Завязка.
Наше Центральное конструкторское бюро информационной техники будет делать «Главные часы Украины». Что ЦКБИТ – это понятно, не было в СССР альтернативы. Ну, раз ЦКБИТ, то в нём для этого дела есть наш НТО-4, только у нас умеют работать с такими большими объектами – остальные занимаются всякой мелочью – дисплеи, там, читально-копировальные аппараты, ширпотреба немного, тьфу, смотреть не на что… А вот то, что заказ был передан в лабораторию 43, это нам просто повезло. Как той студентке, которой профессор так прокомментировал её ответ на экзаменационный билет:
– Ну, что кость, это вам показалось, а вот, что 25 сантиметров – просто повезло.
Ещё нам повезло с руководителем проекта, правда не все мы это тогда понимали, а кое-кто не понял и потом. Им стал наш начлаб Александр Московец. В группу вошли три инженера: два молодых специалиста – я и Миша Борбич, и один не очень молодой, но зато не очень и специалист Виталий Перенчук,– знание электроники не входило в перечень его достоинств. Если учесть, что Миша был недавним выпускником всего лишь техникума, то мощь нашей команды следовало бы для начала направить на создание главных часов села Великие Крушлинцы. Или Великая Мочулка – в украинском языке слово «великий» переводится и как великий, и как большой, и поэтому, при переводе каким-то умником украинских топонимов на русский язык, появились такие «Великие» населённые пункты.
Но Родина требовала главных часов Украины, и в бой было брошено то, что было. И это было верное решение – мы такие часы забабахали, что если они бы украсили Великую Мочулку, то туда бы немедленно переехало правительство Украины, село бы стало называться Нью Киев, а старый Киев стал бы хиреть и деградировать.
Главный конструктор проекта Московец, в быту именуемый Шурой, тащил большой воз организационных, логистических и научно-инженерных проблем, из которых нашей маленькой команде досталась самая лакомая. Хорошо заниматься решением творческих задач, когда все остальные проблемы являются не твоей головной болью. А Шура умело расставил силы, продумал основную концепцию, нагенерил сколько надо идей – и мы с Борбичем начали делать первые ошибки. Миша при этом за считанные месяцы превратился в квалифицированного разработчика, так что, хоть и пришлось после первого периода эксплуатации полностью переделывать устройство управления, произошло это только один раз. А могло быть гораздо хуже.
Первые грабли
Свои проколы я помню. Больше всего я боялся, что могут сбиться часы. Это ж вам не просто часы, под которыми влюблённые свидания назначают – это ж Главные часы Украины. Поэтому я не применил специально для электронных часов предназначенную серию микросхем К176, а разыскал разработанную для станков с ЧПУ, где присутствуют электродвигатели, магнитные пускатели, мощные соленоиды и другие излучатели помех серию К511. Серия была TTL, имела 15-тивольтовое питание и, по заверениям её создателей, превосходила по помехоустойчивости всё, что до той поры было создано человеком. Серия была очень примитивной, поэтому схема часов занимала раз в десять больше места, чем если бы была изготовлена на специализированных часовых микросхемах, да и времени на разработку потребовала больше в такой же степени. Но, мучимый кошмарами, в которых мои часы всё-таки сбивались в самый ответственный момент, я не успокоился на достигнутом и поместил в устройство управления вторые часы, идущие синхронно с первыми. Показания часов сравнивались, и если происходила рассинхронизация, звучал сигнал тревоги. На переднюю панель выводились только основные часы. По сигналу тревоги оператор должен был сравнить показания индикатора на панели и стоящего рядом стрелочного хронометра и принять меры – либо просто нажать кнопку синхронизации вторичных часов, либо сначала скорректировать первичные. И таки понадобилось пару раз за время эксплуатации эту процедуру произвести. Пришлось потом часы переделать.
Для сигнала тревоги я изготовил устройство, издающее свист падающей бомбы. Так, подурачиться. Потом выяснилось, что если понизить основной тон генератора свиста, то можно получить красивое коровье мычание. А в нашей лаборатории группа вед. инженера Роптанова создавала доильный аппарат, вернее электронику к разрабатываемому в Риге агрегату. Назывался он ДАЧ — Доильный Агрегат Четвертной – на один сосок коровьего вымени. Уточнив, что доильщики не прочь бы иметь для своих изысканий макет коровы, я предложил им купить у меня звуковую часть.
В общем, поверив на слово (напечатанное в справочнике по микросхемам) ереванским производителям микросхем 511-й серии, я сделал помехонеустойчивые часы, которые всё же отработали свой срок. Вторым моим промахом было неверное указание полярности диода в схеме дешифратора. У нас не было микросхем памяти, куда можно было бы записать все необходимые для табло шрифты, а также рисунки - ёлочку для Нового года, крейсер Аврора для 7-го ноября и т.д. Поэтому пришлось изготовить кустарные, размером с газету, знакогенераторы на основе диодных дешифраторов. Схема была настолько проста, что я не стал её макетировать, а заметил ошибку уже при наладке табло в Киеве, ячеек же с этим копеечным диодом было несколько тысяч, и два человека в течение недели выпаивали диоды и впаивали их другим концом.
Так или иначе, в назначенный срок бригада ЦКБИТников, куда входили работники 4-го научно-тематического отдела (НТО-4), конструкторского отдела (КО) и макетно-экспериментальной лаборатории (МЭЛ), выдвинулась в стольный город Киев для покорения самой высокой точки нынешнего Майдана, а тогда Площади Октябрьской революции, и установки на ней Главных часов Украины. Поселили нас в трёхместных номерах с умывальником профсоюзной туристской гостиницы «Дружба» и вверили заботам Управления капитального строительства (УКСа) Укрсовпрофа в лице его начальника Седелева, зам. начальника Глуховского и двух милых секретарш. Секретарши готовили для нас чай, покупали булочки и плюшки, и именно к ним стремились мы каждые полтора-два часа с продуваемого холодными мартовскими сквозняками железного куба. Часы располагались на 24-метровой башне, венчавшей 8-этажное здание ещё пустого Дома союзов.
Из четырёх табло часов на первом этапе запускались два - в сторону трибун для парадов и в сторону Главпочтамта. Соединялись табло друг с другом и со стойкой тиристорных ключей тринадцатью жгутами по 352 провода в каждом, так как на каждую из 4576-ти ламп одного табло шёл свой провод. И тут выясняется, что разработчик жгутов (или тот, кто готовил ему техническое задание) не учёл, что табло расположены на расстоянии около метра друг от друга. А это значило, что каждый из 4576-ти проводов нужно разрезать и впаять в разрез метровую вставку. Две недели вся наша бригада занималась этим высокоинтеллектуальным трудом, на этом фоне мой «хомут» с диодами выглядел достаточно невинно. 9152 пайки были заизолированы трубками-кембриками, собраны в 26 комков и туго обмотаны синей изолентой. Как потом выяснилось, каждый такой комок стал в самый ответственный момент зажигалкой замедленного действия.
Пришло время пуско-наладки. Так как в лаборатории можно было проверить только функционирование отдельных блоков, и вся махина в первый раз была включена уже здесь, то работать она, разумеется, и не подумала, а после решения очередной проблемы, тут же возникала следующая. Приближался день пуска - 1-е мая, и мы под предлогом ночных работ добились переселения в расположенную рядом гостиницу «Москва». Занимавшийся поселением сотрудник Управделами Укрсовпрофа Онойко поселил нас в полуподвальный филиал с четырёхместными номерами без всяких удобств, зато за счёт Укрсовпрофа. После двух дней дискомфорта я пошёл к Онойке и заявил, что если их контора не может оплатить нормальные номера, то мы готовы платить сами, но жить хотим не в филиале. Онойко долго торговался по поводу вместимости номеров, и мы сошлись на двух трёхместных и двух двухместных. Зря он торговался - в «Москве», как выяснилось, были только двухместные, и мы заселились довольно комфортно и бесплатно.
