Знакомство с географией

 

 Моё путешествие во времени так или иначе связано с географией. С первых лет своей жизни я колесил по стране, и маршруты моих путешествий определяли не только воинские предписания отца, но и родственные связи. Если взять карту СССР и соединить самые значимые в этом отношении точки, то получится треугольник Москва – Харьков – Брест. О Харькове, где живёт мамина родня, я уже говорил. О Бресте, через который мы четыре года ездили в Польшу, к месту службы отца, речь ещё впереди. А сейчас как раз время рассказать о Москве, в которой и возле которой протекала жизнь моей родни по отцовской линии.               
 Приезжая в Москву из Харькова, я всегда поражался её шумности, суетливости, а главное – огромным, потрясающим воображение размерам столицы. Встречая здесь своих родственников, мне льстила мысль, что я не чужой этому городу, что здесь я могу всегда найти поддержку и приют. В Москве было много чего интересного для любопытных детских глаз. Но, если честно, я быстро уставал в этих каменных лабиринтах. Даже поездка в метро не возбуждала меня так, как мысль о предстоящей дороге к отцу на родину. 
 Довольно быстро я запомнил название железнодорожной станции, до которой нам предстояло ехать –  Суходрев, а это 140 километров от Москвы. Добирались мы всегда почему-то ночным поездом, что, несмотря на сравнительно  небольшое расстояние,  было сопряжено с разными приключениями. Главной проблемой моих родителей и меня лично, которая волновала нас в дороге до последнего, это своевременный выход из вагона. Поезд стоял на станции, если не ошибаюсь, всего одну минуту. Этого едва хватало, чтобы выскочить самим на перрон и выгрузить вещи. Один раз я остался в тамбуре, когда состав тронулся, и отец на ходу выхватил меня в последний момент. Иногда не успевшие вылезть пассажиры рвали стоп-кран, и тогда поднималась несусветная ругань. После чего паровоз, вздымая клубы пара, с места в карьер набирал скорость  и исчезал из глаз.
 Бывали приключения и покруче. Во время очередной поездки, утомлённые духотой и толкотнёй в общем вагоне, мы задремали. Проснулся я от громкого крика матери, сидевшей рядом со мной:
– Боря, пистолет! Оказывается, пока мы с отцом видели приятные сны, щупленький воришка прополз под скамьями к нам и чуть было не вытащил из отцовой кобуры пистолет «ТТ». Мать почувствовала шевеление под лавкой и вовремя подняла тревогу.
В первые послевоенные годы, когда опасность подстерегала на каждом шагу, офицерам разрешалось иметь с собой личное оружие. Нередко этим оружием пытались воспользоваться преступники, что и произошло в нашем случае. Выхватив пистолет, отец устремился было за вором в тамбур, но мать остановила его. Будучи трезвомыслящим человеком, она правильно сориентировалась в ситуации. Вполне возможно, что в тамбуре неудачливого исполнителя заказа ждали дружки, вооружённые холодным оружием. В таком случае погоня могла закончиться для отца трагически. Он вернулся назад, и больше мы не сомкнули глаз.
 Но вернёмся к станции Суходрев. Она названа по одноимённой реке и довольно компактная с виду. Кроме кассы и буфета, в одноэтажном здании станции имелся небольшой зал ожидания. Запомнилась висевшая на стене зала картина «Охотники на привале» В.Г.Перова. Необычная композиция, выразительные лица и горящие глаза охотников притягивали взгляд. Как я потом убедился, этот сюжет вполне подходил для окрестных мест, изобилующих лесами и всякой живностью. Отсюда наш путь пролегал через село Детчино, в то время районный центр Калужской области. В двадцати шести километрах от него находится славный город Малоярославец, именем которого сегодня и называется район. Первый раз мы приехали зимой, дедушка встречал нас на розвальнях, запряжённых бойкой лошадкой. Летом вёз на бричке с окованными железом колёсами. Каждое путешествие и каждая пора года запомнились чем-то особенным, но можно отметить и общее впечатление, которое сохранилось в памяти до сих пор. 
 Главное, что следует сказать, это ощущение необыкновенной красоты природы и умиротворяющего покоя здешних мест. Как только мы выезжали из Детчино, минуя импровизированную базарную площадь и железнодорожный переезд, дорога  устремлялась на Прудки и Дольское. Это была грунтовая дорога, в сухую погоду вполне сносная, но раскисавшая во время дождей. Местами на ней образовывались глубокие колдобины. Однажды, когда у меня уже был брат, дедушка передал вожжи в мои руки, а сам с отцом и матерью шёл рядом. Стараясь не попасть в яму, я так направил коня, что он упал на бок и опрокинул телегу. Мы с братом оказались в грязи, но, слава богу, отделались лёгким испугом.
