«И предал я сердце мое тому,
чтобы познать мудрость
и познать безумие и глупость:
узнал, что и это – томление духа.
Потому что во многой мудрости много печали;
и кто умножает познания,тот умножает скорбь»
Еккл. I, 17, 18
В маленьком городе жил художник. Он жил на окраине, у дороги в домике, единственным украшением которого были ставни, расписанные яркими красками. Ставни расписывал сам Художник в первый день весны. Он долго готовился к этому событию, будто к священному ритуалу: надевал праздничный костюм, непременно покупал новые кисти, долго смешивал краски, жмурясь, поднимал голову к солнцу, как будто сверяя оттенки цветов с вечным светилом. Потом, словно царский скипетр, торжественно держа кисть, подходил к первому окну. Не спеша, манерно, даже как-то театрально наносил первый мазок и долго, с удовольствием смотрел в задумчивости, видимо, решая – говорить или не говорить на этот раз банальное, но сокровенное, и, в конце концов, все же провозглашал, по традиции громко, весомо, как непреложную истину:
– Да, что ни говори, но сегодня жизнь начинается заново!
И люди, которые собирались посмотреть на необычное чудачество старого доброго соседа, расходились по домам. Впрочем, в остальном Художник был простым и понятным. Не простыми были его картины.
Глядя на них, каждый человек видел то, что хотел видеть. Нет, картины были написаны маслом, акварелью или темперой, у них была вполне материальная основа. Но странным было впечатление: многим казалось, что изображение на полотне настолько объемное, что вот сейчас нарисованный человек сделает всего один шаг и вступит со зрителем в неспешную беседу. Однажды увидев, люди уже не могли жить без этих картин, которые манили загадочностью сюжетов, нежностью красок и исходящим от них теплым, неясным светом, словно кто-то невидимый освещал мгновения, застывшие на полотнах, маленькой свечой.
Спокойно относился художник к восторгам окружающих, словно это ему было безразлично, или, возможно, он заранее знал, что содеянное им должно обязательно ошеломить, произвести впечатление, заставить восхищаться. Художник был нелюдим, жизнь его напоминала послушание отшельника, свято выполняющего обет до совершения некоего действия или религиозного обряда, после которого должно произойти небесное чудо.
Уклад жизни в городе был неспешным, а люди практичными и знающими, как надо жить, но к романтику-художнику все относились с уважением, потому что он делал очень хорошее и полезное дело: он учил детей рисовать. Но не только живописи учил детей Художник. Уроки его были скорее уроками философа, который стремился пробудить в детских душах умение видеть необычайное в обычном, простое в сложном и величественную красоту в серой неопределенности. Главным героем в этих беседах неизменно был Конфуций.
Много лет назад, когда Художник посещал курсы мастерства живописи в Академии художеств, он часто бродил в одиночестве по пустынной аллее парка на берегу озера. И вот однажды он присел на лавочку под деревом, чтобы предаться мечтам, и увидел книгу. Она привлекла внимание не тем, что одиноко разбрасывала страницы под ветром, а тем, что даже издалека было видно, что книга старая, что страницы, переложенные пергаментом, пожелтели от времени. Это было издание Конфуция «Беседы и суждения». Он открыл книгу и был поражен первой же прочитанной фразой: «Благородный муж с достоинством ожидает велений неба. Низкий человек суетливо поджидает удачу». «Благородный муж», – читал он дальше – «низкий человек».
Низкий человек.., получалось так, что великий философ, приравненный к лику святых в поднебесной, делил общество на высоких людей и низких людишек, на благородных и мелких… Это было удивительное открытие, сложное и довольно смелое.
– Да, но он был очень умным, этот Кунцзы, этот мудрец из мудрецов, этот главный философ Китая, канон из канонов, основоположник своей философской школы, – бормотал он, прижимая книгу к груди и выходя из парка, – он не мог ошибиться, он всегда был прав, я читал, я знаю.
А поэтому получалось, что надо было выбирать свое место в жизни, примкнув сразу и навсегда к какой-то одной касте, чтобы свято служить всю жизнь ее идеалам.
Нет, он не хотел быть низким, он сразу приобщил себя к благородным, которые, зная о своем превосходстве, избегают соперничества. Он тоже знал себе цену, он совершенствовал себя, он старательно учился и уже добился успеха.