Работа таки да была очень напряжённой, голова часам к десяти вечера переставала работать, и мы отправлялись в чей-нибудь номер на ужин. Там мы принимали грамм по сто привезённого с собой спирта, но опьянение не наступало, мозги избавлялись от напряжения, и наступала расслабуха. В какой-то момент спирт наш закончился, и мы обратились за помощью к руководству УКСа, объяснив невозможность выполнения некоторых, придуманных тут же, технических процедур. На следующий день в нашу аппаратную, шатаясь, втиснулся мужик с полным ведром и, осторожно поставив ведро на пол, плюхнулся в кресло. В ведре плескался спирт, а мужик заплетающимся языком стал объяснять, что это смертельно опасный денатурат, выданный нам только для технических нужд. У нас не хватало воображения, чтобы представить себе заходящим в рюмочную мужика, идущего по Киеву с ведром спирта, пусть и ядовитого. Но и попробовать доставленный продукт никто не решался, пока заскочивший в аппаратную радиомонтажник не махнул на всё рукой, зачерпнул полкружки и открыл нам путь к блаженству.
Как водится, накануне 1-го мая - дате запуска табло, у нас всё получилось, хоть и мешали нам немного КГБшники. Ведь наш объект находился прямо над трибунами, где во время демонстрации очень было бы удобно прикончить всё партийное и государственное руководство республики. КГБшники появлялись за пару дней до торжественной даты и изучали объект и работу персонала. В такой обстановке мы с ними немного общались и начинали чуток понимать их сущность. Какие же они были безмозглые - а ведь нас опекали только майоры и подполковники. Помню, как один из них убеждал меня в величии дорогого Леонида Ильича на основании того, как пышно и уважительно его принимают за рубежом.
Непожар
И вот первый день работы нашего объекта. Утро, всё функционирует прекрасно, но мы всё же нервничаем и мечемся между аппаратной, крышей, откуда видно демонстрируемую картинку, и помещением табло на верху башни. За каждым из нас, как привязанный, ходит персональный топтун, ещё несколько опекают работающих на крыше под башней телевизионщиков. За сорок минут до 10.00 - начала демонстрации, я на крыше слышу громкий треск, из табло сыплются искры, и яркость его резко падает. Я мчусь наверх. У подножья крутой и узкой железной лестницы подымается с пола, отряхиваясь и потирая ушибы, майор, который наблюдал наверху за Сеней Коренем. Оказывается, Сеня, поменяв лампочку, спрыгнул с балкона второго этажа прямо на силовой кабель, лежащий на остром углу лебёдки. Изоляция не выдержала импульса шестидесятикилограммовой массы Сениного корпуса, кабель замыкает на массу, и кусок его выгорает. КГБшник мужественно скатывается по нескольким пролётам лестницы. Всё очень вовремя - до демонстрации полчаса, а кабеля нет. К счастью, одно из силовых соединений выполнено кабелем избыточной длины, мы ставим его вместо сгоревшего, а остаток сгоревшего подходит на место изъятого. Табло работает. До начала демонстрации десять минут.
Все расслабились, даже кагебешники. Табло работает, внизу под ним проходит демонстрация, стоят на трибуне руководители партии и правительства, в которых никто с нашей крыши из гранатомёта не целится, мимо них идут и идут колонны трудящихся и не трудящихся, а сверху идёт дождь. Я решаю подняться на башню. Там тепло и тихо, только чуть меняется слабый гул трансформаторов в зависимости от выводимой информации, вернее, от количества включающихся ламп. И вдруг гул перекрывается негромким треском прошивающего где-то изоляцию напряжения. Я начинаю озираться и вижу в центре табло хаотично перемигивающиеся лампочки, принюхиваюсь, приглядываюсь и нахожу источник звука, который ещё и светится. Это один из замотанных синей изолентой клубков заизолированных кембриками соединений, которые две недели паял наш героический коллектив. Под изолентой хорошо видно сильное искрение, а весь угол, где примыкают друг к другу два работающих табло, искрится перепрыгивающими с провода на провод каплями дождевой воды – вот и первая проверка дождеустойчивости всей конструкции.
Очевидно, что если клубок загорится, то огонь пойдёт вверх по тысячам довольно плотно расположенных проводов в обычной, неогнеупорной изоляции, и мелкие капли воды, вызвавшие замыкание, вряд ли помешают пожару. Я в панике хватаю кусачки и начинаю кромсать изоленту – ага, не тот случай. Меня начинает трясти – хоть напряжение постоянное и всего 110 вольт; как не вовремя пропал куда-то Сеня Корень – он, помнится, удивлял нас способностью держать в руках два провода из розетки в 220 вольт. Я ору Московцу в наш «воки-токи», что выключаю табло и, не дожидаясь ответа, жму вниз рукоятку контактора. Лихорадочно срезаю изоленту и вижу в насыщенном влагой клубке несколько спекшихся и замкнувших проводов. Выкусываю их и включаю табло, руки дрожат.
Но главный стресс достался всё же не мне. Ответственный за всё это мероприятие начальник УКСа Седелев стоял на трибуне то ли рядом с первым лицом, то ли через одного слугу народа и так рассказал об этом после демонстрации:
– Стою я себе спокойный и довольный, что всё обошлось наилучшим образом, помахиваю ручкой в ответ на приветствия демонстрантов, периодически поднимаю глаза, чтобы полюбоваться нашей прелестью, и вдруг – бац. Не светятся. Все уже к часам привыкли и наверх не смотрят, как и Сам, но это ж дело времени. Пытаюсь вытащить из кармана валидол, руки не слушаются, а я и не знаю что лучше – упасть тут с сердечным приступом или получить по полной за то, что не справился. И вдруг глядь – светятся наши часики…
Однако вскоре заискрил второй клубок. Поскольку процедура уже была отработана, отключение заняло минуты три-четыре, но после демонстрации Московец решил от греха подальше табло выключить, и мы стали анализировать ситуацию. Хотя чего там было анализировать – знаний физики за восьмой класс оказалось достаточно. Пространство между прижатыми друг к другу изолентой сотнями проводов образовало сеть капилляров, куда насосало лившейся сверху влаги, которая и замкнула близлежащие места паек. Так что мы удалили всю изоленту, а провода распушили, чтобы создать между ними расстояние побольше. Капли стали прыгать по проводам, не причиняя вреда, а в планы работ была включена герметизация конструкции.
Часики уже тикают
Началась опытная эксплуатация. Уехала домой бригада радиомонтажников из МЭЛа, оставив яркие впечатления, благодаря своему инженеру по фамилии Злепко, выделявшегося двумя качествами. Во-первых он обладал очень альтернативными познаниями в электронике, особенно на фоне своих, не обременённых высшим образованием подчинённых. Никто бы этого не заметил, так его бригада и не должна была решать никаких научных проблем, но он любил слушать рассуждения тех, кто эти проблемы решал, и вдруг встревать с каким-то советом. Ладно, хоть народ веселил. А ещё его хранила какая-то магическая сила. Мы раз десять пытались над ним подшутить одним немудрённым способом. Корпусной диод или транзистор, к которому припаян сетевой провод с вилкой, кладётся на сиденье стула или кресла, и вилка втыкается в розетку, когда жертва усаживается на «заминированное» место. Громкий «бабах» под пятой точкой ошеломляет жертву и радует зрителей. Так вот, с ним этот фокус ни разу не удался. Как только он выходил из аппаратной, проверочное втыкание вилки приводило к запланированному эффекту, а под его седалищем эффект фантастическим образом подавлялся. Наверно, эта же сверхъестественная сила способствовала его карьере – через несколько лет он стал проректором Винницкого политеха, причём не по административно-хозяйственной части, как я было предположил, услышав эту новость, а по науке.
