Над крючковатою строкой
зависли головы, -
писцы скрипят пером,
вершат вердикт;
молчат в глухой тиши,
рты, как залиты оловом,
и затхлый воздух прёт,
вовсю смердит.
Здесь вымер дух мирской
без темперамента;
пригляд идёт кругом
и строг архимандрит;
над фолиантом не одним
сидят рабы пергамента, -
согнулся в три погибели
червей особый вид.
Свет бьётся в грязное окно,
как существо двукрылое
и с пятиглазием своим
внутрь хочет залететь,
но не проникнет ни за что
сквозь естество унылое
и остаётся за окном,
как муха, там звенеть.
Скрипторий молчалив с утра,
дьячки и их подьячие
пером гусиным выскрипят
к обедне свой абзац;
фигуристые буковки,
как калики бродячие,
листы заселят набело
и съедут на форзац.
А за окном весь день-деньской
в лучах игривых плещутся
и радуга хвостатая,
и в золоте трава;
снуёт, спешит и мечется
к заутрене Отечество,
словно льняное шемизе
от книг не оторвать;
а за окном – мир ходуном,
огня столпотворение
и в красках небо убрано,
леса и даже гать…
В писцы приговорённые
архимандриту рвение
пытаются усердием
в работе показать.
Колёсный обод вертится –
так жизнь проходит быстрая,
и вот уже состарились
подъяки и дьячки;
архимандрит давно усоп,
его помянут истово:
ведь память о нём стойкую
писцам потребно чтить!
В зелёный цвет окрасился
мхом камень съеденный,
хозяином почувствовал
себя вокруг бурьян.
О книгах переписчиков
не сохранилось сведений,
но может и отыщутся
в сортирах у мирян.
31.07.2019 г.