крысу на кровать
И бросит кровью истекать
В подушки барские, то вазу,
Сверканьем близкую к алмазу,
С комода лапою столкнёт,
То тапок в подпол унесёт,
А то с фантазией не сладит
И просто-напросто нагадит
В горшок с цветами… По весне,
Пропав куда-то, о себе
Напоминать, гневя Демьяна,
Кот перестал, и было б странно,
Когда б при этом для мышей
Не грянул праздник добрых дней…
Постройкой давности столетней
Являлся барский дом. Последний
Ремонт в нём делался, когда
Разбит француз был, и сюда
Хозяин прежний возвратился –
Демьянов прадед. Находился
Полгода барин на войне,
Привёз награды и в спине
Печать свинцовую. Раненье
Дало позднее осложненье,
Серьёзно барин занемог,
Удар родимца принял, слёг
И богу душу отдал скоро,
Так о грядущем Ватерлоо
И не узнав… Потом ни дед
(Но этот – ладно: в сорок лет
Он, говорят, здоровьем слабый,
Спроважен был грудною жабой
На Елисейские поля;
Сменились только вензеля
На не покрашенном фронтоне,
Да часть балясин на балконе),
Ни этот скаред (просто жуть!) –
Отец Демьяна, провернуть
С ремонтом дело не желали;
И ныне где-то проступали
На стенах трещины, текла
Над спальней южного крыла
Местами крыша, шелушились
Все потолки, поизносились
Ступени на второй этаж,
Скрипя порой, хоть маслом мажь.
Там штукатурка отвалилась,
Там в половицах появилась
Большая щель, там кое-как
Входила дверь в кривой косяк…
С сим положеньем не смирился
Демьян, и дом преобразился
В короткий срок. Для этих дел
Хозяин средств не пожалел.
Хоботье вон – всё меньше моли.
Сонетка зазвучала в холле.
Портьер оконных аксамит
Придал гостиной свежий вид.
Два превосходных гобелена
И мебель чёрного эбена
Демьян для спальни приобрёл;
Диван отцовский нужным счёл,
Чтоб не выбрасывать так сразу,
Сперва поставить на террасу.
Громоздкий старый шифоньер
Уже не портил интерьер
Большой с картинами прихожей;
Теперь, внутри обшитый кожей,
Здесь разместился модный шкап,
А рядом – вешалка для шляп…
Маланью – толстую кухарку,
Полубольную перестарку,
Гермафродитную лицом
И с тёмным усиков пушком
Демьян разжаловал в чумички,
Не вынося её привычки
Ножом иль вилкой ковырять
В зубах и волосы ронять
С главы неприбранной в кастрюли.
Теперь две юные чистюли –
Стряпухи, с прежней не сравнить,
В поварне барской наводить
Порядок должный приступили.
Себе же в правило вменили
Утрами барину в кровать
Горячий кофе подавать.
Одна из девок, что повыше,
С лицом веснушчатым и рыжей
Тугою длинною косой
Была скромна и за собой
Неукоснительно следила,
Всегда опрятная ходила,
Взамен «Спасибо!» выдавать
«Mersi!» привыкла и сказать
Умела это, как и сами
Французы, пользуясь носами,
Своеобразно говорят.
Румянец красный, как закат,
Она ланитам придавала,
Когда их свёклой натирала;
Любила бровь сурьмой чернить
И реверанс изобразить
Могла по-светски, будто в свете
И обрела манеры эти.
Порой, на раут или бал
Собравшись, барин подзывал
Её к себе, чтоб непредвзято
Она касаемо парада,
Духов и бабочек его
Сказала мнение своё…
Звал Огоньком с язвинкой тонкой
Её Демьян, Егор – Алёнкой,
Хотя была наречена
Анастасиею она.
Другую Стешкой величали.
Её глаза всегда сверкали
Пьянящим блеском с озорной
Хитринкой лёгкой и порой
Чуть вожделенно. Всё ей было
Природой жаловано мило
По части внешности: и стан
С точёной талией в пандан
Часам песочным, и густые
Власы, и перси наливные,
И ножки стройные (о них
Не вспомнить в случаях таких
Была б досадная промашка),
И симпатичная мордашка
С улыбкой вечной на устах
И легкомыслием в глазах.
А голосок она имела!
Не говорила – просто пела.
