Род Сурниных

       
Родители моего отца Павел Ефимович и Елизавета Лазаревна Сурнины по своему социальному статусу относились  к  интеллигенции. Дедушка был фельдшером, то есть специалистом со средним медицинским образованием, который имеет право проводить диагностику, проводить самостоятельное лечение или направлять пациента к врачу-специалисту. Если же учесть, что добраться к такому специалисту из сельской глубинки, да ещё пожилому человеку, тяжело, то станут понятными причины того непререкаемого авторитета, каким пользовался дедушка среди людей. Для них он был и участковым терапевтом, и врачом скорой помощи, и реаниматологом в одном лице. Уважение, любовь всех, знавших дедушку, распространялась и на его жену. Впрочем, бабушка заслуживала такого отношения к себе и благодаря личным качествам.
 Дедушка был сыном простого крестьянина. Отец его, а мой прадед, человек суровый и властный, не баловал дедушку в детстве, но образование решил ему дать. Как и многие дети крестьян до революции, дедушка постигал азы письма и арифметики в земском начальном училище. Как лучшего ученика, его направили учиться в фельдшерскую школу. Но тут вмешался отец. По его настоянию дедушка отправился работать продавцом в Москву. И только потом снова сел за парту. Ко времени окончания фельдшерской школы уже началась Первая мировая война, весь выпуск  отправляли в армию. На последнем экзамене самым способным было предложено поступать в военно-медицинский институт. Среди них был и дедушка, но его подвела пресловутая классовая принадлежность. На вопрос членов комиссии, кто его родители, он чистосердечно признался: «Мои родители крестьяне». И вопрос был снят. Дедушке пришлось об учёбе забыть и идти на фронт. Так он оказался на войне и прошёл её всю, с первого года до последнего.
 Когда в 1917 году свергли царя и началась Гражданская война, дедушка записался в Красную Армию. Его опыт лечения больных и раненых, полученный на полях сражений в империалистическую войну, пришёлся как нельзя кстати. О своём участии в боях он рассказывал скупо, но два эпизода запомнились. В первом случае речь шла о приезде на Восточный фронт в апреле 1919 г. председателя Реввоенсовета Советской республики Л.Д.Троцкого. Дедушка слушал его выступление перед красноармейцами, и оно произвело на него большое впечатление. Как известно, Троцкий был блестящим оратором и умел увлечь массы. Второй эпизод характеризует отношение дедушки к людям. Однажды в лазарет, где лежали раненые красноармейцы, пожаловал дивизионный комиссар и категорически потребовал отправить «всех этих симулянтов» на передовую. Дедушка воспротивился. Комиссар хватался за наган и грозил за «саботаж» пустить дедушку «в расход». А через пару дней после этого они встретились на заседании дивизионной парткомиссии,  рассматривавшей заявления о приёме в РКП(б). Комиссия должна была рассмотреть и дедушкино заявление. Но когда он увидел среди членов парткомиссии своего обидчика-комиссара, то передумал. Показывая пальцем на комиссара, дедушка заявил: «Раз у вас в партии состоят такие люди, как он, нечего мне там делать». И  остался до конца жизни беспартийным.   Вернулся дедушка домой, в Шершено, лишь в конце двадцать первого года, после разгрома Врангеля. Родители его к тому времени умерли от тифа, две малолетние сестры находились на попечении родственников. Дедушка помог вывести их в люди, и сам создал семью. Его избранница Лиза ждала своего жениха семь лет. Она тоже была из крестьянской семьи. Чем занимался конкретно её отец, я не знаю, но его дочь получила и образование, и обнаружила таланты, которые были замечены. Она играла в любительских спектаклях, которые устраивала  в Дольском дочь помещика А. А. Храповицкого, прекрасно пела. У неё был несильный, но очень приятного тембра голос.
 В межвоенный период жизнь дедушки и бабушки была заполнена обычными для человека и для того времени заботами. Кроме рождения детей (Бориса и Николая), самым значительным событием этого периода стала, конечно,  коллективизация 1929-1933 годов, перевернувшая привычный общественно-экономический уклад. Шершено вошло в состав колхоза, образованного на базе Дольского сельсовета. В него, кроме Дольского и Шершено, входили деревни Бобровка, Доброе, Абилеи, Ушаково, Столбовка, Новосёлки и Ананьевка. Управлять этим разношерстным хозяйством было непросто по чисто техническим причинам, но имелись и другие привходящие обстоятельства. Советские историки описывали их как проявления классовой борьбы. О том, что это не выдумка, говорит такой случай. По словам бабушки, которая в колхозе стала заведующей семенным складом, в одну из посевных кампаний обнаружилось, что семена отравлены. Бабушку едва не огласили «врагом народа». Но следствие показало, что она невиновна. Следы вели куда-то в райцентр, а может быть, и дальше. Подобных эпизодов в то время хватало.
 Шершено, как и другие деревни Дольского сельсовета, затронула кампания раскулачивания. Под горячую руку  попали даже те зажиточные крестьяне, которые не проявляли враждебности к cоветской власти. В один из первых своих приездов к дедушке я обратил внимание на двухэтажный кирпичный дом, выделявшийся своим обликом и размерами на фоне бревенчатых изб. Оказалось, это дом раскулаченных односельчан. Достаток раскулаченной семьи, где было десять детей, умножался её коллективным трудом. Глава семейства собирался открыть в Шершено школу, построить на речке миниэлектростанцию. Но ему приказали: с вещами на выход.
