Наш факультет находился на Московской набережной реки Уж, о которой я упоминал. Здание было небольшое, но уютное. До войны в нём размещалась еврейская кухня и столовая, что удостоверяла небрежно закрашенная надпись на стене. Судя по размерам кухни, еврейская община в Ужгороде была весьма многочисленной. Но большинство её посетителей сгинуло в фашистских концлагерях во время Второй мировой войны. Об этом я узнал от своего одноклассника Карла Банделя, который с матерью жил неподалёку в полуподвале двухэтажного особняка, построенного ещё в тридцатых годах при чехах. Мать Банделя, сама из многодетной еврейской семьи, чудом избежала смерти. Этот факт подбросил мне пищу для размышлений, которые чем дальше, тем больше упирались в досоветское прошлое края. Расскажу в этой связи два эпизода.
Когда мы только приехали в Ужгород, моё внимание привлекла православная церковь, в миниатюре напоминавшая храм Василия Блаженного в Москве. Она и стояла на набережной, носившей имя советской столицы (теперь – Православная набережная). Церковь была действующей, как-то раз мама привела меня сюда на службу. Позже выяснилось, что все годы до закрытия церкви (это произошло в середине семидесятых годов) мама втайне от любопытных глаз посещала её. Потом в церкви, в духе того времени, открыли музей атеизма.
Став студентом, я заинтересовался историей появления этого храма в Ужгороде и сделал своё первое открытие. Как оказалось, он был возведён усилиями русской эмигрантской общины, обосновавшейся в Ужгороде в двадцатые годы. Строительными работами занимался непосредственно протоиерей Всеволод (Коломацкий), который был русским эмигрантом и уже имел опыт храмостроения. Днём настоятель с топором в руках работал на стройке, а вечером и ночью писал письма по известным ему адресам русских эмигрантских общин с просьбой о помощи. Откликнулись и прислали деньги на строительство многие. Жертвовали ужгородцы, сельские общины края, зарубежные общины Франции, Финляндии, США, Канады, Югославии. Пожертвовали деньги «бабушка русской революции» Брешко-Брешковская, баронесса Врангель, губернатор Подкарпатской Руси А.Бескид и другие.
16 марта 1930 года в Ужгороде состоялась торжественная закладка храма. А в следующем году под его сводами уже шли богослужения.
Эти сведения я почерпнул в областном партийном архиве, собирая материал для своих курсовых работ по истории края 1920-1930-х годов. Узнанное мной резко диссонировало с тем, что говорилось об эмиграции официальной советской исторической наукой и пропагандой. Может быть, впервые Русское зарубежье предстало передо мной не в образе классового врага. Избавление от навязанных мне идеологических штампов и заблуждений потребовало некоторых конкретных поступков. Но самое большее, на что я отважился во время учёбы в университете, это избегнуть соучастия в комсомольских атеистических мероприятиях, проводимых особенно активно на Пасху.
Второе моё открытие связано с языком. Перечитывая газеты, выходившие на Подкарпатской Руси в межвоенный период, я поймал себя на том, что читаю… на русском. Это было удивительное открытие. За годы проживания на Закарпатье я привык думать, что местное население – украинцы. А тут самый настоящий русский язык, хотя и с добавлением иногда непонятных слов и букв, а также частиц речи, уже исчезнувших из русского алфавита. Знакомясь с литературой, я узнал, что в среде закарпатской интеллигенции в разное время было немало популярных национально-культурных обществ и движений пророссийской направленности. Одним из них можно считать «Общество Василия Великого», образованное в 1864 году. Общество объединяло закарпатских приверженцев идеи русофильства. Так, один из членов общества Иван Раковский считал русинов «маленькой подкарпатской ветвью русского народа» и считал важнейшей задачей распространение русского языка и русской культуры в Закарпатье. И они действительно были востребованы. Вот названия только некоторых русскоязычных газет, выходивших в 20-30-е годы прошлого века на Подкарпатской Руси: «Русский вестник», «Русская земля», «Русское слово», «Карпаторусский голос», «Русский народный голос» и т.д. Я читал их с огромным интересом и задавался вопросом: кто пользовался этим языком в начале ХХ века и куда он подевался после Второй мировой войны? В поисках ответа на эти вопросы я не предполагал, как далеко заведёт меня азарт исследователя.
Ко времени начала моего «расследования» на Закарпатье выросло первое послевоенное поколение. Для него вопрос самоиндефикации был не столь простым, как кажется. В школе детям внушали представление об их принадлежности к украинскому этносу, а дома они слышали от своих родных совсем другое. Один мой знакомый по университету – коренной закарпатец, ставший в середине «нулевых» народным депутатом Украины – рассказывал: «Я рано потерял отца. Воспитывался у деда. Как-то прихожу из школы и спрашиваю у него: «Кто мы?». Он отвечает: «Мы – руські». – «А нам в школе говорят, что мы украинцы». Дед возразил: «Как же так? Все наши предки были русинами. И мы – русины».
Это ключевой момент для понимания проблемы, с которой столкнулась Москва на Подкарпатской Руси после того, как она была передана Чехословацкой Республикой из своего состава Союзу ССР в 1946 году на основании советско-чехословацкого договора. С точки зрения Москвы, признать наличие в Закарпатье отдельной народности общерусского корня было бы политически неправильно. Во-первых, это разрушало миф о едином «украинском социалистическом народе» по обе стороны Карпат. Без него идея присоединения Закарпатья к «матери-Украине» повисала в воздухе. Во-вторых, сохранение анклава русин с его исторической памятью и претензией на особость создавало проблемы для украинского руководства, пуще огня боявшегося каких-либо автономистских тенденций.
В силу геополитических соображений был отвергнут и вариант создания за Карпатами территориального образования, непосредственно подчинённого Москве, как нынешняя Калининградская область РФ. В конце концов территория Подкарпатской Руси была «прирезана» к Украинской ССР в качестве области, ничем не отличающейся от других областей, а подкарпатские русины записаны украинцами.
Так из официальных документов, научной литературы и прессы исчез целый народ с его неповторимым оригинальным языком. Само название русины/карпатороссы в СССР оказалось под запретом. Я со своим юношеским любопытством и пристрастием к правде застал лишь отголоски разыгравшейся некогда драмы. Мне казалось, что этот вопрос исчерпан раз и навсегда. Но я ошибался. После развала Советского Союза русины Закарпатья снова заявили о себе. Правда, их голос по-прежнему остаётся «гласом вопиющего в пустыне».