Для эксплуатации часов Укрсовпрофом были выделены ставки шести операторов и их начальника. Дежурить они должны были по двое, так как работа считалась повышенно-опасной из-за наличия напряжения, якобы высокого, хотя после включения всё работало без вмешательства человека. «Начальник табло» Горячев был отставником с военно-техническим прошлым, любил поддать в рабочее время, что вполне позволяли его обязанности, и утверждал, что запросто бы сделал такие часы на реле и шаговых искателях. На наши возражения, что этих реле пришлось бы применить столько, что всего Дома союзов не хватило бы для их размещения, только иронически улыбался.
Больше остальных операторов мы подружились с Рыбами – двумя ребятами-совместителями с телевидения на Крещатике. Первого называли Акулой из-за фамилии Мантуло и росших в два ряда передних верхних зубов. Когда через пару лет он удалил задний ряд – через несколько дней вывалился и передний. Почему второго, по фамилии Бордуков, называли Карасём, осталось тайной, но именно он был главным и, пожалуй, единственным оппонентом нашего Виталия Перенчука, который скептически относился к претензиям последнего на звание самого крутого парня везде и во всём.
Вот они дискутируют на тему водительского мастерства. Карась пытается убедить Виталю в том, что вышивая по просёлочным дорогам вокруг родного села Джурин на отцовском инвалидном Запорожце, он не мог приобрести такую же квалификацию, как Карась, много ездящий по сложному для вождения Киеву на скоростном автомобиле «ВАЗ -2105». Виталя же утверждает, что он прирождённый водитель с уникальными способностями, и если они выедут на трассу, то Карасю останется только застрелиться от зависти. Второго автомобиля для ралли нет в наличии, поэтому спор остаётся неоконченным.
Или же Карась, окончивший музшколу по классу баяна, уверяет самоучку Виталю, что приёмы игры, которым обучают в школе, невозможно узнать и освоить самостоятельно, поэтому преимущество всегда будет за образованным музыкантом. Эти аргументы на Виталю никакого впечатления не производят, так как он обладает уникальными врождёнными музыкальными способностями, а его мама, школьная училка пения, брала его, дошкольника, на свои уроки, где он аккомпанировал всем на баяне. Баян у Карася есть, но нет достойного арбитра, и этот спор также остаётся незавершённым.
Разок спор чуть было не доходит до завершения, когда Карась, показывая на приколотый к Виталиной рубашке значок в виде ракетки для пинг-понга, спрашивает, умеет ли тот вообще-то играть в настольный теннис.
– Ха,– отвечает Виталя,– во всяком случае, в этом здании не найдётся человека, который смог бы меня обыграть.
В здании трудилось несколько сотен человек, и такое заявление я назвал бы опрометчивым. Разыскивать теннисистов в Доме союзов было делом хлопотным, но, имея перед глазами грузную фигуру героя, весящего сто с чем-то килограммов, я скептически оценил его теннисные возможности и решил предложить для эксперимента свою кандидатуру. Я ведь тоже находился в Доме союзов и предполагал, что моих, довольно средненьких пинг-понговых навыков, будет достаточно для такого уровня поединка. Мы поспорили на бутылку, и компания, включавшая Рыб, Перенчука и меня, отправилась в подвал к теннисному столу. Там во время разминки Виталя осознаёт, что выигрыш ему не светит и придумывает какой-то предлог, чтобы игру отменить.
Табло же продолжает приносить сюрпризы. В первый же солнечный день обнаруживается, что красные стёкла-светофильтры, закрывающие лампы, ужасно бликуют на солнце и образуют на площади зоны, перемещающиеся с движением светила, в которых кроме сильного блеска на табло не просматривается ничего. И самое страшное, что к десяти утра, времени, когда начинаются демонстрации и парады, такая зона накрывает место для трибун.
Элемент индикации разрабатывал Виктор Шикирявый, он принимает решение установить перед светофильтром чернёную металлическую сетку. Когда девять с лишним тысяч сеток готовы, наша бригада вместе с прибывшим из КБ десантом, две недели развлекается такой забавой: извлекаетсяся патрон с лампой, специальным крючком вытаскивается светофильтр, заталкивается на своё место сетка, за ней светофильтр, возвращается на место патрон с лампой. После всего включается табло и радует нас не только отсутствием бликов, но и отсутствием возможности разглядеть на освещённых солнцем экранах какую-либо информацию – чернёные сетки чрезмерно уменьшили яркость.
Тогда Шикирявый решает сетки убрать, а от бликов избавиться матированием стёкол. Опять высаживается десант из родного КБ, причём отдельная группа девушек-инженеров из нашей лаборатории матирует стёкла, погружая их в плавиковую кислоту. Обнаруживается неведомое нам ранее свойство этой ужасной, разъедающей даже стекло, кислоты – нежным дамским пальчикам она не причиняет вреда, и девушки работают без перчаток. После окончания работ выясняется, что это вовсе не окончание, так как яркость оставляет желать лучшего.
Следующее решение – установка между лампой и светофильтром линзы. Заказываются линзы и держатели для них, которые мы именуем паучками из-за некоторого сходства с восьминогими насекомыми. Опять трудовой подвиг и опять разочарование результатами. Виктор готовит ещё несколько решений и переделывает под них несколько ячеек в выделенном ему для экспериментов углу табло. Солнечным днём мы ходим по площади и оцениваем результаты – за явным преимуществом побеждает вариант с матовым стеклом и рефлектором. Заказываем рефлекторы на заводе автоэлектороаппаратуры и готовим очередной штурм башни. На этот раз последний. Хорошая это штука – рефлектор.
Куранты по-киевски
Во вторую комнату аппаратной завозят оборудование для озвучивания часов – озвучку проектировала специализированная мастерская (так у архитекторов называются отделы) того же института «Киевпроект», что проектировал здание Дома союзов. Сначала всё выглядело нормально: завезли две (основную и резервную) киловаттные чешские звукоусилительные стойки – по десять стоваттных усилителей в каждой, на балконах под табло смонтировали и подключили соответствующие этим усилителям динамики так, что они могли работать от любой стойки. Но потом началось что-то странное. Завезли два «Меломана» – распространённых в то время агрегатов, которые проигрывали в ресторанах за пятачок выбираемую нажатием соответствующей клавиши грампластинку. Похожи они были на помесь комода и буфетной витрины, иногда отказывались ставить выбранный диск, а иногда, наоборот, крутили его, не переставая. Это в том случае, когда вообще функционировали, так как механика, вытаскивающая из кассеты нужный диск и транспортирующая его к месту проигрывания, была сложной и не очень надёжной. Потом привезли два подержанных студийных магнитофона, тоже размером с большой комод каждый, работающие на широкой шестисантиметровой ленте. Последним доставили обычный проигрыватель грампластинок первого класса. После этого появился главный конструктор этой системы с монтажником. Монтажник стал протягивать и подключать провода, а конструктор сел согласовывать со мной стыковку своей системы с нашей стойкой управления. Для начала он поведал мне алгоритм работы всей системы озвучивания башенных часов.