Художник и сам замечал, приехав в большой город, что люди здесь очень разные: одни величественны, преисполнены достоинства, другие – скромны, как и те, с которыми он жил в своем неприхотливом и незатейливом детстве. С тех пор он не расставался с книгой Конфуция.
Обучение подошло к концу, получив диплом магистра живописи, Художник пришел в свой любимый парк на берегу озера и погрузился в раздумья. Он собирался жить в этом красивом городе и поражать мелких людишек силой своего таланта. Но только нарисовал в воображении картину открытия первой выставки, как услышал голос:
– Ты что расселся?! Ты разве не знаешь, что вечером этот парк наш?
Над ним стояли три сильных человека. Нельзя сказать, что они были низшими, кое-что во внешности говорило о том, что люди эти знают толк в вещах и не лишены интеллекта. Но вид их был свиреп, а речь груба настолько, что юный художник не захотел с ними разговаривать. Он молчал, показывая всем видом, что не намерен вступать с грубиянами в дискуссию, и это молчание все больше выводило из себя оппонентов.
– Значит, это ты унес моего Конфуция, – сказал самый старший, – и думаешь, что книга теперь твоя, а ты сам – хозяин жизни, познавший тайный смысл бытия?
Движения его, привычно уверенные, говорили о том, что он принадлежит к тому самому обществу, в которое так стремился попасть Художник. Он взял книгу спокойно, словно не отбирал у юноши, а поднимал с пола, оброненную и найденную случайно, так же спокойно открыл ее наугад и, не глядя в текст, процитировал:
– «Благородный муж стойко переносит беды. А низкий человек в беде расслабляется».
И в этот момент он нанес Художнику удар. Это был удар не дилетанта, это был удар тренированного человека, который готовился к общению на уровне силы, и это был подлый удар, нанесенный внезапно, словно из-за угла.
– Ну, и к кому же ты причисляешь себя: к благородным мужам или к маленьким людишкам? – так же спокойно, с сознанием превосходства, с интонациями хозяина положения спросил он.
– «В древности люди учились для того, чтобы совершенствовать себя», – ответил Художник, прижатый к земле дорогим ботинком. – «Ныне учатся для того, чтобы удивить других».
Они отпустили его так же неожиданно, как взяли в плен. Он им стал неинтересен, а, возможно, Конфуций победил грубую силу. Или от перспективы быть избитым его спасло то, что мужчины нашли книгу, которая, несмотря на противоречивость внутреннего мира, была им дорога, но они пошли прочь, слегка раскачиваясь, бравируя своей победой. И тогда Художник, сидя на земле, процитировал вслед:
– «Каждый человек может стать благородным мужем. Нужно только решиться им стать».
– Не ходи здесь по вечерам. По вечерам – это наш парк, – был ответ.
Он просидел на земле до утра, а, придя домой, написал картину: озеро в утреннем тумане, которое, как огромный жертвенник, излучало тихий, неясный свет, будто побуждая всех принимать жизнь в ее неоднозначности. Картину купила художественная галерея. Директор, пораженный светящимся полотном, сразу предложил организовать выставку, но Художник, сославшись на обстоятельства, уехал на родину. Больше о нем никто не слышал.
Зато его знали хорошо в родном городе. Нет, не сразу приобрел Художник славу мудреца-живописца. Он долго метался, изучая философов древности, не зная, кому из них отдать свою натруженную душу, пока, наконец, не понял, что Конфуций – это и школа, и философия, и крест всей его жизни.
Как он был неправ, причислив Конфуция к высокомерным, Художник понял, изучив основное в концепции Учителя – добропорядочность, почтительность, взаимность, – этому он и учил детей, которые слушали его непонятные речи, затаив дыхание.
– Учитель сказал!.. – торжественно произносил он, словно совершая очередной ритуал приобщения, и дети замирали, забывая о шумных играх, великодушно разрешенных в пределах просторного двора Художника.
Всегда молчаливый, в эти секунды он превращался в глашатая. Привлекая внимание, усиливал голос, чтобы потом понизить его до шепота. Как бы заговорщицки, почти по секрету, объяснял детям основные понятия философского учения Конфуция:
– «Если у тебя не будет дурных мыслей, не будет и дурных поступков».
Со временем ученики Художника сами становились последователями Конфуция. Они вырастали и разлетались, как птенцы из гнезда. Но неизменно все осваивали навыки рисования и приобщались к светлой и трудной работе: вдумчиво познавать мир, отличая истинное от ложного, полезное от вредного.
