Репродукция «Неизвестной», два решетчатых окна и четыре железные кровати прабабушкиных времен. Вот и все что есть в этой палате. Вначале мне было очень любопытно наблюдать за происходящим. Но потом пришло разочарование и тоска. Можно сказать, что я попал в клинику, где ставят эксперименты на людских душах. Все эти люди лишаются чего-то важного и все в итоге становятся моральными калеками.
Изредка я вспоминаю, что мне здесь совершенно нечего делать, я не псих и не сошел с ума и не нуждаюсь в лечении. В такие моменты встаю с кровати и жадно всматриваюсь в ближайшее окно бесконечное число раз. Кипит жизнь: ходят люди, шумит транспорт, вижу лишь крыши несущихся маршруток и рога троллейбусов. Каждые несколько минут, вдали, на большом экране меняется реклама. Описываю обычные вещи, но в них теперь появилась своя магия. Даже ночью я смотрю в окно. А как иначе? Там жизнь, а здесь что? Решётки, запертые двери, каша по расписанию. Порядок и безопасность доведены здесь до каких-то немыслимых пределов. Люди говорят, что они вынуждены мыться в открытых душевых кабинах.
Многие смирились со своим положением. Они согласны общаться персоналом, выполнять работы в обмен на послабления режима, участвовать в работе местного актива и ходить из одного конца длинного коридора в другой с 8 утра до 9 вечера. Я не смирился, поэтому пытаюсь найти в таком существовании хоть долю здравой мысли и стараюсь вести свой привычный образ жизни. Мои маленькие цели состоят в том, чтобы удовлетворить свое любопытство и сделать мое пребывание здесь разнообразнее. Я стараюсь спросить о погоде, узнать имена проходящих по коридору врачей и людей и хоть как-то приблизить время своего освобождения. Но даже это здесь небезопасно. К примеру, мне пригрозили уколами за прогулки во время тихого часа. Видимо даже техперсонал в курсе, что в этом заведении люди приравнены к скотине.
Все же всеобщая неадекватность влияет на меня. Мой хрупкий уступ рушится и я лечу вниз. Первые признаки этого уже появились - у меня депрессия. Часть дня я провожу за тем, что падаю на кровать и пытаюсь забыться, уткнувшись в подушку. В такие моменты даже к покалеченным местными условиями возвращается тот облик, который был присущ им дома и из общей массы типов которых называют психами или дураками, выделяется что-то присущее только ему. Он как бы делает шаг к прежней жизни. Человек в пиджаке, который пытается писать стихи, старается найти теплые слова и как-то меня подбодрить, а моряк, который лежит слева, делает свой приемник тише.
Я знаю, что к концу недели уже буду вовсю наслаждаться только что пришедшим в город декабрем, отчасти мое отчаяние вызвано и этим. Но что делать людям, которым нужно провести здесь 5 дней, 11 месяцев, 2 года?
Почему за мирной игрой в шахматы один нападает на другого и бьет его доской? Ответ прост. Атмосфера располагает к тому, чтобы люди сходили с ума и как можно быстрее возвращались обратно либо совсем не покидали этих стен.
Ужасно и то, что главный врач откровенно манипулирует больными. Впрочем, они этому только рады, с радостью сдают своих соседей не только за полчаса телевизора, но и якобы неосторожно брошенное ей слово, принятое за намек. Не знаю, осознают ли они свою цену в ее глазах. Борьба за внимание- здесь олимпийский вид спорта.
Обычно мне нравится ее тип женщин: маленький рост, большие и яркие глаза, светлые волосы. Но вот Лариса Александровна наоборот отталкивает. Возможно дело в ее поведении, полном презрительного отношения к другим, грубости и стремлении доказать свое превосходство. За несколько дней пребывания в этом учреждении, мне она запомнилась лишь фразой брошенной перед самым уходом одного из больных. Она была обращена к её коллегам. Видя, что уходящий человек весел и торопиться она небрежно бросила: «А что там, на воле делать?».
Из вчерашнего дня вспоминаю еще кое-что. Это был тест, а не издевательство. Что еще может почувствовать человек, которого попросят объяснить причину того, почему ворона так настойчиво бросает камни в кувшин и разъяснять смысл простейших пословиц? Работа казалась смехотворной для меня, а местные (я сам это слышал) специально ее заваливают. Иначе их не пустят на повторный прием к врачу-психологу, Евгении Анатольевне. А она, бесконечно хороша собой и обходительна. Иногда это идет ей во вред, поскольку людей принимающие душ на виду у других уже ничего не стесняются и в открытую выражают свои сексуальные намерения и подолгу обсуждают это между собой. Они ищут ее вырез, пытаются найти просветы и ждут пока она нагнется. А потом добывают из этого энергию. Я не уверен, что один из них не попытается до нее добраться даже выйдя за пределы больницы поэтому собираюсь ее предупредить на этот счёт до своего ухода. Очень хочется чтобы она здесь не работала. Она ведь ангел, который пытается усмотреть белые крылья даже в преисподней.
Только ночью этот душуперерабатывающий комбинат затихает. Все погружаются в сон, и жертвы и мучители. Иногда моряк не выключает свое радио по ночам, поэтому просыпаясь от бессонницы я вслушиваюсь в каждое слово, стараясь придать себе уверенности что я чувствую, понимаю и слышу. До жути боюсь наступления безумия и падения. Бог знает, успею ли я отсюда выбраться.