Итак, часы должны проигрывать мелодию и ударами колокола отбивать время каждый час. Звучать будет фрагмент песни А. Филипенко «Славлю мою батьківщину», исполняемый на ксилофоне, а в «торжественные часы» – 6.00, 12.00, 18.00, 24.00, а также в 10.00 во время парадов и демонстраций эту фразу будет повторять оркестр. Поэтому будут изготовлены 12 грампластинок – мелодия и один удар колокола, мелодия и два удара и т. д. И одна специальная праздничная с торжественной мелодией и десятью ударами. На магнитофонную ленту будет записана такая же последовательность фонограмм. Вместо пятикопеечной монеты, запускающей работу «Меломана» замыканием соответствующего контакта, будет подаваться электрический сигнал от нашего устройства управления . По этому сигналу запустятся одновременно оба «Меломана» и оба магнитофона, а на усилитель будет подаваться сигнал с первого ресторанного монстра. За процессом будет следить оператор, и если откажет первый «Меломан», переключит систему на второй, откажет второй – переключит на первый магнитофон, откажет и он – на второй. Последним рубежом борьбы за честь республики станет проигрыватель, на пластинку которого не дрогнувшей рукой оператор опустит иглу звукоснимателя. Всё. Требования застрелиться в случае полного отказа всего оборудования в программе не было.
В начале повествования я дёргался и пытался задавать вопросы: например, как намеревается уважаемый проектировщик, при переключениях с одного источника звука на другой, попадать в ту же точку фонограммы, если эти источники принципиально не синхронизируемы, особенно в случае ручного проигрывателя, как он собирается избавляться при этих переключениях от щелчков и хрюков. Потом я понял никчёмность своих домогательств, расслабился и стал получать удовольствие, иногда только протирая глаза, чтобы убедиться, что передо мной не продвинутый семиклассник в радиолюбительском кружке, а солидный дяденька, руководитель солидного проекта. Он закончил лекцию, его помощник закончил монтаж, они собрали вещички и попрощались, а я пошёл на Крещатик, в ближайший гастроном за бутылкой, без которой хоть и можно было разобраться в технической стороне вопроса, но поверить в то, что это не розыгрыш и не сон было не просто. Переспав с этим кошмаром и убедившись наутро, что весь реквизит – «Меломаны», магнитофоны и проигрыватель таки да существуют, а на карте честь не только нашего коллектива, но и столицы Украины – я пошёл к курирующему наш объект заместителю начальника УКСа Глуховскому, рассказал ему всё, что я думаю об этой истории и заверил, что больше двух недель они в предполагаемом режиме не продержатся. Глуховский меня выслушал, признался, что ни черта в ситуации не понимает, но если я так уверен в озвученном мною анализе, то могу разрабатывать свой вариант, а УКС у меня его купит.
Никаких двух недель эксплуатации «курантов» не понадобилось. Через несколько дней пришёл главный озвучивальщик, принёс пластинки и попытался поразить нас чарующими звуками своего детища. Звуки не желали совпадать с цифрами на табло – были бы там стрелки – несколько секунд отставания или опережения первого удара колокола никто бы не заметил, а с цифрами этот номер не проходил. «Меломан» же имел довольно шумный механизм, и чтобы его вибрации не были слышны в динамиках, тонарм, на котором крепился звукосниматель, был выполнен на очень мягкой подвеске. Эта-то подвеска и не позволяла точно опустить иглу звукоснимателя в нужное место пластинки.
Кстати, пластинок наш умелец принёс только две – с одним ударом колокола и с двенадцатью. Оказывается, он думал, что пластинки будут стоить по несколько рублей за штуку, ведь в магазине они продавались по рублю и тридцать копеек. А тут выяснилось – какой сюрприз – что изготовление матрицы обходится во много-много тысяч денежек, и если с этой матрицы наштамповать много-много тысяч дисков, то цена будет в рублях, а если дисков будет несколько, то цена будет в тысячах.
После этого на студии были записаны на магнитофонную ленту все необходимые мелодии и удары колокола, ленту продублировали для надёжности – и наши часы стали звучать. Звуки колокола, правда, оказались совсем не чарующими. Колокол имитировал в оркестре какой-то ударный музыкальный инструмент, нами не распознанный, и звучал он довольно мерзко. Утром операторы выставляли ленту на начальную метку, после отработки очередного часа, корректировали положение следующей метки – и так до конца дня. После последнего в этот день удара, плёнку перематывали в начало. Это требовало постоянного внимания операторов, и хоть магнитофоны работали безотказно, человеческий фактор добавлял руководству Укрсовпрофа седых волос. Так, например, услышав в гостиничном номере музыку и колокола в неурочное время, я помчался на объект устранять неисправность, но был встречен улыбающимся директором табло, успокоившим меня и объяснившим, что он перематывал ленту на резервном магнитофоне, потом решил проверить результат своих трудов и случайно не выключил усилители. Речь его была сбивчивой, а перегаром несло на всю аппаратную.
Приехав в Винницу, я доложил обстановку Московцу и получил добро на разработку своего озвучивания. И в это же время мы начали разрабатывать для часов новую стойку управления, так как в первой оказалось достаточно много изъянов, поэтому Московец поручил мне составить новый договор с УКСом на выполнение всех предстоящих работ. Когда я представил ему этот договор, Шура один пункт забраковал. После корректировки, пункт «Изготовление системы озвучивания часов» стал таким: «Доработка стойки управления часов для стыковки с системой озвучивания». Я разницы не видел, так как вообще включил этот пункт просто для того, чтобы иметь возможность заниматься звуком, никому ничего не объясняя, а Московец, в отличие от меня, лоха наивного, знал, что делает. Подписав договор в УКСе, я потребовал от этой конторы два лучших отечественных магнитофона – имелась в виду «Электроника–001» по 1000 рублей за штуку. Ну, и работу по созданию системы озвучивания оценили тоже в 1000 рублей, это при зарплате инженера рублей в 130.
Раздобыть магнитофоны взялся начальник Управделами Укрсовпрофа и через несколько дней доложил, что «Электроника» недоступна, так как вся продукция идёт на экспорт, но он выбил фонды на два вторых по крутизне магнитофона «Ростов–102С» по 750 рублей за штуку. Получить их нужно было на ростовском заводе-изготовителе. Вообще-то городские и республиканские власти оказывали нам всяческое содействие, но иногда там, где даже они оказывались бессильны, выручить могла простая советская взятка. Скажем, понадобились нам микросхемы памяти с ультрафиолетовым стиранием, производство которых освоил один из киевских заводов. Этой памятью я хотел заменить злосчастные диодные знакогенераторы, занимающие приличный кусок пространства аппаратной. Завод заставили принять заказ, но тамошние спецы с документами наперевес доказали, что производственный цикл создания такой микросхемы занимает полтора года, что не лезло ни в какие ворота. Когда же этих спецев оформили в ЦКБИТ на совместительские должности, цикл сократился до полутора месяцев.