 Через семь-восемь километров пути начиналось село Дольское. Волею судьбы ему довелось сыграть важную роль в жизни нашей семьи. Слева от дороги моему взору предстала красно-кирпичная, со следами осыпающейся штукатурки церковь с отдельно стоящей колокольней. Возведены они были по проекту уроженца здешних мест, знаменитого архитектора В.И.Баженова.  За ними располагался  старинной постройки усадебный дом и один из сохранившихся парных флигелей. Увидев их впервые, сердце моё дрогнуло в предчувствии какой-то тайны, связанной с этими строениями. И я не ошибся. Оказалось, что это пушкинские места. До революции здесь было помещичье имение, основанное И. Белкиным. Надгробную плиту на его могиле я обнаружил, когда заканчивал четвёртый класс  в Дольской неполной средней школе. Школа находилась в помещичьей усадьбе. До середины XIX века усадьба принадлежала роду И.Белкина, затем – дворянину А. А. Храповицкому (женатому на О.В. Белкиной) и до 1917;г. его дочери В.А. Храповицкой вместе с мужем, предводителем уездного дворянства Б.Д. Гончаровым. Все эти фамилии встречаются или в повестях Пушкина, или связаны с его семьёй.
 Имение И.Белкина памятно мне и по другой причине. Как уже упоминалось, здесь я непродолжительное время учился. Вместо того, чтобы дурачиться на переменах с ребятами, я принялся за изучение большого угрюмого парка с толстенными кряжистыми деревьями, который располагался возле. Вглубь парка уходили тенистые аллеи, следуя которыми можно было выйти к заиленным прудам. Посреди одного из них возвышался небольшой остров, где, наверное, прежние хозяева в беседке пили когда-то чай. Сентиментальные картины естественной запущенности произвели на меня неизгладимое впечатление. Я бродил по парку в каком-то неясном томлении, природа которого стала мне понятной только потом. Это было предощущение Поэзии, которая стала прорастать во мне в этом благословенном месте.
 Однако я забежал несколько вперёд. Поначалу в Дольском мы не задерживались, а транзитом ехали ещё километра два-три глухой лесной дорогой. И, наконец, въезжали в село Шершено, где нас ожидало родовое гнездо отца. В отличие от Дольского, Шершено находилось в стороне от основной трассы. Его окружали густые смешанные леса, летом полные грибов и ягод. Ни в Польше, где мне довелось жить, ни в Карпатах, куда перебралась в конце концов наша семья, мне не приходилось видеть такого изобилия.
 Деревня была небольшая, всего около двух десятков домов, вытянутых вдоль неширокой, но местами довольно глубокой и холодной, в самую жаркую пору, речушки с названием Ракша. Купаться в ней могли только смельчаки. Зато многие ловили в речке рыбу, которой было вдосталь. На удочку хорошо ловились щука и налим, много рыбы таскали вентерем. Под камнями прятались на небольшой глубине огольцы. Отец показал мне, как их добывать с помощью вилки. Я поначалу думал, что это какое-то местное название. Но потом вычитал у Сабанеева, что так называют огольца в России всюду. Кроме рыбалки, достопримечательностью Шершено является чистейшая питьевая вода. Вокруг села из земли били многочисленные ключи. Один из них был такой мощный, что не замерзал даже зимой.
 Дома стояли один от другого довольно широко. И огород, и амбары заполняли это свободное пространство. У самой речушки, в зарослях кустарника, как раз напротив деревенских изб, стояло несколько рубленых деревянных бань. Правда, ими не пользовались всеми сразу, но захудать и завалиться ни одной не давали. Каждая баня имела свою историю и своё название – Бодрова, Мартынова, Бочарова – и у каждой были хранители и почитатели. Как раз у Мартыновой бани через речку были перекинуты кладки из берёзы, и сразу на той стороне начинался густой лес, высокий и тёмный.
 Дедушкин дом стоял фасадом на улицу, если можно так назвать дорогу, пролегавшую через всё село и терявшуюся за ним где-то в лесу. Дом был большой, добротный, на крепком кирпичном фундаменте, крытый листовым железом. Пять окон, украшенных резными наличниками, и крыльцо, обитое с боков фанерой, смотрели на улицу; брёвна, из которых был сложен дом, и железная крыша были окрашены в бордовый, даже тёмно-вишнёвый цвет, потускневший от времени. Но, в общем, дом производил хорошее, весёлое впечатление, и я его с самых первых встреч стал называть «красненьким».
 Напротив дома, на спуске к реке, чуть торчал, как гриб, своей деревянной шляпой погреб, вырытый в земле. Он был очень глубокий и холодный,  даже в самые жаркие дни там пробирало до костей. Возле погреба, как вечные часовые, стояли несколько огромных раскидистых лип, посаженных неведомо когда и невесть кем. Невдалеке от них, упираясь в небо макушками, высились два дуба-великана, предмет моего постоянного наблюдения и восхищения.
 Само собой, мои перемещения в пространстве и новая география, окружавшая меня, подталкивали к сравнениям и размышлениям. Степная Украина, с которой я познакомился в Коробочкино, мне нравилась. Здесь как-то острее ощущалось, насколько велика земля и как мал, в сравнении с её просторами, человек. В Шершено, наоборот, мысли о ничтожности человека отступали перед дружественным благолепием природы. Среднерусская равнина покоряла сердце своей неброской красотой. И хотя в последующем я увидел новые дали и горизонты, мне на ум всегда приходили слова, услышанные от дедушки в Подмосковье: нет нигде на земле места лучшего для проживания, чем наше. Если иметь в виду понятие «малая родина», то это стихотворение о ней. Я написал его в 1970-м году:

Рощи Подмосковья,                Реки и поля.                Близкая по крови                Русская земля.
Есть где жать, где сеять,
Где привольно жить…
Есть кого лелеять,       Есть кого любить.