Через три дня после возвращения из госпиталя я выехал в Москву. До вступительных экзаменов в аспирантуру оставалась ещё неделя, но я решил на всякий случай приехать пораньше. С целью удобства я поселился не у дяди Коли, а в общежитии МГУ на Ленинских горах. Это величественное здание, построенное в помпезном советском стиле, знакомо всем, кто когда-нибудь бывал в Москве. Скоростной бесшумный лифт, бесчисленное количество этажей и комнат, просторные коридоры и холлы, напоминающие своими размерами волейбольную площадку, создавали неповторимую деловую и вместе с тем приподнятую атмосферу труда, имеющего некий высший смысл и предназначение.
Моё временное жильё оказалось достаточно комфортабельным. Это был блок, состоявший из двух раздельных комнат с общим душем и туалетом. В комнате, имевшей небольшие столики у окна и в углу, помещалось два человека. Моим соседом оказался бывший студент истфака МГУ Пётр Редькин. При знакомстве он попросил называть его на французский манер «Пьер», что, впрочем, соответствовало его облику и манере говорить. Пьер был неисправимый бабник и циник. Поскольку я придерживался диаметрально противоположных взглядов, между нами частенько возникали перепалки. Но, в общем, общение с моим старшим коллегой (Пьеру было где-то под тридцать) оказалось для меня полезным. Особенно, что касается отношения к «слабому полу». Это была больная для меня тема. Я был воспитан на классической литературе, и любовь для меня существовала как сильное, благородное чувство. Я дал себе обет любить по-настоящему и не размениваться на всякие лёгкие отношения. Пьер надо мной посмеивался, но переубедить не мог.
Ещё одной моей знакомой, также поступавшей в аспирантуру, стала Нонна Киселёва. Она закончила истфак МГУ в 1958 году, потом вышла замуж за офицера и десять лет жила в Венгрии. Там Нонна завела некоторые полезные связи и собиралась ими воспользоваться здесь. Мне же оставалось только уповать на свои силы, и я отчаянно бросился навёрстывать упущенное.
Оказалось, экзамены нам предстояло сдавать не так, как мы привыкли у себя в Ужгороде. От нас преподаватели требовали, прежде всего, знать фактический материал и уметь дать его трактовку. А здесь на первое место выходила историография вопроса, конкретные события и факты истории необходимо было освещать через призму написанного и изложенного исследователями как у нас, так и за рубежом. Если сравнивать эти два подхода к изучению прошлого, то это будет как две футбольные лиги. Одна первая, где играют уже не дворовые команды, и вторая – высшая лига, требующая от футболистов и высшего уровня мастерства. Хотя историографию я изучал, в данном случае мне надлежало показать не то, что я знаю, а как я мыслю. Это был второй звонок для меня, но я его не услышал.
Мои испытания начались с истории СССР. Экзамен принимал у нас заведующий профильной кафедрой исторического факультета МГУ профессор Дробижев. Это был известный учёный, некоторые его книги и статьи я читал. Он выслушал меня внимательно, задал пару дополнительных вопросов и не поставил «отлично», наверное, лишь потому, что я был для него «тёмной лошадкой» из провинции. Хотя моя дипломная работа, которую я представил на кафедру в качестве научного реферата, могла ему многое обо мне рассказать.
Для своей дипломной я выбрал такую тему, которая требовала работы в архивах и самостоятельности. В городских архивах Ужгорода и Мукачева, областном партийном и государственном архивах я перерыл десятки и сотни дел. Многие из них до меня никто не брал в руки. Некоторые документы я с помощью словаря и Стёпы Ардо перевёл с чешского языка на русский. Это была, без какой-либо натяжки, полноценная научная работа. Как я потом узнал, автор «чёрной», или «закрытой», рецензии на мою дипломную поставил мне «отлично». Лучшей оценки моих способностей я не мог бы придумать. Но это была лишь одна из четырёх слагаемых общего результата. В целом он оказался для меня неутешительным. По истории КПСС я получил «хорошо», но по английскому языку провалился. В МГУ иностранный нужно было знать на уровне иняза, в то время как мои познания оставляли желать лучшего. Об этом я уже рассказывал.
По дороге домой я обдумывал происшедшее. Поступили в аспирантуру только те, кто имел надёжный тыл. Это были или представители союзных республик, для которых действовала специальная квота. Или выпускники истфака МГУ, заручившиеся поддержкой. Как моя знакомая Нонна Киселёва. После аспирантуры, уже защитившись, она уехала на родину преподавать в университете в Йошкар Олу (республика «Марий-эл»).
Пьер, как и я, остался за бортом. После того, как мы расстались, между нами завязалась оживлённая переписка. Что-то всё же связывало нас, кроме профессии. Я писал Пьеру в Москву на адрес «до востребования», почему-то ему было так удобнее. Где его носило и как ему потом жилось, я узнавал из редких писем. Но однажды они перестали приходить. Что случилось с моим другом юности, я не знаю. Может быть, это и к лучшему.