Самое жалкое — потерять мужество умереть
и не иметь мужества жить.
Луций Анней Сенека
Линия жизни
Наши айсберги сил оседают под тяжестью бремени
И теряются в водах житейских за пядию пядь.
Лица наших друзей исчезают в высоком решении —
Ватерлинию жизни грядущей не потерять.
Мы — тираны, титаны, любовники, просто прохожие.
Мы кочуем по жизни в ветрах четырёх перемен.
Кто-то гибнет в метро, опалённый чеченскою кожею*,
Кто-то просто, живое отдав, засыпает взамен.
Но курлычет зажора**, невидимая ватерлиния.
Всё надсаднее голос волны: «Возвращайся назад!»
А душа, как не слышит, воркует голубкою синею,
И слезятся под солнцем её голубые глаза…
* 6 февраля 2004 г. в вагоне Московского метрополитена произошёл взрыв. Взрывное устройство привёл в действие смертник.
** Зажора — первая весенняя талая вода, ещё не видимая под снегом.
Сезон одиночества
По гальке прибрежной, политой
Идёт человечек-душа,
Волною житейской прибитый
К последним своим рубежам.
Он был восхитительно сильным,
Служил Архимеду плечом,
А ныне, о ужас!, мобильный
Его номерок ни при чём.
Глаголом мышцы протеиновой
Он рушил и складывал мир,
Себя возомнив Аладдином
С клокочущим джинном внутри!
Былые товарищи чинно
По праву порядка вещей
Вослед ему слизь аладдиновую
Марают теперь на кресте.
Ему уже не обернуться,
Не крикнуть: «Довольно, друзья!»
Он тихо в туманное утро
Уносит гривастое «Я».
Как странно, как необъяснимо,
По гальке прибрежной, сырой,
Уходит поверженный инок,
Былых бастионов герой.
Почему я сбежал из больницы
В мутных белилах больничной палаты
Я различаю шаги.
То Богородица в белом халате
Мне шепнула: «Беги!»
И никого - в палате, как прежде,
Пусто, мутно, бело.
Что это? – Бог подаёт надежду,
Или глумится зло?
Прочь добровольная эвтаназия,
Я не подопытный шнырь!
Мне не приемлемо «разнообразие» —
Он ли, она ли, ты ль.
Я ухожу. Мой сосед по палате,
Великолепный старик,
Смотрит вслед, умоляя остаться.
Взгляд его – сердца крик…
И я остаюсь на целые сутки.
Зря остаюсь, зачем?
Бредит дед. Под самое утро
Ёжится, став ничем.
Напоминаньем о днях уходящих
Бывший лежит человек.
Серые в яблоках впадины счастья
Свой отслужили век.
Я провожаю печальный остаток,
Меркнет судьбы канитель.
Вынесли труп, подмели палату,
Перестелили постель…
Житейский солончак
Стареет тело с головы,
Белеет, шелушится.
Что морщить лобные бугры,
Ты знал, что так случится.
Ты шёл «на вы» всегда, везде,
Приемник лучших ран!
Так челн, сгорающий в огне,
Не видит дна изъян.
Но время шло. Трубил трубач,
И падал мокрый снег.
И кто-то крикнул: «Плачь не плачь,
Его уж с нами нет!»
Его распахана межа,
Одежду съела моль,
На ранах прежних без вреда
Лежит потомков соль.
Как обольстителен недуг
Седого смельчака!
Конец один — бурьяна луг
И хруст солончака…
Оглядываясь
С годами сыпется песок и рифм докучливая прана.
Смахни с дорожки дней следок, и будто не было меня,
Но
На обочине в пыли под кронами цветущих вишен
След продолжается – пиит покуда здравствует и пишет!
О, этот старенький пиит от юности был неудачник!
В вертеп полуночных столиц он шёл, как юный барабанщик,
И бил в свой юный барабан, взрослея в сумраке капризном,
По кровотокам юных ран сплавляя рубленные ризы.
Он был похож на мудреца, он даже пробовал цикуту.
Глухой на окрик подлеца, он никогда ни на минуту
Не изменил своей судьбе, не обнажил повадки черни:
Брататься в стаю при Луне и выть с листа этюды Черни…
О, милый сердцу моему, поэт высокого забвения!
Ты бродишь рано поутру ещё до света представленья
По тонким долам сновидений в терновом венчике простом,
Свои разбрасывая тени, как строчки, на листе пустом.
Гибель героя
Бывают крепости, где штурм — сплошная радость.
Гарцует конь у крепостной стены.
Великодушием поглаживая слабость,
Ты требуешь ключи.
Бывают крепости из рода Исмаилов.
Пружинит воздух, льётся трель сверчка.
И в тишину полуденной могилы
Ложится тень былого смельчака.
Забыт герой. Под траурной оградой
Он мирно спит, припомнив дней лужок,
Пьянящие мгновения осады
И шлем в крови, как ковш на посошок.
Геройской смерти не страшится память.
Ей по плечу победный жар огня,
Дырявый шлем и рыцарское знамя,
И хмельный нрав крылатого коня…
Но смерть в забвении страшней геройской смерти.
Она безлика, был ты, или нет -
Какая разница! В житейской круговерти
Твоё присутствие не отразило след.
* * *
"Помянем воина!" – вдоль крепостного края
Пройдёт, наполнив кубок, Исмаил.
И ласточка вспорхнёт, как запятая.
Над тишиной полуденной летая,
Герою кликнет:
«Тая, тая, тая,
В грядущие фундаменты врастая,
Беспамятство живых не ощути!".
Солнечный зайчик
В толкотне пересудов и пенистой похоти пива
Мы плывём по течению быстрых и временных лет.
Мы хороним друзей, как свои засыпаем могилы,
У бессмертия выкупив пару годков напослед.
Мы не чувствуем боли, когда месяца-проходимцы
Монотонно скользят в кровотоках невидимых ран.
Нам плевать, что Земля под ногами в ночи голубится
И летит перелётною птицей к далёким мирам.
Нас приводят в восторг банкоматы, мобилы и Ксюши,
И крутые авто с ароматами топ-сигарет.
Мы забыли, как в детстве душа барабанила в уши:
«Просыпайся скорей, опоздаешь на солнечный свет!»
…Замолкает в ночи костровой, сон порожнее курит.
И пресет богомудрый колышется в капле росы.
Неужели нам нужно напиться какой-нибудь дури,
Чтобы в жизни, как в капле житейской, увидеть свой смысл?..
…Ранним утром, когда голова отболит и отплачется,
и в гранёные формы вернётся простая вода,
ЗакружИтся в прокуренной комнате солнечный зайчик,
И закрУжатся вслед медальоны шкафов — зеркала!