Когда не знала, что сказать, -
Умела губки покусать.
Вы угадали между строчек,
Что этот лакомый кусочек
Не мог вниманье не привлечь
Младого барина?.. А речь
К чему идёт?.. Мораль и нравы
От предков – блажь, и свесть забавы
На нет шальные просто так
Способен разве что дурак.
И раз без всякого жеманства
(Сочтём ли это за коварство?)
Демьян, забыв про политес,
Смазливой ласочке залез
Под юбку, делу придавая
Разбег игривый. Молодая
Кипела кровь холостяка,
И Стешка в сладости греха,
О чём украдкой помышляла,
Свою невинность потеряла…
LXXVIII
Демьян, бывало, в руки брал
Дневник отцовский и читал
Его, присевши у камина…
Встречались записи, где сына
Помещик искренне честил,
Да и глаголы находил,
Какие вслух не полагалось
Произносить (дурным считалось,
Конечно, тоном). Размышлять
Любил так барин. Но сказать
Нельзя, что сердце не болело
Его родительское. Дело
Как раз в обратном – он мечтал,
Чтоб сын его умом блистал
И был замечен в высшем свете.
Да жаль, отцов не часто дети
Понять умеют. До поры.
Не все по юности мудры…
Хоть раньше сын на предка дулся,
Теперь, как будто бы, очнулся
От сна глубокого. Дневник –
Душа отца. Демьян проник
В её секреты постепенно
И, поражаясь откровенно
Сыновней черствости своей,
Стал понимать, что был скорей
Не прав он в корне, будто малость
Рассудком тронулся под старость
Надменный папенька его.
А коли так, то отчего
Все эти штучки с сундуками,
Набитых прахом и червями?
И почему дневник отца
Дописан был не до конца –
Неделя напрочь выпадала?
И над вопросом, что же стало
Причиной смерти старика,
Подумать следует, пока
Свежи на памяти прислуги
Тех дней события, ведь слухи
Порой доходят до ушей
Довольно странные. При сей
Цепи загадок выходило,
Что дело здесь нечистым было,
И загорелся барин вдруг
Желаньем как-то этот круг
Вопросов сузить…
LXXIX
Отдыхая
В саду однажды, где дневная
Жара не мучила ничуть,
Демьян, слегка приняв на грудь,
Позвал Егора. Тот явился,
Как подобало – поклонился,
«Что Вам угодно-с?» - произнёс
В своей манере через нос
И стал приказа дожидаться.
«Я вот хотел в чём разобраться…
Да ты садись, - Демьян кивнул
Егору на плетёный стул
Напротив столика складного, -
Сегодня в четверти второго
Ко мне исправник заезжал.
Видал ли ты его?» -
«Видал, -
Лакей в ответ. - Случилось что-то?»
«А если – нет, что за забота
Меня тревожить?.. Тут на днях
На Чёрной речке в камышах,
Селяне сказывают, тело
Нашли утопшего…» –
«А дело
Властям какое до того?
Вон тонут сколь. И ничего». –
«Да разбираются, бывает.
А тут сам бог велел…»
Вращает
Егор глазами - не поймёт,
К чему хозяин речь ведёт.
«В управе, в общем, заключили,
Что мужика сперва убили
И с размозжённой головой
Потом уж бросили в сувой». -
«Небось, не скажут по находке,
Что это в нашем околотке
Погиб несчастный? Чай, река
Течёт сюда издалека». –
«Окстись, Егор, - уже сказали,
Поскольку тело опознали» -
«Да ну! – нахмурился лакей
И кто же это?» –
«Елисей…» -
«Не тот ли?.. Боже!.. Доигрался…», -
Егор сначала засмеялся,
Но понял – глупо пошутил,
И замер, словно проглотил
Аршин.
«Садись же…»
Осторожно
Егорка сел.
«Теперь как можно
О нём подробней расскажи». –
«Да чеботарь он. Но мужи
Его не очень-то любили, -
Сказал Егор, - случалось - били.
И поделом! Частенько крал
По весям птицу». –
«Я слыхал,
С ним и отец мой разбирался…» –
«Пришлось разок…», - Егор замялся.
«И что – потом?» –
«Да ничего.
