ЧАСТЬ А
в старательно заснеженной пустыне
ни голоса ни манны ни акрид
крещенский дятл отчаялся и стынет
как ни стучи господь не отворит
пустых сердец ни ради ни во имя
вершители останутся внутри
переосмыслить петли стволовые
на тающие мыльно пузыри
зри в корень дятл пронзительнее зри
иначе до весны тебя не примет
в число своих животворящий иней
стучи стучи стучи один два три
хоть до разрыва пекельной зари
ничто не ложь покуда братья в гриме
***
Поздней осенью двухтысячного года в изъеденном грибком библиотечном подвале проходило очередное собрание воронежского Элитарного Клуба Поэтов Лик. Десятилетием ранее там же и под этой же вывеской реально работал литературный клуб, в перестроечном смысле этого слова. Пятничными вечерами в свежеотремонтированный и украшенный руками общественников-энтузиастов подвал юношеской библиотеки набивалось человек по семьдесят разновозрастных интеллигентно диссидентствующих ненормалов в излюбленных своих состояниях и приобщали друг дружку к посттоталитарным культурным трендам. При желании в «Лике» можно было отведать и свежих стихов под сушнячок, и группового секса под косячок, и бизнеспланов под кофеёк, и даже вражеской агитации с пропагандой под угрозой фатальной передозировки импортной кислотой. К рубежу веков от былого разнообразия остались исключительно главные песни о старом под легкий водочный пивасик для полудюжины унылых собутыльников, не состоявшихся ни в бизнесе, ни в сексе, ни в угаре. Вот этому собранию в ноябре 2000 и было предложено для детального рассмотрения и всевозможного осмысления обширное собрание автографов Последнего Поэта Серебряного Века Валерия Ивановича Исаянца.
Предложил это дело воронежский краевед-коллекционер, отец основатель и крышеподпирающий столп элитарности поэтского клуба, Перволик Михаил Иванович Болгов. Если бы у Безумного Шляпника из бёртоновской «Алисы в стране чудес» был крупный старший брат Безумный Бортник, то Болгова можно было бы брать на эту роль без грима и переодевания. Вламываясь в подвал, он шандарахнулся на входе о низкий свод и разразился сворой нечеловеческих междометий. Эта свора в одно мля домчала до бухального стола пёстрый ворох целлюлозных артефактов, которую Безумный Бортник ловко придавил полторашкой медового самогона. «Вот!»
Примерно через полчаса застольной беседы лично мне стало ясно, что предъявленная кучка разнокалиберной грязной макулатуры является частью кучи, занимающей в болговском сарае два угла, и что создал эту кучу бездомный старик-шизофреник по имени Валерий Исаянц, которого Болгов содержит в качестве экспоната своей краеведческой коллекции. Ещё через полчаса я вкурил, что у этого экспоната есть главное, на что накручивается реальная рыночная ценность в категории культурных продуктов – подлинный историко-культурный контекст, связывающий Исаянца, как минимум, с двумя уже оценёнными на рынке брендами: Анастасией Цветаевой и Арсением Тарковским. Ещё через полчаса, я под неодобрительные взгляды и вздохи утомлённых самогоном одноклубников договорился с Болговым о целях и задачах предлагаемой им работы. Последнюю дозу самогона мы с ним выпили за успех только что намеченного в общих чертах проекта.
***
Белокрылая пропись-походка
завивается праздничным танцем.
Пишешь Гоголем: вот так погодка.
Уж побыл я себе иностранцем.
Выпадай, непутевая карта!
Чистополье – ни трефа, ни пика.
До Диканьки, как раку до марта,
трижды три петукушкина крика.
Точкозренье – столица Оглядки.
Туч кудель – нитка дыма до вьюшки.
Заклинай клиновые колядки,
уповай уповы побирушки:
коляда-коляда-дали-б-яда-
ой-ли-гулюшки-свечки-овечки…
Соль-Звезда досиялась до взгляда.
С чем же ты очутился у печки?
С тем, что ангелам кажется крыльями,
бесам – ребрами, бородам – проседью,
с тем, что Гоголю кажется пылью и
с тем, что Болдину кажется осенью.
С откровеньем рождественской хоти
за сокровищем праведной вры –
диканькиец на адовом скоте,
птичка-душка, цыпленочек фри,
вместо манны присыпан укропом,
со звездою в грудной полынье –
я лечу за малиновым гробом
к нестерпимо-лимонной луне.