А Художник жил ожиданием. Конечно, он свято следовал советам Учителя: был ласков и тверд, преисполнен достоинства, но почтителен, эрудирован, искренен и добр. Он много читал, прекрасно пел, аккомпанируя себе на гитаре. Как Конфуций, он носил черную с желтым одежду, держал спину прямо, мало ел, соблюдал ритуалы общения, старался возродить старинные обряды своей родной местности, возводя в культ память о предках.
Но он ждал, ждал того, кто захочет пойти по его стопам, того, кому он сможет передать весь свой талант, все тонкости мастерства живописца. Собирая детей под раскидистым деревом, проповедуя им философию добропорядочности, он мечтал найти последователя. Он был одержим этой идеей. Беседуя с детьми, старался разбудить в каждом способность с восторгом смотреть на то, что другим казалось обыденным и неинтересным. Но шли годы, а того, единственного ученика, все не было.
И вот однажды к Художнику пришла девушка. Она очень отличалась от других. Ее глаза были задумчивы, откровенны и словно призывали к неспешной беседе; фигура – ломкой и изящной, как молодой стебелек, а движения напоминали походку пантеры. Вся она была противоречива, контрастна и в то же время целостна и гармонична, как вполне взрослый человек. И все же взгляд ее зеленых глаз скорее просил о помощи.
Художник не сразу заговорил с ней. Он долго присматривался к этой робкой девушке с плавными, словно неуверенными движениями, осторожно взявшей в руки карандаш. Она начала рисовать медленно, не спеша, будто обдумывая решение арифметической задачи. Он не подходил к ней, опасаясь спугнуть маленького зверька; боялся заглянуть туда, где рождалось нечто, что должно было, непременно обязано было быть шедевром. Он не хотел разочароваться и понимал, что вот она – пришла к нему сама, не спрашивая разрешения, – молча, словно тайком, – но пришла. И, да, он был уверен! – это была его – та самая, единственная – Ученица.
Не такой он представлял ее себе, не так готовился к встрече. Не думал даже, что это будет хрупкая и совсем юная девушка. Но он понимал, что она уже на пороге, она рядом – мечта, терпеливое ожидание, воплощение помыслов всей его жизни.
О, как они были похожи – художник и девушка, старик и юная красавица, опытный мастер и начинающая рисовальщица! Иногда ему казалось, что часть плоти отделилась от него и стала той, которую он так долго и мучительно ждал.
Главное переняла Девушка у своего учителя. Ее картины тоже были объемными. Нарисованные ее рукой деревья шумели, звери играли на лужайке, а люди со временем перемещались, словно жили своей, независимой от автора жизнью. Но то, что удавалось ей, не получалось даже у Учителя. Свет, тот самый свет, который излучали его картины, который манил и завораживал, на ее холстах стал мерцающим.
Нет, он не ревновал Ученицу к своему ремеслу, ведь он искал себе смену. Он не завидовал ее мастерству, ибо все, что смогла она постичь, было и его заслугой. Он был счастлив, что, уходя, оставляет преемника.
Художник болел, он болел тихо, терпя боль и мгновенные обмороки, стараясь не показывать детям, что жизнь его угасает. Но не это было главным – самое важное в жизни он совершил.
Вскоре Художник умер, а Девушка, как и завещал Учитель, стала жить в его доме, в котором по-прежнему собирались ученики. Так же, как и Девушка, они не были похожи на своих сверстников. Не по годам рассудительные, они любили неторопливо размышлять о смысле жизни, сидя под раскидистым деревом, в полуденном зное хорошо защищавшем от солнца.
Однажды подошел к дому путник. Он появился внезапно, как приходит судьба или роковая случайность. Он был не похож на местных жителей. Властные манеры говорили о том, что он привык жить в столичном городе. Чужеземец ходил по дому, рассматривал картины с обратной стороны, откровенно ища источник света, недоверчиво крутил головой и удивленно проводил пальцем по полотнам, потом спросил:
– Поразительно! Как вам это удается?
– Не знаю, – просто ответила Девушка, – у меня был Учитель. Я честно выполняла его советы, но, как получается это мерцание, сама не могу понять.