Поговорили, и с него
Грешок списался». –
«Отчего же?» -
«А мне почём знать?» -
«Не похоже,
Что любопытный мажордом
Тогда не выведал, о чём
Был разговор. Предупреждаю,
Враньё замечу, приласкаю
Тебя шалыгой… Всё, как есть
Мне говори». –
«Но, ваша честь, -
Егор лицом переменился, -
Как всё упомнить?.. Повинился
Тогда сапожник…» –
«А потом
Он говорил ещё о ком?»
Егор задумался.
«Ну, было!
Болтал он что-то про Данила». –
«Исправник тоже называл
Мне это имя. Я слыхал
Иванов сын исчез куда-то;
С весны не видно…» –
«Это – правда». –
«Так вот, в Управе говорят,
Что он как раз и виноват
В убийстве вора, и сквитался
Он с ним за то, что не боялся
Тот доносить на мужиков
По всякой мелочи». –
«Ей бог,
Всё это – домыслы. Когда бы
Он объявился, наши бабы
Враз разнесли б на языках
Такую новость… Вгорячах
Иван частенько сокрушался,
Что сын ушёл, не попрощался
(Сам слышал, честно говоря).
В семье тревога ведь не зря». –
«А вот исправник полагает,
Что он разбоем промышляет
И где-то прячется в лесах…» –
«Да мы б узнали о делах
Таких давно. В округе ж тихо,
И фактов нет иного лиха,
Чем смерть сапожника. Навет
Всё это, барин, спору нет…
А Елисей, видать, с гусями
Попался вновь, да мужиками
Дубьём побит не в меру был,
Вот дух-то свой и испустил». –
«Ты что ж, смутьяна защищаешь?
Ещё скажи мне, что не знаешь,
Как этот лапотник с отцом
Моим повздорил, а потом
Исчез бесследно…» –
«Что повздорил –
Известно, барин. Вам изволил
Про это кучер рассказать.
А что исчез – вот тут гадать
В селе особенно не стали.
В Управу, думали, забрали
Его за вольность. Но когда –
Никто не знает». –
«Ерунда!
Я всё проверил. На Данила
Управа дел не заводила,
Поскольку жалоб на него
Не поступало». –
«А чего
Тогда мудрят там?» –
«Посудачил
Исправник с местными, означил
Перед начальством факт такой,
Что Елисей и молодой
Сосед его в раздоре жили,
И, говорят, угрозы были
Данила в адрес мужика.
Что ж, впрямь, поди, его рука
Шабра сгубила. Ну, да ладно.
Найдётся – будет неповадно…
Хочу другое я узнать:
Нельзя ли как-то увязать
И моего отца кончину
С прохвостом этим. И причину
Поездки барина к нему
Хотел бы выяснить. Всему,
В конце концов, быть объясненье
Должно разумное. Ты мненье
Скажи своё на этот счёт».
Егор сидит, плечами жмёт.
«Нет мненья, барин». –
«Это как же?
Слуга ты в доме, вроде, старший;
Всех ближе к барину… Мозги
Свои получше напряги
И вспомни, что происходило
С того момента, как Данила
Случилась выходка с бревном». –
«Мы с мужиками вшестером
Лесину эту еле-еле
С ландо стащили (не при деле
Карета больше). Барин зол
Ужасно был, к себе ушёл
Писать какие-то бумаги». –
«Какие? Помнишь?» –
«Мне ль, сермяге,
В дела такие нос совать?
Но что – писал, могу сказать
Определённо. Я чернила
Сам наливаю; сколько было
И сколь осталось – поглядел,
И ясно всё. К тому ж сидел
Аж сутки барин в кабинете.
Когда же вышел, я заметил,
Что был он весел да румян,
Как будто даже малость пьян.
Ну, подивился я, конечно,
А барин кучеру поспешно
Велит готовить экипаж.
И отъезжает… Кучер наш
В тот самый день и проболтался,
Что он с помещиком катался
К Данилу в Савинку. Какой
Тогда ваш папенька домой
Вернулся радостный! Вы б знали!