Теньтеньтень-теньтень мала!
Голосят колокола.
Возликуй, брат Акакий! Минуту –
и узришь, как провидит В.Ий
сквозь василеостровскую муту
холостой петропавловский кий.
Мимо Росси и Приста Санела,
биллиярая шар-голова!
Нечистополье – исчерна бело
печь начал истопила Нева.
Сводит воду от метеосводки.
Тяжелы у Вакулы мешки.
Вот и ты, Брут! Такие находки
сокращают поэтам стишки.
Бредит Гоголем поле-шинели,
и всесущий утраченный Нос
чует песню, что с матушкой пели,
но о чем в ней – понять не дорос.
***
тихий радостный свет чудесен
руки счастливы до колен
ранней осенью старый плесень
одолеет печаль и тлен
донник дягельник чернобыльник
чтоб никто не почил в гостях
под успенкой в кустах будильник
на кукушкиных трёх гвоздях
по субботам звенит зенитно
по средам до того молчит
что у сбывшихся в поднебытном
прописные следы мельчит
прожигают на шкуре тропы
от сусального неба прочь
сквозь колядочные сугробы
в некошерную заморочь
***
товарняки снесли седьмую крышу
и стало быть действительней вдвойне
в сочельнике завёлся шишел-мышел
и в без тебя двенадцать зазвенел
десятый день ищейка роет списки
не состоишь не значишься нигде
как пострадавший родственный и близкий
в холодной безымянной наготе
разинут кристаллической вороной
освоившей лирический прогресс
айда оксюмороны по хоромам
машмет вогрэс воистину вогрэс
***
Исшёптанный завет становится тобой,
как на безгорье боль - мучительной мужчиной
с нанизанной на свет жевательной губой
и скрытой под рекой живительной морщиной.
Просеивают вдох синайские шмели
исполненные уст, зияющих постами.
Сведут они меня с испорченной земли,
где лилии ещё гноиться не устали,
и сныть ещё течёт коровьей слепотой,
и лавровая падь не вся окаменела,
и винный лабиринт до жути молодой
взбирается стремглав до плотского предела.
Проникнувших насквозь переплетенье стен
к укромке яровой неиссекомой плоти -
о миноносный тавр! о биглеватый бен! -
не вздумайте щадить, иначе пропадёте.
А ты уже ступай дорогой немотод,
пока еще в себе твой путеводной слепень.
Когда тебе шмелей до брюха наметёт,
считай, что возведён в приемлемую степень,
и выщерби со лба случайную щепоть,
почуй как иордань исходит ветхим дымом,
как выжигает вкось пунцово-крестный пот
минутное тавро на всем необходимом.
***
Накануне новогодних праздников 2019 в третью воронежскую больницу поступил по "скорой" едва живой бездомный старик без документов. Внятно сказать своё имя он уже не мог. Умер в Сочельник и девять дней считался невостребованным телом В. И. Исаева. На десятый его опознали и востребовали. Руский поэт Валерий Иванович Исаянц всё же успел принять от земляков свой последний гонорар - скромные похороны в канун Крещения Господня. Заслужил.
***
Капитана студёного судна,
бороздящего рюши морей,
неусыпно блюдёт в беспробудном
упоительный полуеврей
Герострат Мандельштамович Гоголь.
Бляшут блики по ляшкам рабынь.
От винта до последнего бога
воссияла навовсе Полынь.
Расстилается парусный саван
от бушприта до первых ворон.
Слово обетованное, аvе!
Нанеси супостату урон.
И подай мне толику везенья.
Несейчастье моё утоли
в десять дюжин горстей черносемья,
огорошивших мне горбыли.
***
деревья улицы дома
колокола на вечной тяге
звезду встречает кострома
крылами шумными как стяги
мне в темя шепчет божий глас
что силы света растерялись
напрасен в профиль и в анфас
свободомыслящий солярис
кудряво стелет острова
над ненасытной бездной блага
порхает голубь естества
слепой как мокрая бумага
***
Место Валерия Исаянца в русской поэзии пока не вполне определено. Литературоведу, который возмётся анализировать наследие воронежского Поэтарха, придётся не легко, ввиду сомнительного характера первоисточников. Вопреки вышедшей в тираж дьявольской шутке, рукописи не только прекрасно горят, но и охотно гниют. Архив Исаянца - бесспорное практическое подтверждение соответствующего закона литературной природы.