Микросхемы памяти, в которую можно было бы записать звук удара достойного колокола, в нашей стране не водились, и я задумал поработать над электромеханическим имитатором. Для начала я взял молоток, пошёл бродить по территории КБ и лупить по всем железякам, попадавшимся по пути. Пожарная рында из кислородного баллона надежд не оправдала, а вот пятиметровая водопроводная труба звучала точь в точь как инструмент на нашей грампластинке. Я уже решил было поместить такую трубу в длинный звукоизолирующий контейнер, который вполне бы поместился рядом с плинтусом в аппаратной, но вовремя вспомнил, что у меня имеются какие-никакие мозги, и решил их употребить. Употребление мозгов привело меня к мысли, что колокольный звон мог бы издавать достаточно длинный металлический предмет, который хорошо бы для удобства запихнуть в ограниченный объём. А что первым делом приходит на ум инженера, размышляющего о таком объекте? Она! Нет, не баба – спираль. И спираль тоже не для бабы, а для чего-нибудь механического. Короче – пружина. И я побежал. Побежал я через дорогу, где напротив нашего КБ находилась областная база «Вторчермет». Там-то я и ощутил своё истинное призвание и потом часто посещал это обширное поле чудес, особенно после того, как узнал, что туда привозят сданные инвалидами «Запоржцы». Счастливым обладателем такого чуда советского автопрома был и я, но в тот раз моё зрение выхватывало предметы только одного типа. Через пару часов я вернулся в лабораторию, груженный двумя десятками пружин разных форм и размеров. Пружины я развесил под кульманами сотрудников и стал стучать по ним, записывая звуки на магнитофон. В лабораторию потянулись паломники из ближних и дальних отделов, рассчитывавшие обнаружить церковь, и с удивлением находившие коллекцию пружин. Победила пружина от подвески железнодорожного вагона. К её центру тяжести был приварен болтик, посредством которого она на растяжках с вставленными резиновыми кольцами крепилась к конструкции, напоминавшей аквариум без стёкол. С одного торца по пружине стучал латунный молоточек, приводимый в действие соленоидом, у другого находился микрофон. Латунным молоточек был потому, что пружины были сильно намагничены при сортировке электромагнитным краном на базе, и железный молоток к ним прилипал.
Пружина отлично звучала на открытом воздухе, и я решил, что можно не заморачиваться акустическими качествами корпуса для имитатора. Я нашёл какой-то прибор с множеством ручек, лампочек и тумблеров, выглядящий солидно и дорого, выпотрошил его и сунул туда свою пружину. «Бзынь» – донёс до слушателей микрофон после удара молоточка – никакого послезвучия, никаких модуляций, как будто упала на пол сковорода. Не так всё просто, догадался я и заказал в столярке большой ящик из многослойной фанеры. Как у хорошей звуковой колонки. Эффект оказался ещё интереснее – после удара низкое гудение не затихало минут пять. Только после этого я додумался смоделировать открытое пространство, выстелив корпус внутри толстым слоем поролона. Снаружи корпус обклеили поролоном для пущей изоляции от внешних звуков и обили дерматином. «Колокол» зазвучал замечательно, куда там было до него главному колоколу кремлёвских курантов. Потом, когда какие-нибудь гости просили показать чудесный большой колокол, который они слышали на площади, персонал табло открывал им обитый дерматином кондовый сундук и наслаждался полученным эффектом.
Осталось создать устройство, надёжно и качественно воспроизводящее музыкальные фрагменты. В те времена это мог быть только магнитофон. Поначалу мы с Московцом, продумывая концепцию устройства, собирались и бой колокола воспроизводить с магнитофона, для чего Московец родил пару ценных идей (там были свои проблемы, и таки понадобились бы два магнитофона), но вариант с пружиной победил. Пока не были получены «Ростовы», я употребил для исследований имевшийся в лаборатории «Маяк–203С» – самый популярный в то время магнитофон ценой в 260 рублей. В нём была выброшена вся электроника, остался только лентопротяжный механизм с прижимным роликом, имевшим привод от соленоида. По специальному массиву роликов перемещалось кольцо из магнитной ленты, которое останавливалось, когда промытое в рабочем слое окошко достигало оптопары. Никаких механических контактов в устройстве не было, и оно спокойно проработало больше двадцати лет. Стало очевидно, что первоклассные «Ростовы», которые в перспективе должны были попасть мне в руки, здесь не нужны. Обещанное вознаграждение в 1000 рублей я собирался поделить на четыре равные части – Шуре Московцу, как покровителю всего этого безобразия и генератору технических идей, Мише Борбичу, который должен был тащить кусок моей работы, пока я развлекался с пружинами в сундуках, себе, как главному исполнителю и одну часть ребятам, которые точили, фрезеровали и паяли разные узлы «Киевских курантов». Добавление в эту корзину маячивших в перспективе «Ростовов», должно было изменить калькуляцию, но я предпочитал не задумываться об этом раньше времени, так как изменение происходило в лучшую сторону, а на лучшее лучше раньше времени губу не раскатывать. Уж этому меня жизнь научила, и как-то не волновал меня «магнитофонный» вопрос. А вот кое-кого, на удивление, волновал.
Во время Олипиады-80, которая проходила и в Киеве, всё функционировало гораздо лучше, чем обычно, особенно рестораны. В гостинице «Москва», где мы жили, ресторан работал ещё и до последнего посетителя. Сама гостиница была заполнена на четверть, исключительно иностранцами. Советских граждан было человек шесть, включая нашу тройку – Московца, Перенчука и меня, которая и сидела в ресторане, когда Виталя вдруг спросил:
– Борис, а как ты собираешься делить магнитофоны?
– Да уж как-нибудь поделим,– ответил я, удивившись такому повороту, так как Виталя был далёк от звуковых дел,– было бы что делить. Если магнитофоны нам достанутся – не подерёмся.
– Нет,– упорствовал Виталя,– магнитофона-то два, а нас четверо.
– Кого это, нас? – аж подпрыгнул в своём кресле Шура.
– Ну, как… Ты, я, Боря и Борбич.
– А ты как в этом деле участвуешь,– продолжал удивляться Московец,– что-то я не замечал от тебя никакой помощи.
– Ну… Мы же одна команда.
– То есть, ты всё это время считал себя членом команды? Чего ж ты не предложил хоть раз свою помощь? Ну, прикрутить, там, какую-нибудь гайку или перетащить какой-нибудь груз. Давай тогда, поучаствуй в этом деле, помоги чем-нибудь.
– Ладно. Не надо мне ничего, раз так.
Виталя изобразил глубокую обиду, надул губки и погрузился в трапезу. Ну, прямо невинная девушка, светлые мечты которой растоптаны грубым мужланом. И таки да – под личиной брутального мужика – а именно так выглядел Виталя, скрывалось что-то очень женское. Скрывалась натура нахальной, хотел сказать базарной, но нет – конторской сплетницы. На следующий день он стал ловить знакомых ему сотрудников Укрсовпрофа, хватать за пуговицу и заставлять выслушивать страшилку про Бориса, который задумал украсть дорогие магнитофоны, а озвучку сделать из дерьма, которое не проработает и месяца. Мне об этом рассказали все операторы табло, а сколько он обработал незнакомых мне профсоюзных служащих, я не знаю, но вскоре сплетня докатилась до руководства УКСа. Скорее всего, сам Виталя, как ревнитель социалистической законности и настучал, но как бы там ни было, меня вызвал Глуховский и заявил, что будет создана специальная комиссия, которая составит акт о том, какие узлы магнитофонов были использованы во благо Советской родины, а какие оказались лишними и должны быть сданы на склад. Тоже во благо того же.
Между тем, никакими магнитофонами ещё и не пахло. Когда я стал искать добровольца для командировки в Ростов, Виталя принялся с жаром доказывать потенциальным кандидатам, что они на своём горбу протащат в рай хитрого мерзавца Бориса, который и слопает потом все сладкие ягодки. Доброволец всё же легко нашёлся. Им стал оператор Коля, который и выдвинулся в направлении Ростова.