Мы с мужичками даже дали
Себе расслабиться чуток,
Ведь барин не был шибко строг,
В хорошем духе пребывая;
И нализались мы, не зная,
Что завтра, господи прости,
Покой придётся обрести
Ему навеки». –
«Расскажи-ка
Мне поподробней, забулдыга,
Про этот день». –
«Я, ваша честь,
Не часто пью, но, правда, есть
Грешок один – не знаю меры,
Когда до огненной холеры
Дорвусь… Ну, в общем, задавал
Полдня я выхрапку, хворал
С похмелья очень; оклематься
Едва успел, как объясняться
Меня за вольности зовёт
К себе ваш папенька… Так вот,
Являюсь, голову понуря;
Сейчас, смекаю, грянет буря.
И вдруг – гляжу… Вот крест святой!
На пальце барина златой
Весь бриллиантами сверкает
Огромный перстень. Бог уж знает,
Где барин перстень этот взял?
Его я прежде не видал.
А ужасть в том, - перекрестился
Егор опять, - что превратился
Минуту сущую спустя
Сей белчуг в жуткого червя.
И стал ваш папенька, поверьте,
Тогда лицом бледнее смерти.
Он с глаз своих меня прогнал
И запер дверь… Потом кагал
Мужей напуганных примчался –
Дверям поклон, да и убрался
(Что всем торчать перед крыльцом).
Остались с Федькой мы вдвоём.
Он стал мне сказывать, что было
В тот день с утра… Вдруг завопила
Маланья, двери распахнув:
Помёр наш барин-то… И – бух
С крыльца без памяти. Мы сразу,
Конечно, - в дом, а там (нет спасу!) –
Смердящий дух…» -
«Ты погоди,
Не очень шибко тарахти, -
Прервал Демьян Егора, - Странно!
Был перстенёк – и нет…» –
«Тут явно
Проделки беса», - заключил
Егор, и снова осенил
Себя крестом.
Ну что ж, Демьяну
Персты вложить давно уж в рану
Привёл господь на этот счёт…
Три паука… Письмо-то в тот,
В тот самый день ему доставил
Возница. Стало быть, отправил
Отец и вправду золотой
Пакет тогда. Да и на кой
Взбрело бы ляд, коль разобраться,
Отцу на ум вдруг предаваться
Сей эскападе? И потом,
Едва ли барин под замком
Хранил в своих подвалах тёмных
Столь омерзительных, зловонных
Червей и всяких арахнид.
От них и чёрта затошнит…
Итак, чего же не хватало
В отцовских записях? Сначала
(Во вторник – так молва трубит;
Шестого, значит; и молчит
Дневник как раз с шестого мая)
Душа попалась воровская
На грязном деле. Мужики,
Избив гусаря в синяки,
Зачем-то к барину решили
Его тащить. Здесь о Даниле,
Нелестно он упоминал,
И милость барскую снискал.
За что такое снисхожденье?
За важность явно сообщенья.
За что же более?.. Потом,
Спустя три дня – конфуз с бревном;
К Данилу барин направлялся,
Да не доехал; возвращался
Селянам на смех сам не свой.
Случился в пятницу такой
Известный факт. Помещик что-то
Писал весь вечер… А суббота –
И вовсе белое пятно
В цепи событий. Вот звено,
Что дать, пожалуй, объясненье
Могло б им нынче… В воскресенье
С утра пораньше понесло
Опять помещика в село,
Куда надысь он не добрался,
К Данилу, значит. Заболтался
С ним до полудня, и назад
Летел на крыльях – очень рад
Чему-то был. Егор напился
В тот день под вечер. Пробудился
Наутро барин – тут-то ход
Событий принял поворот
Совсем уж странный. В гай дубовый
Ни свет-заря (такой вот новый
Был у помещика заскок)
Шлёт мужиков он. А лесок
Порублен в щепки – постарался
Данил, небось (не расставался
Он, говорят, не только днём,
Но даже ночью с топором)…
Поздней помещик отправляет
Возницу в город, поручает
Ему по разным адресам
Доставить письма; мужикам
Опять велит идти в дубраву;
Зовёт Егора на расправу
И… гонит прочь, на перст косясь,
В три бога господа бранясь…
Зловонье вдруг распространилось
По всей усадьбе, всполошилась
Кухарка старая (она
Помимо барина одна
Тем часом в доме оставалась),
Ну и в конец перепугалась,
Когда хозяина нашла
Уж бездыханным… А дела
И впрямь нечистые творились…
Тогда холопы возвратились
С заданья барского назад –
Аж дыбом волосы стоят
(Так уверяют очевидцы),
И перепуганные лица
У всех не в шутку, даже вон
Стал заикаться Агафон…
А было ведь простого проще
Заданье это… Может, с рощи
И надо хитрый начинать
Клубок распутывать? Гадать –
В вопросы только зарываться.