***
Однажды я лишь пребывал в лиши
и от излишка перепись доверил
своих лишений полчищам шишиг,
с которыми по вере сомесмерен.
Я с ними лишь, и более ни с кем,
излишество руки подъять не в силе, —
вернусь из Вавилона и Микен,
не сделав ни единой лишней мили.
***
бескровный брат словам крылатым
во сне невероятно прост
не пьёт чифирь не курит ладан
ему не страшен дед цироз
козырный якорь миокарда
сорвался с сомовских берёз
в открытом небе карта марта
верна тарковскому до грёз
***
Небольшая команда воронежских культуртрегеров в своё время инициировала разработку дикого архива Поэтарха на предмет свежих поэтических идей. К рукописям Исаянца начала текущего века было трудно относиться с почтением. Обычно он носил с собой четыре антисанитарных сумы с автографами и рисунками. Периодически это хозяйство отсыревало, в недрах заводилась чёрная плесень, и Поэтарх оставлял порченное наследие стихиям. Однако, прежде чем слиться с природой, большая часть рукописей проходила эстетическую диагностику. Замеченные ценности оцифровывались, складывались в осмысленные командой энтузиастов сообщения и публиковались символическими тиражами в формате клубных раздаток.
***
Нас три-четыре. Помешались тени
и прячутся за наши голоса.
На день пути вокруг горят леса
раскидистых реликтовых мгновений.
По мигу в час. Проходит полчаса.
Куда деваться дальше, я не знаю.
Так как-нибудь. Какая-никакая,
а все же вот такие чудеса:
заржавленная певчая коса
по пепелищу бродит, намекая,
что вскоре, не сияя, не звеня,
усталая, запнется об меня.
Потом лежит, прижатое росой,
под ультранемариновою сенью,
распорото до неба по косой,
туманное пустое Воскресенье.
Сто экзерсисов, сорок миражей
я на его потратил описанье
у Мурома, за Тверью, под Рязанью…
Сомкните лики, близится касанье
ведомого с неведомым. Уже.
Да. Это – я, Святая Полутень.
Мне Cам Господь приотворяет воздух,
настоянный на говорящих соснах,
сдвигая шапку неба набекрень.
Я земленею. Человечный лес
остыл и жаждет теплого – людского.
Поэтому отсюда, из-под Пскова,
уйти совсем сейчас – не интерес.
Единственный на тридевять небес,
я остаюсь – ничтожный эпилог,
кость от костей Создателя вселенной –
здесь лишь затем, чтоб первородный слог
приемлем был смолою постепенно
в янтарный многосильный оберег,
спасающий от нас под Вавилоном.
Светает. Пахнет сыростью, паленым.
Довольно. Точка. Выпадает снег.
***
Почти всё из опубликованного под маркой "Поэтарх" оперативно согласовывалось с Исаянцем - он внимательно изучал и подписывал практически каждую свежую распечатку, хотя частенько капризничал, предъявлял претензии редактору, требовал изменений. В активных словарях Исаянца не было грубых лексем. Протест выражал литературно, например: "Многоуважаемый редактор, министерство культурного здравоохранения настоятельно рекомендует вашим соображениям запечататься в свиток и безвозвратно кануть в тех устах, коими Тиль не говорил по фламандски." Впрочем, любые возражения и капризы можно было компенсировать небольшой суммой денег.
***
Слава слову, зиме и бациле -
в волосах завелись волопасы.
Обезгостел погост, обезгласел.
Бес силён, а небес обессилен.
Рождействительны сны-распродажи,
ликодейство смешно и невинно.
Берегов карнавала не видно.
С праздничком, дорогие миражи!
Ничего, что на память замкнуто,
горе-замки легки и воздушны.
Минет вечная мина-минута -
распахнутся пестро и радушно.
***
Пафосная доминанта в поэтике Поэтарха, безусловно, трагична. Глубина личной трагедии Валерия Исаянца в каждом моменте его вдохновения эстетически противостоит горней бездне. Макс Волошин внушал юным сёстрам Цветаевым, что высший путь поэта проходит через предвечную пустыню безумия. Едва ли любимец Анастасии шагнул на этот путь случайно. Четверть века Исаянц прослужил землякам главным городским сумасшедшим и умер, успев рассеять окрест причудливый паззл с картой своей пустыни.
