Каждый пишущий путевые заметки, непременно вооружается всякими путеводителями и словарями, просиживает часами в библиотеке, чтобы дать историческую, географическую, архитектурную или какую иную справку относительно мест и достопримечательностей, которые посетил. Я никогда не делаю этого — мне приятно созерцать увиденное вне зависимости, кто создал всю эту красоту, и в чьи руки она переходила на протяжении веков. История для меня — это красивая сказка, никак не связанная с реальной жизнью. Я люблю красоту — во всех ее проявлениях. Но у меня нет к ней потребительского отношения или собственнического подхода. Когда я вижу красивую женщину, я ею просто любуюсь. Настолько долго, насколько позволяют приличия или обстоятельства. Но при этом я никогда не предпринимаю попыток сближения с нею. Равно, как и никогда не рву растущие цветы. Мне хочется сохранить аромат очарования красотой как можно дольше. И ни в коем случае не оскорбить ее своим неуклюжим вмешательством. Я страшно боюсь разочарований. А уж о том, что внешняя красота и внутренняя (если речь идет о людях) вещи, далеко не всегда идущие рядом, вряд ли стоит упоминать. То же можно сказать и о городах.
Будучи ребенком, я часто ездил с отцом отдыхать в Батуми. Московский поезд, начиная с Туапсе, следовал в непосредственной близости от моря. Мелькали курорты, санаторные пляжи, дома отдыха. Сочи. Адлер. Гудаута. Потом въезжали в Грузию, и поезд устремлялся на юг, к Колхидской низменности. Вскоре море терялось из виду — дорога сворачивала к узловой станции Самтредиа. Оттуда поезда направлялись либо на восток — в Кутаиси, Тбилиси, Ереван, Баку. Либо на юг — в Батуми. И уже следующая встреча с морем — на маленькой станции Чаква.
На станции Чаква скоростные поезда не останавливались. А пассажирские — стояли одну-две минуты. Из окна вагона эта самая таинственная Чаква казалась садом Эдемским. Среди роскошной субтропической растительности, пальм и магнолий, мелькали красные черепичные крыши домов. А дальше голубой чашей сверкало море. И всякий раз, когда я проезжал мимо Чаквы, мне хотелось сойти с поезда и очутиться среди этой райской природы. Но поезд, не останавливаясь, мчался на юг, а я продолжал жить мечтой о Чакве.
И вот, будучи уже взрослым, я пришел однажды на вокзал и купил билет — до Чаквы. Сидя в вагоне электрички, я с замиранием сердца ожидал встречи со своей детской мечтой. Мне казалось, что наконец-то я смогу увидеть мой Зурбаган, мой Гельгью…
…Я сошел на платформу. На станции Чаква гуляли куры. Пройдя через станционное полуободранное здание, я вышел на привокзальную площадь. Вернее, то, чем она оказалась — испещренной лужами грунтовой площадкой. Куры гуляли и здесь. Ветер играл мусором, которого было в изобилии. Я направился в сторону поселка по незаасфальтированной дороге, которая вследствие недавно прошедшего дождя превратилась в сплошное грязное месиво. Пахло гнилью и болотом.
После получаса пути, я наконец, вошел в поселок. Половина домов были необитаемы и почти развалились. А те, в которых чувствовалось присутствие жизни, имели вид жалкий и удручающий. Поражало обилие помоек, на которых рылись стаи бездомных собак. Иногда мне встречались тихие стайки детей со странными старческими лицами. А чаще всего мне попадались согбенные старухи в черном. Я шел по направлению к морю, надеясь хоть там увидеть те самые пальмы и магнолии, которые так манили меня когда-то из окна вагона. Но вскоре я натолкнулся на забор из колючей проволоки и ржавую табличку: "Стой! Запретная зона. Вход строго запрещен!" Вот и вся Чаква...
...Пепельница была полна окурков. Мне многое пришлось услышать за эту длинную бессонную ночь. Обидного и несправедливого. Голова была свинцом налита. Тело ломило, как после дыбы. Мысли путались. Сердце ныло. Но ясно было одно — моей семейной жизни настал конец. На цыпочках, я пробрался в спальню, достал ключи от авто, документы, сигареты…
— А? Что? — спросонок, ничего не поняв, спросила жена.
— Пока, Чаква! — только и смог я сказать.
— Какая еще Чаква? — засыпая снова, спросила жена.
Спокойной ночи, дорогая! И прощай...
St.Louis, 1995