Пора всерьёз за дело браться…
Минувшей ночью вновь подвал
Отцовский призрак посещал –
Шаги там слышались глухие,
Не в первый раз замки большие
Несуществующих ларей
Снычами лязгали, ключей
Бренчала связка, возникали
Порою звуки, что давали
Понять Демьяну, чем сундук
Набит был каждый. То-то вдруг
Неуловимый дух златого
Тельца у барина младого,
Едва слуга заговорил
О странном перстне, возбудил
Уже не праздное желанье
Понять, какое в основанье
Событий зёрнышко лежит,
А явно алчный аппетит…
Там было злато! Много было!
Но что-то вдруг оборотило
Его в червей. Треклятый бес –
Не в тот ли он вселился лес,
Что стал уж притчей во языцех?
Сперва Данил там потрудиться
Дал топору, и сам пропал
Бог весть куда, потом гонял
Своих работников туда же
Помещик (выяснилось, даже
Не раз на дню)… Круговорот
Всё тот же мыслей. Устаёт
От них Демьян, и заявляет:
«Меня желанье разъедает
На пресловутое взглянуть
Местечко в доле, да смекнуть,
Кому дубрава помешала.
Сейчас же еду…» –
«От увала
И до арая вдоль реки
Не косят нынче мужики
Траву, хоть пожня там – что надо, -
Сказал Егор, - страшатся гада
И волка лютого». –
«Чего ж
Лета все прежние хорош
Покос там был и безопасен?» –
«Ах, барин, всем давно уж ясен
Ответ на это: гай виной
Тому погубленный. А злой
Нечистый дух определённо
Сидит в берёзе. Кто-то словно
Удумал, выведав про то,
Разворошить его гнездо…
Я б не советовал вам, барин,
Туда соваться. Бес коварен.
Зачем напрасно рисковать?» –
«В конце концов, я должен знать,
Что на земле моей творится.
А слушать ваши небылицы
Мне надоело. Всяк приврёт,
Не разобравшись. Ну, а чёрт
Не так и страшен, как, бывает,
Его малюют…»
LXXX
Солнце жарит.
Но барич на решенья скор:
Велит коня вести во двор,
Подать ружьё. Недолги сборы.
Вот сапоги, чикчиры, шпоры,
Фуражка с белым ободком
И редингот уже на нём.
Вот в стремя ногу он вставляет,
В седло садится, ударяет
Враз шенкелями и летит
С подворья прочь. Из-под копыт
Коня лихого пыль клубится
И долго наземь не ложится.
Свернув с дороги за селом,
Несётся всадник прямиком
На солнцесяд через зелёный
Душистый луг, лесок еловый,
Минует вброд речной поток,
Перелетает через лог
И мчится в сторону увала,
Угорье коего бывало
От ягод красным в добрый год
(Да нынче, видно, недород).
Взбегает конь по склону лихо
На верх холма. Вокруг всё тихо.
Демьян поводья натянул –
Конь встал и гривою махнул.
Глазам открылся дол широкий.
На горизонте лес далёкий
Зубцами тучки подпирал.
Орёл хозяином летал
В тиши небес, обозревая
Всю степь от края и до края.
Дубрав зелёных островки
Клубились пышно. Вдоль реки
Ивняк тянулся. Степь парила.
Жара стояла. Душно было.
Ко лбу приставив козырьком
Ладонь широкую, кругом
Демьян окрестность изучает,
Где был не раз, и замечает
То место скоро, где горой
С пожухлой тлеющей листвой
Дубы безжизненно лежали
И почерневшие торчали,
Лучась корнями, из земли
Щепой осыпанные пни.
И средь порубленного гая,
Зелёной кроною качая,
Стволом нетронутым бела
Берёзка стройная росла.
Демьян опять в бока крутые
Коня ретивого стальные
Вонзает шпоры. Мчится вниз,
Пугая на цветах «мелисс»,
По склону ксант; лихим галопом
Несётся в дол и перед скопом
Дубов поверженных – встаёт.