Путник, сидя под раскидистым деревом, с удовольствием пил чай и вдруг неожиданно предложил:
– Хотите, я покажу, как плести фигурки из ниток?
И, вынув из сумки моток суровых ниток, несколькими движениями создал маленького зайца. Это было необычно, интересно, было сделано с такой ловкостью и изяществом, что Девушка против воли увлеклась и вскоре уже задавала вопросы. Путник терпеливо обучал Девушку несколько дней, а, уходя, как бы невзначай, проговорил:
– Если изделия не станут пользоваться спросом в ваших краях, перебирайтесь к нам, – и записал на листе бумаги адрес.
Девушка, увлеченно принялась за дело. Вскоре она сплела из ниток много фигурок зверей и птиц, но, против ожидания, они не понравились постоянным покупателям: людям были нужны картины, освещенные мерцающим светом. Девушка сначала расстроилась, но потом решила, что, если не здесь, то уж в дальних краях она добьется успеха, и стала собираться в дорогу.
Долго отговаривали ее друзья, долго сидели они все вместе под раскидистым деревом и анализировали то, что задумала Девушка.
– Помнишь, что ответил Учитель Лесной с Чаши–горы, когда Лецзы сказал, что радость странствий в том, что наслаждаешься отсутствием старого? – неожиданно спросил Математик.
– Помню, – сказала Девушка: – «Истинное – в странствиях» – я об этом как раз и твержу весь вечер.
– Да, но он высказал и другую мысль, как будто специально для тебя, – продолжал Математик: – «Наслаждаешься отсутствием старого в других вещах, а не ведаешь, что в тебе самом также отсутствует старое». Если позволят друзья, я разовью эту мудрую мысль: уезжая, ты оставляешь свою душу с нами, а в странствиях тебе придется облачать ее в новые одежды, возможно, заново собирать ее, как мозаику, по кусочкам. Не боишься ли ты, что надорвешься, прилагая большие усилия к этому среди подобных Путнику – горделивых, смелых в суждениях, не признающих компромиссов и не допускающих к сердцу никакой, даже простой философии?
Но Девушка ничего не боялась. В тот момент она забыла все: науку древних, учение Конфуция, уроки Художника – она была во власти ожидания нового, ее гнала жажда познания, ее звала обещанная слава, ее манило неизведанное – истинное в странствиях.
До последней минуты пытались Друзья вразумить Девушку. Нельзя уходить от себя, – твердили они, – нельзя рвать нити, которые соединяют тебя с прошлым, нельзя менять полезное на вредное. Об этом болела душа у Учителя, об этом твердил Художник. Этого никто не должен забывать.
Наконец, Математик сказал:
– Знаешь, я тебя понимаю: каждый день делать одно и то же, если даже тебе это очень нравится, скучно. Но существует одно святое правило: у каждого на земле есть свое полезное предназначение, которое надо выполнить. В чем оно заключается – решать тебе. Ты можешь пройти новый путь, ты можешь обойти весь мир, но со своей дороги все равно не свернешь. А если поймешь, что там не твоя стезя, возвращайся. Здесь ты нужна всем.
Девушке было не просто расстаться со своим городом. Но рассказы путника были такими манящими, а воображение Девушки рисовало большой, незнакомый город, где ценителей ее творчества будет гораздо больше, а, значит, большим будет и успех.
Очень буднично встретила столица Девушку. Она купила маленький домик у дороги, стала плести нитяные фигурки, и вскоре приобрела известность. Сама не понимая, почему людям нравятся такие простые, мягкие игрушки, Девушка старалась делать их по-своему. Ее куклы были похожи на персонажей классических произведений. Их покупали учителя, как наглядные пособия для уроков литературы; музыканты, для украшения инструментов; модельеры – как модели старинных костюмов.
Девушке нравилась новая жизнь. В ее городе все вокруг было серо и буднично, а здесь, в столице, каждый дом строился, как архитектурный шедевр, каждый сквер являл собой образец ландшафтного искусства, каждая клумба была маленькой картинкой с выставки.
Однако, переполненная впечатлениями, она многое не понимала. Она привыкла к простым людям, к простым ценностям, и помыслы ее были чисты. А здесь жизнь была вычурной, и люди в ней казались актерами, которые разыгрывали хорошо отрежиссированный спектакль, словно желая показать, как должны воспринимать их окружающие.