***
Щенок, натасканный в горах
на жеребят летучей клячи,
пока с тобою стыд и страх,
освобождения не клянчи.
Ищи, облаивай, служи,
пой о луне в жару и в стужу.
Однажды звёздные ежи
твою занозу обнаружат
и сразу все до одного
обнимут, точно своего.
***
как сущий бред горит костёр
многоязыко благодарен
к плеядам речь свою простёр
от танаисских скипидарен
мы варим клей из тишины
крепчает дух как будто рыбы
не даром развоплощены
святые литеропатриды
не даром нас сослали в тыл
и даже далее в затылок
кто выпил меньше чем побил
противотанковых бутылок
тот познаёт условный зной
как завещал бесславный автор
по праву алчущего правды
земной небесной и ручной
***
Первые четыре года командной работы над обустройством лирического героя в пространстве исаянцевских фантазий увенчались выходом "Истории одного путешествия" Анастасии Цветаевой. Органическая причастность Валерия Исаянца к высшему течению литературного процесса получила документальное подтверждение. Интерес публики к образу Поэтарха, отражённому в стихах и рисунках Исаянца резко возрос. Герой надёжно обустроился в посмертном контексте своей благодетельницы.
***
Не будем искушаться об судьбу.
В кляйнциммер поместились два комода?
Ну и прекрасно. Ну и бубубу.
Аккомодациозно! Песня? Ода!
Кляйнциммерман плюёт на саморез.
Мерцает явь у кромки котлована.
Меня вселяют в тридевять небес
вперёд ногами из халколивана.
Встречающие счастливы вполне.
У них тут каждой юде по юдоли,
а истина - не в хлебе и вине,
но токмо в голове и в димедроле.
***
Комический пафос Поэтарха коренится в непримиримом конфликте горнего и дольнего миров. Собственно, этот конфликт - единственное, над чем герою попущено улыбнуться. С конца прошлого века поэт Исаянц смеялся только во сне. А улыбался он, преимущественно, глазами и лбом. Считал, что откровенно беззубые улыбки в лицо собеседнику могут быть унизительны для последнего.
***
О том, что гений умер благоверно,
я две открытки в термосе нашёл.
Одна – пустая, гладкая, как шёлк,
другая – с мрачным штемпелем Палермо.
Возможно, я их сам и сочинил,
когда перелетал (заговорённый)
на чайках океан чужих чернил,
а может, Нил, прикинувшись вороной.
Пейзаж напоминал безумный торт:
крем заполярья, шоколад Нью-Йорка,
Эйяфьятлайокудля горка-норка,
Сахары жжёно-сахарная корка,
Италии оливковый ботфорт.
Несвежий торт. Изъеден весь, источен…
он, как на блюде или как на плахе,
плыл никуда на мертвой черепахе.
А кушать мне тогда хотелось очень.
***
Поэтарх не чужд сантименту. Оплакать чушь или умилиться ничтожеством он искренне может себе позволить с неизменным изяществом.
***
Жизнь истончается - построчно, посонетно.
Всё недосуг продеть её в иглу
и подрубить хоть как-то, худо-бедно,
дешёвую затасканную мглу.
Позор лохмат. Но ровненько, красиво
пройдёт подзор по всей его длине.
Пока ж лохмотья. Срам. И несносима
бессмертья мгла, повисшая на мне.
***
Сентиментальные экзерсисы Поэтарха не просто отличить от романтических, ибо, любой его пафос, фактически, обусловлен взаиможалящей эстетической оппозицией неизменного и возвышенного. Суть сантимента состоит в преувеличении чувственных значений бытовых образов и взаимодействий. Но Исаянц со скоростью Иова выжил из своего быта. В кухне поэта и художника, которую Поэтарх носил на себе, не было предусмотрено законного места для предметов, вроде паспорта, расчёски или мобильника. Зато там никогда не переводились зажигалки и канцтовары. Поэтому, поддавшись сентиментальному импульсу, поэт гиперболизировал детали творческого процесса.
***
Земля не пух, но ложе не скрипит,
хотя гранит замшел и перекошен.
Давным-давно никто уже не спит
под сенью лип. Сочтя ворон и кошек,
считаю листья, капли и грибы.
Пропущенный игольным горе-ушком,
я ухожу в отверстие судьбы,
швырнув пиджак на ржавую грядушку.