Но озирается, стрижёт
Обеспокоено ушами,
Храпит, скрежещет удилами,
Тропочет, землю под собой
Копытом роет и главой
Тревожно машет… Вранья стая,
Долину граем оглашая,
В переполохе тяжело
Спешит подняться на крыло.
Седло наш всадник оставляет,
На сером дёрне замечает
Тела недвижимые змей
И мёртвых сов среди ветвей
На грудах щепы. Под стопою
Хрустят гниющей кожурою
Большие жёлуди. Вокруг
Стоит прогорклый спёртый дух…
А конь тревожится всё боле,
Как зверя чует. Поневоле
Робеет барин молодой
И в ситуации такой
Слегка теряется. Неясность
Порой таит в себе опасность,
И не всегда предугадать
Её возможно. Если взять
С Демьяном случай – он особый.
Мы это знаем. Но попробуй
На место юноши, мой друг,
Себя поставить. Что бы вдруг
Ты здесь почувствовал, взирая,
Как конь ведёт себя, и зная,
О чём судачат мужики,
Страшась дубравы у реки?
Будь ты по духу реалистом
И убеждённым атеистом,
Но в положении таком
Ты б осенил себя крестом.
Наверняка и в век безбожный
Ты б не посмел неосторожной
Слепой гордыне волю дать
И по наитью не признать,
Что веришь ты уже во что-то,
Что выше разума. Ты брода
В речной стремнине не найдёшь
И, зная это, не рискнёшь
С волною грозною тягаться.
А если всё же перебраться
На брег задумаешь другой,
То сыщешь мостик над рекой.
Ну, а когда искать не надо?
Когда он есть?.. Так в чём преграда?
Как на распутье ты стоишь,
Перед собою камень зришь
И там читаешь: «Над стремниной
Легко пройдёшь, коль мост незримый
На веру примешь, дабы тот,
Что взору ясно предстаёт,
Опасность кроет».
Что же станешь
Ты делать, друг мой? Иль потянешь
В смятенье жребий? Но зачем?
Вернуться проще. Между тем,
Отход бывает невозможен,
И вот тогда будь осторожен
И верный шанс не упусти
Собраться с духом и пройти
Над сей пучиной разъярённой.
Не будь ты верой окрылённый,
Боясь шагнуть с прибрежных скал
В поток стремнины – ты пропал…
Домой немедля возвращаться
Демьяну – значит, предаваться
Опять раздумьям и сквозь сон
Ночами снова слышать звон
Ключей в подвале, вновь томиться
Желаньем к тайне подступиться
Богатств отцовских и мечтать
О том опять же, чтоб сорвать
С лихвой щетинку золотую.
Служа Ваалу, он впустую
За дело браться не привык,
Но всё решал в последний миг.
Вот и теперь в его сознанье
Закралась мысль, как назиданье
Второго Я, что ни каким
Нельзя предчувствиям худым
Здесь доверять, нельзя теряться
Пред тем, что может показаться
Виденьем лишь и напугать,
Поскольку явно подпускать
К себе берёзка не желает
Кого б там ни было. И знает
Демьян, как будто, почему
И что здесь следует ему
Принять на веру… Он, во-первых,
Не из числа был суеверных,
Что называется – слепых;
Скорей, напротив… Во-вторых,
Коль он решил легко и смело
Сюда отправиться, не дело
Давать и повод мужикам
Потом смеяться по углам
Над ним тихонько и злословить,
Мол, любопытство удоволить
Он, как дубраву обозрел,
Не лучшим образом сумел…
Демьян ружьё с плеча снимает
(Зачем – и сам того не знает)
И по корням высоких пней,
По скользкой гнили желудей,
Через зловонный пробираясь
Валежник преющий, стараясь
Не наступать на мёртвых сов,
Гадюк и жирных пауков,
Идёт к берёзке... Неземною
Её любуясь красотою,
С минуту, несколько смешон,
В немой растерянности он
Стоит, играя желваками
(Как всякий раз, когда мозгами
Усердно двигает); потом
Обходит деревце кругом
И прикасается небрежно,
Никак не думая, конечно,
Что возмутит его покой
К ветвям божественным рукой…
И под ударом будто шквала
Оно листвой затрепетало;
Тотчас же множество корней
Зашевелилось возле пней
И поползло к ногам Демьяна;
Берёзка дымкою тумана
Чуть принакрылась; вдалеке,
В соседнем где-то дубняке,
Раздался долгий вой звериный,
И, слыша волка, конь ретивый,
Уже не в силах превозмочь
Животный страх, понёсся прочь...