Прошло лето, зима наступала быстро и грозно, неся с собой холод и заботы. В городе, где родилась и выросла Девушка, было жаркое лето, и была мягкая зима. Никто не предупредил Девушку, что на зиму надо заготовить топливо для обогрева дома, что необходимо приобрести теплую одежду, чтобы не простудиться в холодные дни, что надо консервировать продукты, которые растут только летом.
Девушка не была приспособлена к жизни в холодных краях, поэтому сразу ощутила неудобства. Она купила уголь, но он быстро закончился. В ее доме стало холодно, и новые знакомые перестали приходить к ней в гости. Ее также перестали приглашать на развлекательные вечера, потому что модной зимней одежды у нее не было. А здесь всех встречали и провожали по одежке. Девушка заболела, она простудилась в морозный день, ожидая на пороге своего дома гостей. Но гости не пришли, все были заняты подготовкой к празднику: зиму город уважал и встречал ее торжественно.
Девушка лежала под легким одеялом без чувств, без желаний, словно в густом тумане. Он застилал глаза и заполнял комнату клубами, которые медленно разрастались и так же медленно уплывали сквозь прохудившиеся стены. Они доставляли страдания, эти ослепительно белые клубы, – будто проникая в плоть, терзали, мучили, распирали изнутри нестерпимой болью, ворошили воспоминания со скрежетом морской гальки. Это были даже не воспоминания, а скорее волшебное марево, которое Девушка боялась потерять, просмотреть, спугнуть одним – даже легким – движением. Когда туман рассеивался на миг, на мгновение – она видела ласковое солнце, прозрачное озеро, до мельчайших деталей отражавшее раскидистое дерево, и друзей, сидящих под его кроной неподвижно, словно тоже боясь рассеять свое собственное видение. И Девушке становилось легче, будто то, родное солнце, согревало холодный и сразу ставший чужим – новый дом.
Она уже не поднималась с постели, и только мечты о том, счастливом времени, когда ей было легко и спокойно, когда она была окружена заботой друзей, такой незаметной, когда она есть, и такой нужной, когда приходит беда, придавали ей силы для жизни. Но жизнь уходила из хрупкой Девушки. И вот однажды она почувствовала на лбу теплую руку. Сквозь пелену боли она увидела того человека – Путника, который позвал ее в этот город. Он узнал, что Девушка стала известным мастером, и пришел пригласить ее на праздник Встречи Зимы.
Молча ухаживал Путник за Девушкой. Молча приносил он дрова, еду и лекарства. Молча принес и теплую одежду, словно стараясь искупить вину. И в благодарных глазах Девушки читал надежду на возвращение к себе. А когда она почувствовала силы, необходимые для дальней дороги, исчез так же внезапно, как появился. Девушка сидела у окна, привычно думая об истинном и ложном, о полезном и вредном и набираясь мужества попрощаться с непостижимым, потом взяла большой лист бумаги и начала рисовать.
В тот же день пришли люди. В пустом доме они увидели картину, на которой была нарисована большая чаша, словно жертвенник или домашний очаг, излучавшая мерцающий свет, согревавший все вокруг. «Чаша Добра» – было написано на ней. Рядом лежала нитяная игрушка в образе раненого Ангела.
Чем ближе подходила Девушка к своему городу, тем теплее становилось вокруг, тем стремительнее была ее походка. И вот показался дом, который завещал ей Учитель. Все было по-прежнему: также шумело большое раскидистое дерево, и все также сидели друзья под его кроной. Неуверенно приблизилась к ним Девушка.
– Откуда вы идете, дорогая странница? – спросили ее. – Вы, наверное, очень устали?
– Отдохните с нами.
– Не нужна ли вам помощь?
Голоса ее друзей звучали ласково, но каждое слово болью отдавало в сердце. Конечно, она изменилась: волосы поседели, лицо покрылось морщинами, а глаза наполнились грустью умудренного жизнью человека. Трудно было узнать в этой измученной болезнью женщине хрупкую Девушку с глазами, свет которых был когда-то такой же манящий и мерцающий, как на ее полотнах.
Ничего не сказала Девушка, она повернулась и пошла по тропинке. А когда дошла до калитки, Математик догнал ее, взял за руку.
– Прости, Учитель, – сказал он и с почтением преклонил колено.
Федосенко Л. Ковер счастья : Воронеж: Изд. «ИСТОКИ», 2009
ISBN 978-5-88242-681-0