Перенчук
Виталя отвечал за силовое питание табло. Схема этой части занимала 1–2% от общего объёма схем, но по габаритам и массе превосходила всё остальное. Технически она тоже была не проста, поэтому разрабатывал её сам Московец. Я помню, как недели две лист с этой схемой был приколот к Шуриному кульману, потом был передан для подписи Перенчуку и ушёл в работу. Виталя стал ездить в Дагестан, добывать там дефицитные трансформаторы весом в несколько тонн, ещё где-то доставать электровозные диоды и ещё какие-то крупные штуки.
Однако, я полагаю, что самую большую пользу проекту Виталя принёс, сам того не желая, тем, что значительно улучшил качество моей жизни в Киеве, где мы с ним провели десятки месяцев, курируя опытную эксплуатацию часов. В этом плане его деятельность имела два направления – эротическое и бытовое, и если для второго достаточно было врождённых качеств, то квалификация в первом выросла с нуля до заоблачных высот на глазах командированного в Киев коллектива. Когда на второй или третьей неделе нашего проживания в профсоюзной гостинице «Дружба», он закадрил свою первую жертву, то так гордо демонстрировал добычу всем и каждому, что было понятно – парень женским вниманием не избалован. И тут ему, что называется, попёрло. Срок, отпущенный туристической даме в Киеве согласно турпутёвке, равнялся нескольким дням, потому к такой периодичности и приблизился темп сменяемости Виталиных подружек.
Внешностью и манерами Виталя был никак не Ален Делон, и его фантастический успех у женщин оставался для меня загадкой. Конечно, его успехам способствовала уверенность в собственной неотразимости, его всеядность – охота велась на дам в возрасте от 16-ти до 60-ти любой внешности и комплекции, а также то, что забрасывал он мелкоячеистую сеть – цеплял всех, до кого мог дотянуться. Ещё одна особенность Виталиных половых контактов, на которой он через несколько месяцев застабилизировался – одноразовость. Ну, или одноночесть – глядишь, сегодня он привёл ухоженную красавицу, а назавтра в номере невзрачная хабалка, вчерашняя же обрывает телефон и достаёт соседа, то бишь меня, в попытке понять, что случилось с её героем. Ещё вчера он был такой зайка, а сегодня ведёт себя как тов. Бендер в отношении мадам Грицацуевой. В общем, герой анекдотического тоста «За постоянство мужчин и непостоянство женщин» – это был он, Перенчук.
Поскольку туриствующие дамы иногда водились парами, то Виталя требовал товарищеского участия в разбиении отловленной пары. В принципе, дело это было хорошее, украсившее и разнообразившее командировочную жизнь, но потребовавшее некоторого опыта, без которого первый блин вышел комом.
Мы тогда жили в туристской гостинице и пошли в ресторан на вечер отдыха для туристов. Виталя сразу же подсадил за наш стол двух дам, представившихся авиадиспетчерами из Свердловска. Рядом с Виталей села миловидная дама, а моей соседкой оказалась Баба-Яга – глубокие складки на лице, крючковатый нос и неполный комплект передних зубов никаких других ассоциаций у меня не вызывали. Я стал обхаживать девушку за другим столом, и уже позабыл про обязательную программу за столом нашим, как вдруг прямо из танца меня выдернул Виталя и зашипел:
– Ты чё делаешь? Эта малолетка тебе всё равно не даст, а диспетчерши живут вдвоём в одном номере, как и мы. Расклад идеальный – каждой паре по номеру.
– Виталя, но на мою долю же выпала Баба-Яга натуральная…
– Да ну, нормальная баба – ты посмотри, какая у неё жопа!
Я был так впечатлён физиономией, что на жопу внимания не обратил и Виталиным призывам не внял. Тогда Виталя предложил поменяться партнёршами. Это был бы прекрасный вариант, но вечер подходил к концу, и я, в отличие от Витали, не смог себе представить такое продолжение приключения. Я улизнул с «малолеткой». В течение часа или двух мы сидели с ней на подоконнике в холле, задёрнув перед собой шторы, и целовались. Несколько раз мимо пробегал Виталя с криком «Борис». Потом всё произошло по его сценарию – барышня ушла, а я поплёлся в свой номер. Номер был закрыт – Виталя явно был в номере у дам, вот только в каком? Надеясь, что он, как обычно взял с собой гитару, я стал ходить вдоль коридора и прислушиваться – и преуспел. Когда я открыл дверь, Виталя радостно провозгласил:
– Ну вот! Я же говорил, что он придёт! Надо выпить!
Он разлил по стаканам водку, сказал тост, бренькнул что-то на гитаре и исчез. Вместе со своей дамой и с ключом от нашего номера, оставив меня, как Ивана-дурака, на съедение Бабе-Яге. Мы допили водку, я спросил у дамы, где её кровать, и улёгся в соседнюю. Дама, раздеваясь, грустно сказала:
– А никто ведь не поверит, что мы спали в разных кроватях.
– Не поверит,– согласился я.
И точно, единственный посвящённый в эту историю Виталя и не поверил. Он и в дальнейшем в подобных ситуациях мне не верил. Совершенно искренне, так как для него такой ход событий был категорически невозможен. К счастью, последующие приключения происходили, по большей части, в трёхкомнатных люксах гостиницы «Москва», а там выполнять товарищеский долг по разделению спаянных дамских пар было совсем просто. К концу накрытого в гостиной ужина, когда Виталя уволакивал свою жертву в спальню, у меня оставался выбор – заняться второй дамой, если она проявляла ко мне интерес, или предложить ей комплект белья и свободный диван, а самому занять другой, так как в люксах этого добра было навалом.
В люксах я оказался тоже благодаря Перенчуку, его качеству, которое именуют вторым счастьем. Когда-то я устроил переселение нашего коллектива в гостиницу «Москва» за счёт Укрсовпрфа. Нам выдавали письмо на имя директора гостиницы с просьбой поселить таких-то и гарантией оплаты. В один из приездов, администратор гостиницы заявил, что поселение невозможно, так как свободен только номер-люкс. Я даже подумать не успел, что предпринять в таком случае, как Виталя заявил, что нас это не волнует – в письме ведь не указана категория номера, значит гарантируется оплата любого. Нас поселили, и никого в Укрсовпрофе это не взволновало. Более того, когда через месяц тот же администратор захотел нас выселить, так как на втором месяце стоимость номера удваивается, мы предложили ему разбираться с профсоюзной бухгалтерией. Ответ профсоюзного главбуха на звонок администратора был простым: «Пусть живут до даты, указанной в гарантийном письме».
С этого момента мы стали жить в люксах – на радость себе и администрации гостиницы, так как место в люксе стоило 7р. 50коп., а не 3 рубля, как в обычном номере, и они часто пустовали. Казалось бы, чего ещё надо для командировочного счастья? Ну, мне, может, и ничего, но не так скромен и прост оказался Виталя. Первый наш люкс был расположен на втором этаже – самом низком из жилых – и был обставлен мебелью, изготовленной по размерам комнат, и устлан коврами, которые не оставляли зазора между собой и плинтусами. А ещё там было пианино. Виталя всегда таскал с собой гитару, виртуозность игры на которой я, в силу своей дремучести, оценить не мог, но на дам это явно производило впечатление. Теперь же Виталя мог отложить гитару и сбацать какую-нибудь «Мурку» на пианино.
Второй раз нас поселили в люкс на седьмом этаже, и тут выяснилось, что чем выше расположен номер, тем проще его убранство. Это Виталя ещё мог перенести, но что его очень возмутило – отсутствие пианино. И он собрался идти к администратору и требовать доставки инструмента или переселения нас в уже соответственно оборудованный номер. Я пытался его образумить:
– Виталя, ну зачем нам пианино? Ты играешь на нём полчаса в месяц, обойдёмся…
– Как это обойдёмся?!!! – возмутился Виталя,– К нам придут девушки – а у нас нет пианино!