***
Я заблудился в степях Норадуза.
Звезды соцветья плетут небесам.
Где же мой путь? И какая обуза –
вечно не знать, где мой путь, где я сам.
Охристой вечности просыпь песчаная –
с чем отдохну я на том берегу?
Небо ли выстелит рану поляною?
Или мне степь – полуночная, пряная –
лоно таит, где родиться смогу?
***
Трагедия Поэтарха тоже не имеет бытового измерения. Одинокий, бездомный старик, одержимый поэзией - Исаянц - всю старость прожил ниже того уровня материального достатка, на котором структура повседневных забот актуальна и может быть корректно определена в категорию быта. Рафинированного пафосного бездельника, не желающего зарабатывать на жизнь ничем, кроме самовыражения, ангел-хранитель чудом устраивал среди воронежских интеллигентов и сочувствующих почти тридцать лет.
***
Упрямое младенчество растений
от века не длинней карандаша.
Отбросив в ночь развесистые тени,
мы выросли, пропащая душа.
Всё время разлетелось по слогам.
Сполна произносимое в два счёта,
прошло по переполненным лугам
тяжёлыми шагами звездочёта.
Осталась жизнь, как тысяча трещёток,
пернатым и хитиновым богам.
***
Казалось бы, в никчёмной жизни ничтожества не должно остаться места подвигу. Но Валерий Исаянц, исполненный лишений до помрачения рассудка, оказался до последней крошки верен своей миссии - соизмерению бездны падения с восторгом свободного полёта.
***
Кому еще я снился, как полёт?
Как парашют, кому во сне являлся?
Наутро кожа выдублена в лед,
что в прорубях подлунных заручался
с венозной леской вдоль ручной реки…
к полудню троеперстье единили,
в Оку дыханий кинули крючки
и вынули костистый Питер в иле
с одним глазком, он бьет еще хвостом…
Сияет в рифму гелевая ручка.
В тепле, не отрываясь, целый том
я б в ваши сны вписал с моей получкой.
К строке свежемороженая льнет,
трепещет, чтобы праздник не кончался.
Кому еще я снился, как полёт?
Кому во сне с крылами не являлся?
***
В немощной старости Исаянц оказался отчуждённым от культурной системы в её социальном аспекте. Даже вполне либеральная субкультура воронежских церковных попрошаек тесна ему. Чтобы органично вписаться в формат паперти, Поэтарху не достало ни религиозности, ни цинизма. Храм, на ступенях которого торгуется его житие/бытие, известен обывателям как ДК Машиностроителей. По воскресеньям там собираются коллекционеры всякой всячины. Опыт инобытия, облечённый в форму безумных стихов и рисунков, очевидно, не без помощи свыше, удалось худо/бедно спроецировать на эту плоскость условных ценностей ещё при жизни героя, чей скуден дух, и подвиг грешен.
***
К столу спешит прекрасная Изольда.
Прекрасный у Изольды аппетит.
- Мертва! Мертва!
- Кто это говорит?!
- Я говорю, который всё мертвит.
- Спасибо, брат. Держи свой медный сольдо.
***
Колеблемою тенью по земле
я прохожу, весь в пепле и золе.
И знаю - был я. И я верю - не был.
И беззащитно предо мною небо.
***
В некоторых автографах последнего четверостишия слова "знаю" и "верю" многократно исправлены друг на друга. Варианты здесь обусловлены не художественным, но экзистенциальным намерением. Это выбор между отчаянием и смирением, когда первое не по вкусу, а второе не по плечу. Отважный лирик склоняется в пользу первого, безумному важно досуха выдавить из себя Гамлета самой постановкой проблемы. Поэтарх согласен на любой вариант за три пачки питерской "Примы". По герою и подвиги.
***
Окна выслепило белое.
Время года не пора.
Что сегодня я ни делаю,
словно делаю вчера.
Желтовата жизни жижица.
Стужа просится под неф.
У порога свет не движется,
а стоит, остолбенев.
Невещественная армия
подступила к алтарю.
Тварь дрожащая. Нетварное,
догорев, договорю.
