… я до сих пор не понимаю, как мне удалось уцелеть?!
Суровая и бескомпромиссная комиссарша Анна Хоси, в красной эль-грековской косынке, пронзив моё горло сапожным шилом и оставив, истекающего стихами в луже мраморной слизи, удалилась под нестройный хоровой вой фраермановских диких собак динго в прекрасное Далёко.
Очнувшись, я почувствовав на своей щеке лёгкое дыхание Оленьки Мещерской, под сладкоголосое пение наяд Сапфо:
"Помню, помню мальчик я босой,
В лодке колыхался над волнами,
Девушка с распущеной косой,
Мои губы трогала губами"
И я, чтобы не ухнуть в безумную мальстрёмскую бездну чувственных перверсий, приковал себя цепями к мачте галиота "Секрет", но всё равно меня сразил солнечный удар:
-Тиль, милый!
-Неле, любимая!
Сильные руки Тобогана отнесли меня в дом с мезонином, где добрая Гортензия уложила в постель, дядюшка Стомадор напоил перцовкой и в представшей перед моим взором фата-моргане, я увидел , бегущую по волнам моей памяти, Фрези Грант.
Рядом со мной задумчиво курила тонкую египетскую пахитоску Биче Сениэль, любительница абсента Брет Эшли, терзаемая муками ревности, упрекала в неверности красавца Жоржа Дюруа, а Мисюсь, дивная, обворожительная Мисюсь, с припухшей по-детски нижней губкой, оплакивала, убитого Ленским , барона Тузенбаха.
Но вот распахнулось окно и, опрокинув облака и перевернув чернильницу, полную февральских слёз, в комнату стремительно влетел воробушек и, хлопая ресницами, радостно зачирикал:
...и эта щербинка, фестончики мыслей,
Обкусанных детством, как ветви в саду.
Слепая тропинка, качели повисли
И пламя беснуется, словно в аду.
Звени, колокольчик, раскатисто-нервно.
Я к тени твоей, как к прохладе приник,
Была ты мне верной, наверное первой,
Как первым бывает младенческий крик.
Слезинки заката вишнёвою влагой,
Губами твоими в меня прорастут,
В коротких штанишках, врубаюсь с отвагой...
Я здесь, Инезилья, я всё ещё тут!
...а из погасшего камина нехорошей ювелиршиной квартиры, медленно и янтарно, как вытекающий из бутылки мёд, сочились: Юнона и Лавиния,Ника и Баська, Лизанька и МерсЕдес, Наденька и Манон, Елена Прекрасная и Галя Ганская; мои хрупкие, трепетные, перевитые тончайшими нитями, - чувства, овеяные грустью навсегда уснувших бабочек в таинственной коллекции гениального энтомолога:
...как бабочку , Миранду наколю,
Любуяся узором тонких крыльев.
Пыльца её прилипнет к пальцам пылью
И пусть трепещет - я не тороплю.
P.S Нам жизни парадокс неведом,
Мы ласково укроем пледом:
Волненья, ноги, плечи, следом
За острой степенью уюта,
Меж дружбы Цезаря и Брута,
Монтекки сладкого кинжала
И кобры жала
Ладонь уставшего камина,
Перо Жар-стылого павлина,
Крахмальный лоб жидовки Тины,
Поленья сплина...
Захлопнув книгу в переплёте,
Как-будто стаю в перелёте,
И "Мёртвых душ" второго тома...
Как всё знакомо?!