И он пошёл. И нас переселили, а в следующие приезды нас, как кагебешников на задании, водили по свободным люксам, а мы оценивали обстановку и вид из окон (а вид из окон менялся мало, так как на каждом этаже было по два люкса, и оба выходили на площадь) и выбирали подходящий. С пианино, разумеется.
Когда мы приехали в Укрсовпроф после случившегося на табло пожара, тишайший сотрудник Управления делами Онойко был как всегда безупречно вежлив, но направление выписал в тургостиницу «Дружба» с оплатой за счёт постояльцев. Так и жил бы я на отшибе в трёхместных номерах с умывальником до конца майданной эпопеи, но рядом был Виталя. И когда проверить состояние дел по ликвидации последствий пожара пришёл со свитой секретарь Укрсовпрофа Пойда, а он был вторым человеком в организации и курировал наше табло, состоялся такой диалог:
– Есть ли какие-нибудь просьбы? – спросил Пойда. Я отводил глаза и не знал, куда деваться после такого катаклизма, а Виталя никак не тушевался и бодро сказал:
– Есть. Нас бы поселить сюда, в «Москву». А то мы зависим от общественного транспорта и не можем работать допоздна.
– Поселить,– сказал Пойда. Референт сделал у себя отметку, и нас опять поселили на прежних условиях. Даже пианино мы не лишились.
Пожар
В какой-то день прохожие на Крещатике заметили над нашей башней столб дыма и вызвали пожарных. От них мы и узнали о пожаре. Как оказалось, загорелся один из четырёх трансформаторов мощностью киловатт, кажется, по двести. Это был «сухой» трансформатор, предназначавшийся для каких-то печей. Сухой, так как в такого класса зданиях запрещено было применять взрывоопасные масляные.
Как обычно, создали комиссию, которая, как обычно, пришла к выводу, что виной всему заводской дефект трансформатора. И мы стали жить-поживать как и до пожара. Но через несколько дней загорелся второй трансформатор. Опять с воем мчались по Крещатику красные автомобили, опять разворачивали в нашем коридоре пожарные рукава... Отличилась эта эпопея от первой только тем, что сматывая свои пожарные рукава, огнеборцы смотали заодно и длинную дорогую ковровую дрожку из нашего коридора...
Тут уж пришлось плотнее заняться причиной возгорания, и выяснилось, что сопротивление внутренней изоляции трансформаторов намного ниже минимально допустимого. Было холодно и сыро, шли дожди, трансформаторы отсырели. Теперь режим работы табло стал таким: Утром пришедшая смена замеряла сопротивление изоляции. Если оно было низким (а оно было таким в то время почти всегда), включались несколько калориферов, которые сушили трансформаторы. Когда сопротивление достигало нормы, табло включалось.
Поскольку работу табло курировала канцелярия первого секретаря КПУ (тогда Щербицкого), и не просто курировала, а вела прямой визуальный контроль, то проблема оказалась достаточно высокого уровня и добавила немало седых волос руководству Укрсовпрофа, да и ЦКБИТскому начальству тоже. Поэтому решили за ценой не стоять и разместить новые трансформаторы на тёплом, полном тепловых коммуникаций, техническом этаже. Ближе к окончанию этих работ, ситуация с трансформаторами переменилась – они стали постоянно находиться в идеальном состоянии и перестали нуждаться в сушке.
Вот тогда я и заинтересовался таким феноменом и произвёл расследование, которое показало, что отсыревание трансформаторов примерно совпало с демонтажом фанерных щитов с балконов, где потом смонтировали динамики озвучивания. Балконы должны были остеклить неким «бронзированным» стеклом, фанеру убрали, а поставка стекла задерживалась. Дождь к этому отношения не имел, так как балконы располагались ниже табло. Трансформаторы перестали отсыревать ровно тогда, когда застеклили балконы. И я понял, что наша башня представляла собой вытяжную трубу, по которой поднимался тёплый воздух с технического этажа, а удаление фанеры нарушило циркуляцию. Открытые балконы оказывали поднимающемуся тёплому воздуху гораздо меньшее сопротивление, чем само табло, и воздух уходил в небо через них.
Когда я рассказал о своём расследовании Московцу, который уже занимался другими делами, тот посоветовал мне помалкивать, так как на перенос трансформаторов потратили 100 тысяч, по тем временам немало.
Куранты по-ЦКБИТски
Тем временем, я закончил свою систему озвучивания, и над Майданом поплыл красивый колокольный звон, заметно превосходящий по всем параметрам то, что издавали московские куранты. Попутно я с удивлением понял, что их реставрацией то ли в 1918, то ли в 1996 году руководили недоумки. Сначала я решил, что часы эти опережают точное время секунд на двадцать, и только намного позже понял, что в двадцатом веке идиоты решили обозначать точное время не первым ударом колокола, а первым звуком мелодии.
Оператор Коля, вернувшийся из Ростова, поведал страшилку о своих мытарствах с магнитофонами. Его выпустили с завода с четырьмя большими коробками – два магнитофона и две акустических системы – и предоставили самому себе. Поймав за червонец грузовик, он притаранил товар на вокзал и занялся оформлением багажа. Здесь его тоже ждала засада – багаж в картонной упаковке не принимали с объявлением цены, а на изготовление деревянной тары у него не было ни времени, ни денег. Пришлось отправлять без объявления цены. Приехав в Киев, он стал ходить на вокзал – сначала каждый день, потом каждую неделю, потом каждый месяц. Магнитофонов не было. Я решил, что работники багажного отделения, вынудив отправить груз без цены, тут же его и украли, так как санкции в таком случае ничтожны. Примерно через год, поменялся главный профсоюзный бухгалтер, который обнаружил недостачу и позвонил на вокзал. Там сказали, что магнитофоны на месте, что через три дня истекает срок хранения, и, что если быстро их не забрать, то они будут реализованы в доход государства. Оказалось, Коля искал свой багаж на станции Киев-Товарный, а надо было обратиться на станцию Киев-Пассажирский. Магнитофоны поставили в двух комнатах аппаратной Часов, и они много лет услаждали слух коллектива операторов. И всё благодаря защитнику социалистической собственности Виталию Перенчуку.
Операторам стало работаться заметно легче, то есть, им вообще ничего не нужно было делать, и, главное, исчез человеческий фактор, а с ним и сбои озвучки. Крупное начальство заметило изменение звучания на слух и приходило с комплиментами. После месяца эксплуатации я пошёл к Глуховскому и, убедившись, что он работой доволен, попросил заплатить оговоренную сумму. Тот изобразил глубокую обиду и заявил, что не понимает о чём речь – ведь Укрсовпроф заплатил за всё ЦКБИТу в соответствии с последним договором. Я вспомнил добрым словом Московца и продемонстрировал Глуховскому договор, где фигурировала только доработка стойки управления для согласования с устройством озвучивания. До этого Московец заявил мне, что не желает, чтобы Перенчук «разносил своими сплетнями вонь по всему ЦКБИТу» и, поэтому, отдаёт свою долю в его пользу. Это не лезло ни в какие ворота, и я пытался убедить Шуру просто включить Виталю в группу и разделить деньги на пятерых, но он был непреклонен.