***
Валерий Исаянц, определённо, культовая фигура. Согласно автохтонной легенде, Поэтархом его нарёк Андрей Вознесенский за апломб, с которым молодое дарование козыряло своим лирическим обаянием. Миф о последнем поэте Серебряного века, жалкой тенью скитающемся в окрестностях мандельштамовой ямы с благословения волошинского дома, на глазах любопытствующей публики прожит. Отражение следует. Рукописи, и рисунки Поэтарха, которых не касался взгляд посвящённого, могут внезапно обнаружиться в самых неожиданных местах. Где в них от какого канона апокриф, решит время. Абсолютно бесспорных фактов в этой истории всего три. Русский Поэт Валерий Исаянц родился на Новый год, умер в Рождественский сочельник, погребён в Крещенский. Спасибо тебе, Валерываныч. Слово Поэтарху.
***
В июле - небо. В небе - птицы.
Вдоль горизонтовой тропы
легко секут воронежницы
перворассветные снопы.
Тулят крязанок москворцы,
кольцом уфаисты зависли.
Тронь журальвиные дворцы!
Качнись на здешней хоромысли.
Перисторук и клюволиц,
сердцестремителен, как пуля,
храни, верней семи зениц,
от небыльцов и небылиц
в себе сияние июля,
в июле - небо, в небе - птиц.
ВО!
ЧАСТЬ Б
После шинели Петрович пошил переплёт.
Твёрже обложки вовек не терпела бумага -
гоголем пишет по праву дрожащая тварь -
только б хватило чернил, тишины и восторга
всем исходящим из слабо осмысленных строк
в неизрекомое, чистое бесчеловечье.
Славься, Петрович, и ныне, и присно. Аминь.
Дай поцелую протезы твои золотые.
Равных тебе в поднебесье искусников нет.
Том - совершенен, ему ни к чему перемены.
Даже когда у читателей кончится свет,
шкура Акакия выдержит пламя геенны.
***
Летом 2018 Брауновский университет (Род-Айленд, США)
под жёстким давлением прогрессивной общественности
был вынужден с унизительными извинениями
удалить со своего сайта
академическую статью Лизы Литтман
о быстровозникающей гендерной дисфории
у американских подростков.
Автор исследования,
основываясь на достоверных данных
и корректных научных методиках, доказала,
что более половины
хирургических операций по перемене пола
обусловлено не медицинскими показаниями,
а подростковой модой на транссексуализм.
Научный факт был объявлен вне закона и упразднён
только потому, что оказался неприемлем
для грамотно сплочённого сообщества
борцов за привилегии половых девиантов,
которые организовали массовую травлю автора статьи
и образовательного учреждения,
допустившего возмутительное исследование.
***
близнецы мичурин и гагарин
жили-были тыщу лет назад
один предполагал что он бездарен
другому было нечего сказать
братья держали в страхе огород
травили тлю и резали томаты
один жалел что брата не берёт
другой всегда боялся что не хватит
стоял четверг тянули всеми хрен
и было удивительно приятно
вытягивать примерно до колен
и медленно засовывать обратно
эфир трещал о холоде войны
дремали в кущах мирные помехи
но но наконец-то были сочтены
все винтики в советском человеке
в нечистом поле встал восток один
мичурин возложил под самый глобус
цукини содержащий никотин
и серу потому что гладиолус
воспламенилось первый я с тобой
поехали цепляйся за перила
но в космосе открылся зверобой
и бедного гагарина убило
и он воскрес шестьсот секунд спустя
и был показан в новогоднем шоу
а брат мичурин с небом на костях
стремительно подумал о дешёвом
***
Агрессивные акции по обнулению фактов
в научном сообществе не единичны.
Нечто похожее
происходит сегодня в сфере актуальной русской культуры
с художественными высказываниями
исполненными высокого пафоса и здравого смысла.
Подлинная, здоровая поэтика -
противна страстному стремлению
страдающих графоманией девиантов
к вершинам эстетической иерархии,
препятствует достижению и удержанию ими
авторитетного культурного статуса.
Здраво осмысленные, сильные
художественные высказывания
регулярно становятся поводом
для яростного протеста
и репрессий гуманитарных фриков
против носителей здоровых культурных норм.
Особенно тяжёлая атмосфера
сгустилась вокруг русской поэзии.
Самоправозглашённые редакторы и эксперты
всевозможных журналов
и поэтических конкурсов,
не способные предъявить публике ничего,
кроме безосновательных имхо,
наделили, фактически, суррогатными
авторскими правами и статусами
легион фейкоманов,
готовых обнулить чужого только за то,
что он не вписывается
в комфортный интересантам формат.