 Социальная природа данного явления сложна и уходит своими корнями в дореволюционное прошлое. Начавшееся тогда расслоение крестьян на бедных и богатых Советская власть принялась искоренять самыми решительными средствами, и коллективизации в этом была отведена не последняя роль. Одновременно развивался ускоренными темпами процесс индустриализации, который, кстати, помог многим раскулаченным реализовать свои потенции. Так произошло и в нашем случае. Выселенные из Шершено «кулаки» устроились на Урале. Многие члены этой многодетной семьи стали на уральских заводах инженерами, а некоторые во время войны заняли крупные административные посты. Уже после войны бывшие земляки приезжали в Шершено просить, чтобы им разрешили разобрать «по кирпичику» отцовский дом и перевезти его на Урал. Но им отказали. Так он и остался стоять в запустении, пока его не пустили на хозяйственные нужды.               
 Во время войны с Германией дед и бабушка оказались на оккупированной территории. 19 октября 1941 г. враг занял Детчино, немцы стали устанавливать свои порядки. Первые распоряжения новой власти касались попавших в окружение красноармейцев. За их укрывательство грозила смертная казнь. Несмотря на это, дедушка оказывал медицинскую помощь раненым бойцам. Их было немало среди тех, кто шёл через линию фронта на соединение со своими воинскими частями. Однажды к нему привели тяжело раненого генерала, который несколько дней ночевал в доме и набирался сил. Перед уходом он дал дедушке свой московский адрес и обещал его отблагодарить. Но дедушка, насколько я знаю, этой возможностью не воспользовался.
 Хотя в Шершено немецкий гарнизон не стоял, надо было всё время быть начеку. Через село время от времени проходили вражеские войска, заглядывали сюда и полицейские. Видимо, по доносу кого-то из своих, однажды полицейские вместе с немецким патрулём нагрянули к дедушке с требованием выдать раненых красноармейцев. Стоял ноябрь 1941 года, уже выпал снег. Дедушку и бабушку, в одном исподнем, выгнали на мороз босиком и поставили возле колодца. Немецкий офицер предупредил: если в доме найдут «хоть одного русского», их бросят в колодец. К счастью, никого в тот вечер дома не было. А перед Новым годом пришли наши.               
 Накануне этого долгожданного события в дом дедушки с бабушкой пришёл немец. Было непонятно, отстал ли он от своей части или просто дезертировал. Немец был в шинели и сапогах с обмотками, на голове поверх пилотки у него была намотана шаль. Видимо, и эта одежда не спасала немца от холода, и он, не раздеваясь, сразу полез на печь. Сколько непрошеный гость пролежал там, не знаю. На все попытки бабушки втолковать немцу, что  ему лучше уйти, он отвечал сначала молчанием, а потом слезами.  Твердил только одно: – Матка, Гитлер капут! Гитлер капут!
 По всему было видно, что немец смирился со своей участью и готов принять конец, какой бы он ни был. Под утро в селе появилась, одетая в белые маскхалаты и валенки, советская разведка, и немца увели. Тащить с собой пленника разведчикам не было резона, и он разделил незавидную участь завоевателей, приходивших время от времени покорять Москву.               
 После войны дедушка одно время работал главврачом районной больницы в Детчино. Его опыт и знания были таковы, что к нему на практику постоянно присылали будущих медиков из Москвы. Многие из них потом с дедушкой переписывались. Поскольку бабушка начала болеть, дедушка вынужден был оставить свой пост и вернуться к практике фельдшера. На работу он каждое утро уходил в Дольское, где находился фельдшерский пункт. Ходить приходилось в любую погоду, круглый год. Надо ли говорить, что это было и непросто, и небезопасно. Один раз на тропе, по которой шёл, дедушка увидел  волка. Дело было летом, когда волки не столь агрессивны, но всё равно встреча с опасным зверем не радовала. Дедушка не стал уклоняться от встречи и, приближаясь к волку, незлобиво ему выговаривал: «Ну что ты расселся, дурашка, убирайся, мне надо на работу». Волк некоторое время раздумывал, как поступить, но потом отпрыгнул в сторону и скрылся в чаще.
 Дедушка был заядлым курильщиком, эту привычку он приобрёл ещё на фронте. Бабушка пыталась с ней бороться, но безуспешно. Особенно дедушка любил курить в грозу. Когда начинало грохотать и молнии пронизывали небосвод, он обязательно выходил на крыльцо и дымил. Что он находил в этом приятного, можно только догадываться, но такова была его натура.
 Спиртного дедушка не чурался, однако и любителем его не был. Бывало,  не брал в рот спиртное годами. На этой почве он однажды поссорился с кем-то из своей родни в Москве, да так, что в запальчивости ушёл из дому зимой без шапки. Когда мы приезжали в отпуск, родители выпивали с дедушкой по рюмке «беленькой» за встречу, бабушка предпочитала лёгкое вино. На этом употребление алкоголя заканчивалось. Второй раз рюмки поднимались только когда мы уезжали, через две-три недели. Это резко контрастировало с тем, что происходило во время отпуска в Коробочкино. Больше недели мама с папой там не выдерживали, и переезд под Москву был для них спасением. Шершено они покидали всегда отдохнувшими, посвежевшими. Из этого я сделал вывод: не следует превращать отдых в попойку, и придерживался этого правила всю жизнь.