Я молчал – средь поля без единой травинки,
где цемент ли, пластмасса до горизонта,
серая уходящая дальше поверхность
вместо мягкой землички, домашнего пола.
Однажды оказываешься на са;мом поле,
где ровно заштриховано, но криво да э;хово,
полумрак геометрических слепков судьбы,
непричёсанных решений, отложенных песен…
И ты понимаешь: деревья в траве,
зданья у дороги, егозливая синь –
всё это простыня, накрывающая скелет
происходящих о чём-то простых законов.
Этот дольний мир откинутой простыни,
неприкрытые мышцы механической судьбы –
то ли грубый урок шевелящегося ужаса,
то ли хитрый промысел правдивого бога.
Средь предметов и линий ты бродишь сам,
прикасаешься вокруг, вспоминаешь себе:
«Вот здесь я любил, здесь – отчаивался,
здесь – раздавил ядрёную блоху…»
Здесь – конструировал непременного бога,
там – расстраивался в уютном уголку,
испарялся от счастья, суетился ненароком,
редкое и разное – всё шло вперемешку…
Но весь этот мир отложенного счастья,
намеченных потрясений, прерванного воздуха –
в задумчивом обмороке, в свете, во сне –
ты попадаешь сюда, ты знаешь…
Здесь нужно просто, честно, спокойно,
не искать добра, но хотя бы видеть,
как мышцы событий покрыла простыня
из деревьев, зданий, людей и неба…
Здесь невозможно, потому что ты – птица,
воронёнок, присевший поклевать под деревом –
курящий мужчина глядит на тебя,
отражается в напряженном круглом зрении.
Он сошёл с ума, он, раздавив окурок,
понимает: недавно просы;пался дождь.
Он птицу вспугнул, и птичья душа
остаётся в нём, в тебе, повсюду…
Повсюду – средь поля без единой травинки,
где знал ты про всё, но глупел по-обратному,
не представлял, что делать на свете,
делал так, как понять нельзя…
Ты молчал, ты оказывался, ты притворялся,
каменел подбородком, слезился в глазу,
был собою, казался себе,
становился простым, читал вот это…