Я давно научился не противиться провидению.
Ведь московский козёл, запрыгнувший вперёд меня в уходящий поезд Метро на Комсомольской,
Мог сыграть роль валаамовой ослицы,
Оберегающей прозелита от встречи с пешими «космонавтами»
Или от конной полиции (и те и те – с дубинками).
А если утром ты моешь посуду и звонят в домофон,
Не открывай, – чистое блюдце приятнее выбритого участкового,
Исследующего окрестные дома в поисках гастарбайтеров и экстремистов.
А китаянка неопределённого возраста,
Целующая ложечку Макфлури,
Неотрывно смотрит на мои губы,
Пробующие на вкус скороспелые стихи,
И наверное вожделеет пирожок с вишней,
Хотя намерения и мечтания у неё тоже – вполне себе определённые,
Как у Китая по отношению к России,
Как у гигантской панды в отношении сирого медвежонка,
Спасающегося из горящей Тайги.
Я бы и далее развивал аллегорию,
Но в районе Шаболовки, на засиженной птицами площади,
Мою правую руку задел крылом голубь, отделившийся от вспорхнувшей стаи, решивший заложить вираж между мной и газетным киоском.
И всё бы ничего, и у меня есть влажные салфетки, моя всегдашняя ноша, но обычно эти создания не промахиваются,
Особенно если надо сходить по нужде, сидя на проводах и – реже – на ветках и пометить неосторожного прохожего.
А ещё реже – в единичных случаях –
Они ведут себя иначе,
Как в истории с одним парнем, лучше всех сочинявшим притчи (и куда мне до его аллегорий!).
Хотя и написано «дух в виде голубя» (не наоборот), но что это меняет, когда «е» равно «мц» в квадрате, а мысль материальна?
Да и сам я с утра был не в духе, а теперь пишу – в пограничном состоянии – между графоманией и гениальностью – пишу нечто среднее между стихами и прозой, отстукивая указательным пальцем новоявленный ритм на экране монитора, нисколько не заботясь о поэтичности и не подбирая слов.
Самое главное, мне сейчас ужас как хорошо!..