Поэтические факты -
художественные высказывания,
действительные в духе времени -
перемалываются
ложным литературным процессом
и оперативно вытесняются
с периферии
публичного информационного пространства
в маргинальные лакуны.
***
русские дачи бывают трёх сортов
на первосортных хозяева растят еду
на второсортных украшения и лакомства
на дачах третьего сорта хозяева растут сами
жильё бывает женское мужское и чужое
в первом люди наводят порядок и плодоносят
во втором любят спят и скучают
в третьем репетируют жизнь
свобода бывает полная пустая и подлинная
первая разрывает вторая засасывает
третью люди плачут от счастья
четвёртая ждёт подходящего случая
счастье тоже бывает полным
им торгуют мошенники и убийцы
пустое счастье водится в планах на лето
абсолютное просто на всякий случай
а случаи бывают разные
жить на даче листать журналы
улыбаться в заросли незабудок
понимать что соли ужасно мало
у земли окрест нескворецких будок
ничего не ясно на самом деле
то ли просто шум то ли куст оваций
мы проснулись кончили полетели
сокрушаться каяться и сдаваться
нас не приняло ни мытьём ни ломом
ни в гостинной ни на переработку
мы одни по своему каждый дома
серовато-жёлтые как подлодки
отплываем кажется в семь двенадцать
слышишь отходную поют кингстоном
ну счастливо бывшим не оставаться
капитан повесился - не потонем
ИЗ ЦИКЛА СМЕРТЬ ПОЭТАМ
***
осип ты мой навсегда ненаглядный эмильевич
словно в саду плодовито и тихо в лесу
я извини потеряла табличку с фамилией
можно за это что хочешь тебе принесу
ластик конфету ленивых еврейских вареников
три зажигалки исполненных вещим огнём
сто папирос с ароматом истекшего времени
ангела с луком и клок пастернака при нём
целую порцию жареной с корочкой корюшки
четырёхтомник единственно правильной лжи
не обижайся откликнись моё непутёвое горюшко
даже надежду ты только хоть слово скажи
***
с тех пор как мы расстались николай
я обняла немало генералов
раздетых перед смертью догола
чтоб их добро ни в чём не замаралось
курили все не все хотели жить
но докурить старались до бумажки
и только вы посмели предложить
мне целых три последние затяжки
сердечное спасибо вам за них
с тех пор как расцветает дигиталис
я вас хочу до дрожи монами
поэтому мы с вами и расстались
***
Точное считывание интонации с листа -
бытовой навык, приобретаемый в процессе освоения языка.
Точное отражение патетических импульсов в стихотворении -
искусство, которое личность осваивает в процессе самопознания.
***
а кому легко
облакам - и только
зависаю
бледным пустым яйцом
у меня в конце
про тебя иголка
не играй в напёрстки
с моим концом
смерти нет
что есть
не покажет время
у него показывалка
не вся
в девять дэ об рёбра
иссёкся кремень
истрепались бронхи
едва висят
слава богу за-
зацепились пальцы
за слова
помилуй прости спаси
двери там
где выйти нельзя остаться
у того
кто молча нельзя спросить
выхожу
без грима вещей и денег
только грех с собой
да благая весть
больше нас
никто никуда не денет
потому что все
наконец-то есть
***
Задавшись вопросом о том,
кто виноват в сложившейся ситуации,
здравомыслящий аналитик
довольно быстро находит верный ответ -
дураки и дороги.
Второй вопрос - что делать? -
лежит вне компетенции аналитиков.
Чтобы преодолеть чудовищную инерцию
фейковой литературной системы
каждому поэту,
способному на художественное свидетельство
в духе настоящего времени,
придётся отрастить крылья
и научиться
грамотно использовать
для вдохновенного полёта поэтической мысли
зыбкую почву тотальной постправды.
С этой целью
группой энтузиастов,
при поддержке Всероссийской школы поэзии,
разрабатывается и практикуется
игровая технология творческого взаимодействия -
криптопатетика.