Демьян почувствовал, как голень
Его заныла – сильный корень,
Из тверди вырвавшись земной,
Вокруг ноги, вокруг другой
Обвился быстрою змеёю,
До боли сжав и меж собою
Связав их крепко. Тщетен труд
Был из коварных этих пут
Освобождаться… Пни качались,
Скрипели жутко, поднимались
На длинных щупальцах своих
И походили на больших
Зловещих спрутов. Неуклюже,
Пространство делая всё уже
И уже вкруг того, кто сон
Нарушил их, со всех сторон
Они сердито подступали
К нему и явно не желали
Живым отсюда выпускать.
И он, бедовый, называть
Себя привыкший атеистом,
Теперь, с сим воинством нечистым
Столкнувшись (более того –
Попав в ловушку, ничего
Не в силах сделать), исступлённо
На небо взор возвёл и, словно,
В том жесте видя путь святой
К спасенью, дрогнувшей рукой
Перекрестился троекратно.
Но продолжала нечисть жадно
К нему кривые простирать
Удавки-шупальцы и, знать,
Ничуть креста не испугалась.
Бог глух остался и, казалось
(О чём и думать-то грешно),
Сейчас был с нею заодно.
Тогда в отчаянье двустволку
Демьян поднял, хоть вовсе толку
Не видел в том, и наугад
Пальнул дублетом, аккурат
В какой-то мшистый пень корявый
Всадив всю дробь. И в этот самый
Момент затих звериный вой
И пали серою трухой
На землю путы. Пни от цвели
Крошиться стали и осели,
Как если б бострих их изъел,
А мёртвых гадов сотни тел
В больших могильных превратились
Червей и жадно напустились
На птичью падаль. Едкий дым
Окутал облаком густым
Сухой валежник, опахнуло
Древесной гарью. И кольнула
Демьяна мысль, что, от одной
Уйдя опасности, в другой,
Когда грозит разбушеваться
Огонь здесь адский, оказаться
Рискует он. Тут странный гул
Встревожил слух. Демьян взглянул,
Рассеяв мысли, на берёзку.
Вокруг неё, подобно воску
Сжижаясь, плавилась земля,
А лёгкой дымки кисея
На кроне с нежною листвою
Сменялась медленно густою
И непроглядной пеленой.
Прошла минута, и стеной
Огонь поднялся вкруг Демьяна
И сгустка этого тумана.
Но скоро, разве что ворон
Перепугав, взметнувши сонм
Горячих искр - плясуний пала,
Огонь… погас. И тихо стало.
Исчез валежник, пни, стволы;
Углей не видно и золы;
Трава повсюду зеленеет,
Душистой мяты запах веет,
И вороньё уж не галдит
Над головой и прочь летит.
А где берёзка? Всё ль под тем же
Стоит покровом белоснежным?
Иль и её здесь больше нет?
Покров ведь это элемент
И главный признак всякой тайны,
И, может статься, не случайно
И не к добру совсем вокруг
Так тихо сделалось… И вдруг…
…Вдруг пал покров… Но что за чудо?
Пал не с берёзки… Как? Откуда
Взялась, луч солнца золотой
Затмив своею красотой,
На месте трепетного древа
Очаровательная дева?
И грациозна, и стройна
Вся дышит юностью она;
Ресницы дугами завиты,
Румянцем светятся ланиты,
Уста прелестные горят
Зарёю алою. Наряд
Чудесно тело облегает;
Дыханье перси поднимает
Под шитой бисером парчой,
И волос, убранный тесьмой
С изящной вязью золотистой,
На плечи хрупкие душистой
Волною падает…
Демьян,
Оторопев, как истукан
Застыл в немом оцепененье
И даже рот от изумленья
Раскрыл, уняв, в конце концов,
Игру упругих желваков.
Когда же девица, несмело
Подъемля очи, посмотрела
В его глаза, он ощутил
Тупую боль в висках и сил
Упадок странный. Этим взглядом
Он поражён был словно ядом,
И сей же миг, из рук своё
Невольно выпустив ружьё,
В траву густую повалился,
Закрыл глаза и чувств лишился…
***