Прохладным утром в предрассветной тишине
Раздался плач и причитания старухи,
Которая копалась в мусорном ведре
Одной идущей спешно к свалке молодухи.
Девица та, пренебрежительно смеясь,
И пятясь взад от надоевшей попрошайки,
Весь хлам под ноги ей швырнув, и, торопясь,
Умчалась прочь, нагадив прямо на лужайке.
Старушка, что-то громко вслед ей прокричав,
Вмиг в этой куче стала быстро ковыряться.
Полбулки хлеба выброшенного достав,
Вдруг зарыдала. Слёзы стали с глаз срываться…
Она враз вспомнила, как девочкой была
Голодною порой сорок второго года.
В блокадном Ленинграде как жила,
И как всем городом в любую непогоду
Стояли в очереди в ряд по три часа,
Чтоб в руки получить кусочек хлеба…
Как умирали… Как стонали голоса
Всех, кто в отчаянье молился в небо…
Как мать сто двадцать пять блокадных грамм
Своих ей ежедневно отдавала.
И, как она потом страдала по ночам,
От голода и истощенья умирала...
Теперь ей этот хлеб дороже всех богатств.
Она его по крохам в рот кладет, глотая,
Не понимая современных святотатств,
И, крохи те взахлёб слезами запивая.
А молодёжь, не ведая всех бед войны,
И, не познав всей ценности мучных изделий,
Сначала наберут за полцены,
Затем выбрасывают – только малость зачерствели!
А если кто-то добродушно крикнет: «Мать!
Не надо нищенствовать. Мы тебе поможем!»
Она с улыбкою ответит: «Не понять
Всю мою боль тебе, отзывчивый прохожий!
Живу не плохо я – и дом есть, и семья.
Недавно пенсию поднял нам президент.
Да только с детства не могу уняться я,
Когда на мусорку выбрасывают хлеб!
Ведь для меня он – пытка памяти от том,
Как умирали наши матери и братья!
И я прошу вас, люди, только об одном:
Храните хлеб в дань уважения к утрате!».