Я никогда не мог вообразить себе, о чем ты думаешь?
Сидишь напротив, смотришь вдаль и улыбаешься,
и чай не пригубил, и не попробовал малину в вазочке,
и сигарета всё лежит на самом краешке. Ты не спросил...
Точнее, спрашивал, но только не о том и не о тех, и вообще
молчал
в моём саду, где ароматы яблок, диких роз и обмелевшего ручья
пьянят не хуже крепкого вина, но ты с утра молчишь,
а то, что говоришь – не в счет. Оно не для меня, точнее, от...
И страшно, когда твои глаза касаются меня, в них солнца больше нет,
а будто бы живая тьма. Как будто там разочарованный отшельник
живёт в глубокой, как дорога в ад, пещере.
Платаны серебрятся и будто подпирают небо, роняя бесконечную листву
на одичавшую малину, на траву, на воду в развалившемся фонтане,
которая давно уж почернела, но небо отражается до чистой сИни, до слёз,
до дрожи – небо не прощает!, – оно лишь льёт дожди и смотрит в пустоту,
а то и глубже, дальше, где непроглядность – единственно возможная реальность.
Мой старый мудрый сад тебя впустил, раскрыв слепым глазам свои секреты,
и солнце бьющее из крон в траву, и золотые пентаграммы в паутинках,
тропинки между мрамора во мху, и бабочки, что ловят в воздухе росинки,
и песни, что потерялись в камышах, и никогда не будут спеты,
и все распятые тетради на ветвях, в которых строчки от дождей размыты.
И мы с тобой как будто бы живём... хотя давно убиты.
Я никогда не мог вообразить себе, о чем ты думаешь?
Сидишь напротив, смотришь на меня, молчишь... Сказать тебе, о чем подумал я?
«Мешаешь. Помолчи. Я слушаю»
.