***
в начале сам великий сталин
от всей эрэсдээрпэбэ
родил высоцкого с глистами
и гору якорных цепей
гора родил перо подкову
щепоть мышиного говна
кобзона и гребенщикова
от них холодная война
понарожала самыздата
вдоль рубежей и поперёк
у озорного супостата
жиджаз родился и русрок
они родили перестройку
на радость опийных коров
и не успели мы доойкать
родил фашистский лимитроф
седую дырку от бандеры
в которой теплится игил
чтоб русский дух спросонья серый
пупупупутина родил
***
Криптопафосное взаимодействие версификатров
обусловлено той же психической системой,
что отвечает за реализацию сексуальной потенции.
Поэтическое вдохновение и половое возбуждение,
по сути, близнечны.
Их первичные психические импульсы - идентичны.
Иных страстей для воодушевления
в природе человеческой личности просто нет.
Характер побудительного мотива
любого страстного акта:
от кровавой драки в песочнице и
безнадёжной влюблённости в первую учительницу
до объявления войны и
поклонения святыне -
при необходимости, чётко распознаётся
и симпатически резонирует с эстетической средой
по всему спектру
от инвективы до откровения.
***
проводил прогнулась дала с порога
посолонь всосало во вьюжный полюс
кто её четвёртые губы трогал
из любого плена вернется холост
дай ещё на счастье в стостонном кресле
и потом на память в любой соцсети
наш язык на треть состоит из лезвий
а на две из слизи слепых соцветий
поцелуй и новое солнце встало
поцелуй и тени стеклись в долины
поцелуй и время перелисталось
от последней крови до первой глины
***
сердце строит время рушит
руки тёплые хранят
всех осколочных игрушек
от любимого меня
нелюбимые не шарят
про себя не повторять
грустно дедушке на шаре
память девичью терять
это скалка это тёрка
это дохлый таракан
так тебе и надо горько
в тишине у дурака
чай с грибами кофе с салом
с побрехушками салют
боже будь моим вассалом
сделай тане абсолют
ну и что что не умеешь
надо через не хочу
ждёшь надеешься и веришь
обращаешься к врачу
ваше преобразованье
дайте здравствовать вовек
обещаю пол-саванны
за кузнечика в траве
стекочи седой кузнечик
во всю дьявольскую прыть
поживиться больше нечем
я устал тебе не быть
добрым мужем диким братом
мёртвым сыном страшным сном
ложной папой благим матом
я простой бумажный лом
сводка с кладбищ оригами
невещественный оргазм
ничего не скажем маме
это что ещё за спазм
семь отличий от улыбки
на последний свежий взгляд
между строк темно и липко
ничего испепелят
расцелуют в три иуды
грянут в две сковороды
перемелят будет чудо
хлеб из муки и воды
***
в один прекрасный понедельник
в лесу сороки замолчали
у лип родился можжевельник
из чувства локтя и печали
художник взял на кончик белки
толику мартовской капели
и вывел немощных и мелких
из никаких на самом деле
под купола семи небес
к прибою гибельных оваций
перекрестился и исчез -
велел счастливо оставаться
***
из всех искусств для нас важнее секс
кино и цирк пока весна в угаре
пытливый ангел входит в облсэс
за ним стада разнообразных тварей
мы хочим жить мы тоже хочим да
и чтобы филки непременно непременно были
спасайте честь иначе тра-та-та
забудет красоту спросить фамилий
и никакая это не война
гибридный мир которым рулит молох
из глубины открытого окна
выходит старший эпидемиолог
во лбу звезда от выстрела в упор
ущербная луна под подбородком
ты записался в новый пахтакор
да будет путь твой славным и коротким
твои билеты свято сохраним
партийный и особенно транвайный
и ты войдёшь вратами пантомим
в тринадцать составляющих гостайну
***
на день рожденья старого осла
всегда стоит волшебная погода
от праздничной печали не спасла
ни соль ни каустическая сода
ни пользы преисполненный фаянс
ни годное в хозяйстве полотенце
утри уже свою водобоязнь
и дай себе до жопы захотеться
да будет хвост и сразу станет так
уже не важно сказкой или былью
сомкнётся за ушами пустота
до ужаса похожая на крылья
***
гори гори моё внутри
благого мата мирный атом
квантуйся с правильной ноздри
и я очнусь не виноватым
пообещаю от души
с любимыми не расставаться
беречь свои карандаши
и на херню не попадаться
***
я говорю простые вещи
без забубённой чепухи
вот х у й стоит вот звёзды блещут
и получаются стихи
и на душе кончают кошки
и превращаются в б л я д е й
п и з д а в ладошке свет в окошке
и счастье
на тебе
владей