Глуховский, убедившись в отсутствии работ по изготовлению устройства озвучивания в договоре, на минутку задумался, а потом понёс околесицу, из которой сделал вывод о невозможности оплаты. Оплаты довольно скромной, даже при учёте только лишь выгод самого Глуховского, избавившегося от страха репрессий за сбои старой системы, оплаты не из своего кармана смешной для его конторы суммы. Поняв наконец, с какой мразью пришлось иметь дело, я рассвирепел и сообщил, что раз так, то я свою аппаратуру отключаю и увожу. Ни в каких документах она не фигурирует, а значит и обсуждать больше нечего.
Тут Глуховский занервничал, забормотал какие-то примирительные заклинания и на оплату согласился. На табло в тот момент присутствовали три члена нашего коллектива – я, Борбич и Перенчук, поэтому я расписал сумму на троих, чтобы после получения разделить её на четверых, как договаривались. Когда я подошёл к Витале, чтобы изъять лишние 80 рублей, он сказал, что знать ничего не хочет, он на эти деньги уже выстроил планы и ничего отдавать не собирается. Так как Виталя созданию озвучки только активно мешал, то это была демонстрация ситуации, когда бабло оплатило зло. Потери настоящих членов бригады были небольшими – меньше чем по тридцатке, но противно было очень. Я, чтобы понизить психологический дискомфорт, занёс этот расход как плату Витале за вклад в дело обеспечения меня трёхкомнатными люксами. Иногда даже индивидуальными, так как бывало, что мы приезжали вчетвером и заказывали два номера, а через несколько дней Московец с Борбичем возвращались, и мы с Перенчуком оставались доживать месяц-полтора каждый в своём люксе. А проживание в этих номерах ещё и дотировалось родным предприятием в сумме 120 рублей в месяц – фактически, второй зарплатой. Происходило это так. Платил за проживание Укрсовпроф, а мы, как постоянные жильцы, свели дружбу с персоналом гостиницы и легко получали пустые квитанции на оплату проживания. Впрочем, я даже придумал, как можно обойтись своими силами – нужно было совершить междугородний звонок на сумму меньше рубля. Квитанции на все гостиничные услуги были едиными, поэтому в полученную за разговор квитанцию, следовало в графе «Проживание» записать соответствующую сумму, а в графе «Итого» к копейкам за разговор дописать рубли за проживание. Однажды я не побеспокоился вовремя о пустой квитанции и вспомнил об этом только в час ночи накануне отъезда. Дежурный портье был не из числа приятелей, и встала задача – кому звонить в такое время, учитывая, что домашний телефон был тогда роскошью. Я выбрал, что не удивительно, главный объект своих приколов и розыгрышей – Семёна Мироновича. Уже набирая номер, я вдруг решил озвучить себя дамой и начал говорить писклявым голосом. Когда я вещал писклявым голосом по телефону, во мне всегда кого-то узнавали, хоть я и не умею никого изображать – умею просто писклявить. Наш диалог был таким:
– Здравствуйте Семён Мироныч!
– Здравствуйте…
– Извините за поздний звонок, но я очень долго не решалась вам позвонить, а сейчас вот решилась, но боюсь, что завтра моя решимость опять пропадёт. Понимаете, я очень хочу с вами познакомиться.
– Не надо, не надо. Мы знакомы, я вас узнал.
– Не может быть! Вы меня видели только один раз, да и то мельком – это я за вами скрытно наблюдала.
– У меня очень хорошая память на голоса, и я сразу вас узнал.
– Не могу поверить. Я готова заключить пари на,– я чуть было не сказал «на бутылку», но вовремя вспомнил, что я дама, и продолжил,– на коробку хороших конфет.
– Согласен,– сказал Сеня, явно решив, что будет в выигрыше в любом случае – либо с дамой-обожательницей познакомится, либо конфетами разживётся. Как потом выяснилось, над ним уже таким образом подшучивали его сотрудницы, и Сеня решил, что наступил час реванша.
– Так кто же я?
– Вы Алла Никитина.
– Сеня, это я, Боря,– сказал я уже своим голосом.
– А? Что? Как? А… А как ты докажешь, что её нет рядом с тобой?
– Сеня, ты ведь видел её сегодня, уходя с работы?
– Да.
– И завтра в 8 утра, я надеюсь, увидишь. А я нахожусь в Киеве, мой номер такой-то, набери его с кодом Киева – и я отвечу.
Так к 120-ти рублям за проживание я добавил коробку конфет и тему для рассказов о Сене.
До свиданья, Майдан, до свиданья
Шло время. Мы оснастили табло матрицей из фоторезисторов в количестве, соответствующем количеству ламп на одном табло. Матрица размещалась в торце металлического короба, занимавшего четверть аппаратной, а в другом его торце находился автоматический диапроектор. Мы надеялись таким образом по определённой программе менять рекламные картинки. С автоматизацией вышел облом, так как при каждой смене кадра нужно было юстировать положение диапроектора, поэтому картинки меняли вручную, как правило, в праздничный день запускали один соответствующий этому празднику слайд.
Зато на нас стали равняться. Мне принесли стопку писем и попросили подготовиться к совещанию главных инженеров некоторых киевских предприятий, где и должно быть выработано решение затронутых в письмах проблем. Проблемы были вызваны тем, что над входом на станцию метро «Крещатик», откуда было хорошо видно нашу башню, висели цифровые часы с термометром. Неравнодушные киевляне и заметили непорядок, а их сочинения соответствовали уровню грамотности и полёту фантазии авторов. Например, один «Заслуженный пенсионер» написал так: «Выхожу я со станции метро «Крещатик» и обращаю внимание на громко и оживлённо беседующую группу иностранных граждан. Я подошёл и прислушался – интуристы хохоча показывали то на часы у метро, то на башню Дома союзов и говорили, какой, мол, необычный город Киев – пройдёшь несколько сот метров и попадаешь в другую климатическую зону, да к тому же и со сдвигом по времени. А всё потому, что разница в показаниях часов составляет 3 минуты, а в показаниях термометра – 6 градусов». Продвинутый такой пенсионер оказался, полиглот.
Когда я встретился с главными инженерами, они уже выработали решение: метрошникам ничего своего не показывать, а отображать ту информацию, которую мы им будем передавать с нашей башни по специально проложенному кабелю. Я удивился, но не стал грузить их соображениями о компетентности этих руководителей заводов, рассказал только, что время мы показываем не своё, а московское, а сигналы точного времени легко извлечь из каждой радиорозетки. Я же могу изготовить для метро автоматически синхронизатор часов по этим сигналам, такой же, как изготовил для нашей башни. И это обойдётся раз в тысячу дешевле, чем прокладка кабеля и изготовление приёмо-передающей аппаратуры. А с температурой ещё проще – нужно проверить и подрегулировать термометр, а в газетах сообщить, что разница в 1 – 2 градуса – явление обычное для расстояния в полкилометра. Это любой метеоролог подтвердит. Ребята с моими аргументами согласились, и мы разошлись с миром.
Последней командировкой на табло я был обязан дорогому Леониду Ильичу. Меня вызвал начальник отдела и сказал:
– Ты знаешь, что через два дня Брежнев в Киев приезжает?
– Зачем, наше табло посетить хочет, с нами познакомиться и себе в Кремль такое же заказать вместо Спасских часиков?
– Музей Отечественной войны открывать 9-го мая.
– И что?
– И что… Манатки собирай и дуй в Киев. Тамошние ребята привыкли к спокойной жизни и про нас забыли. Но если во время визита какая-нибудь херня на часах произойдёт, то и им достанется, и про нас вспомнят. Так что поезжай и сиди там, пока Брежнев из Киева не отчалит – следи по телевизору.
Вот так дорогой Леонид Ильич подарил мне ещё несколько дней сладкой майданной жизни. Привалила удача, откуда не ждали…