6. Белорусская семилетка
На снимках - белорусская школа (бывший кулацкий дом) в деревне Пальница Гродненского района, в 1950 году.
Школьные годы. Никогда я(в центре первого ряда на снимке слева) не кушал, как тогда, такой вкусной картошки с солёными огурчиками и белыми грибами. И добра этого хватало, не так как сегодня. Носили корзинами, сушили, солили и мариновали. А какое было вкусное варенье из черники! И все натуральное, без современных пищевых добавок. И я не жаловался на "Великий пост", который по фанатичной воли "отца народов" длился целых семь лет, так как думал, что так и надо. Иногда и грешил, когда на Рождество во время нереста форели (после исчезала до следующего года) попадалась эта царская рыбка, или доставал из петли ещё тёплого зайца. День от ночи я различал по единому признаку: если свет позволял рассмотреть в каждом сверстнику брата, а в тётях и дядях - маму и папу.
Я в чем-то был похож на нашего пса Буруся, который никогда не жаловался на холод и голод, так как думал, что так и надо. Но однажды на Троицу мама отправила меня с Вацлавом и Зеноном (братья) на пикник. А сама осталась в доме с годовалым Антоном. На берегу безымянной речушки, где водилось форель, разожгли костёр и поджарили на сковороде с кусочками сала (откуда его взяла мама - одному Богу известно) картошку, а сверху ещё три куриные яйца. Мама сделала большую ошибку, так как с тех пор моя жизнь кардинально поменялась. Когда я оставался в доме за главного, а это было очень часто, мой младший брат Вацлав доставал меня своей безумной просьбой:
- Поджарь картофель.
- На чем? - спрашивал я, - а он, как дятел, долбит одно и то же:
- На сковороде.
И как я не старался ему объяснить, что сала того давно нет, до него это никак не доходило. Вкусная еда - самый опасный наркотик. Но это я понял уже после того, как в 55 лет нажил склероз коронарных сосудов с расширенным инфарктом миокарда и мне пришлось вспомнить целебную пищу моего детства, от которой не отказываюсь уже двадцать лет, только без фатального тогдашнего фанатизма.
На снимке справа в первом ряду второй слева мой брат Вацлав, ученик третьего класса. Я учился в последнем.1952 год.
Как и во всех подростков того времени, подкованных школьной идеологией, и у нас были враги: плебанишские ребята сражались с пальницкими, а лукавицкие вели борьбу на два фронта.
В школьных сумках, кроме тетрадей и учебников, мы носили и камни. И после занятий, перешагнув мостик безымянной речушки, откуда начиналась наша плебанишская трёхкилометровая дорога домой, ждали, когда с другой стороны соберётся пальницкая "банда". И начиналась стрельба. К счастью, я не припомню, чтобы кто-нибудь был серьёзно поранен. Синяки были, но не больше.
Вспоминая те годы, ловлю себя на мысли, что особенно упорно и неистово с "врагами"сражался Вацлав.
Для меня это была, вроде спортивная, с адреналином, игра, как со злою собакой, которая всегда ждала, когда, я, идя в школу, появлюсь около её собачьей территории, а у Вацлава - месть, месть до крови, до полной победы. Он мстил за голод и холод.
Прошло 60 лет, а игры нашего детства не исчезли. Враги остались. Американцы с ними борются на Ближнем Востоке, и в Азии... Россияне - в Чечне, Грузии, братской Украине, Сирии…, а мы, белорусы (слава Богу), – только с пятой колонной в своём доме.
Вацлав работал токарем, слесарем, электриком, потом оператором Гродненского азотно-тукового завода. Последние годы главным наладчиком холодильного оборудования в пищевой отрасли Гродненской области.
Томас Альва Эдисон запатентовал свыше 1000 открытий в самых разнообразных областях техники. Вацлав такой ерундой не занимался. Свои технические наработки искренне и бесплатно раздавал друзьям.
Из моих школьных приключений мне запомнился только один учитель, который вёл историю. Сам он историю преподавал нудно, неинтересно и формально, но психолог был от Бога. Как-то поднимает меня и говорит: "Курилович, ты завтра будешь вести за меня урок, иди готовься". За ночь перелопатил весь учебник. Перед зеркалом задаю приготовленные вопросы и сам на них отвечаю, а на следующий день поднимаю всех и с садистским удовольствием ставлю двойки. Ход совершенен, так как на очередном уроке уже двоечник линчевал меня, и вскоре все ученики по истории получали только пятёрки. Прививка осталась на всю жизнь. "Историческая память - самая неподвластная субстанция, даже времени", но, к большому сожалению, наш знаменитый земляк з Пинска Рышард Капустинский ошибся. Нет её у наших людей и, наверное, потому, что в школах не было и нет такого "учителя", каким был я.
В Гродненской средней школе № 4, куда меня отправила мама после Пальницкой белорусской семилетки в восьмой класс (с двумя младшими сыновьями жила в д. Плебанишки), гродненские ребята уже разговаривали на "чистом русском", и за мой пальницкий языковой колорит наградили меня оскорбительной кличкой: хамук. Хамуком мне быть не хотелось, под конец третьей четверти учебного года "полинял" и уже ничем не отличался от настоящих русских. Регулярно, с такими же сиротами без отца начал "вагарить" (прогуливать уроки). Вагарить, особенно по белорусскому языку, было верхом крутизны. У нас была даже игра: проучить нерусских. Подсылаем самого маленького ученика к местному жителю, который разговаривает на хамской мове.
- Дядя, дай закурить.
- Я тебе дам, паршивец, молоко ещё не высохло на губах...
Малый, бац ногой для дяди, а тот его за шиворот:
- Я тебе покажу, паршивец ...
И здесь мы, как саранча, выскакиваем из засады, и с криками:
- Ах ты, сволочь, русского человека обижаешь? Бей его, гада!
Обидчик "обиженного" - дай Бог ноги ... На воинственную месть с бомбами и ракетами (по современным меркам) даже с рукоприкладством у нас то ли духу не хватало, то ли не нашлось вожака. Помнится, как один такой "обидчик русского человека" сбежал в свою кочегарку, которая находилась в подвальном помещении, и закрыл дверь изнутри на засов. Мы завалили дверь углём, а ещё и небольшое окошко для света и воздуха.
После того "русскоязычного просвещения" нерусского кочегара я и двое моих единомышленников от прогульщиков откололись. С нашей тройкой зачастую были мордобойные разборки, но после того, как мой единомышленник "невзначай" отвернул полу солдатской шинели (у меня была такая же), под которой была настоящая финка, воюющие стороны пришли к консенсусному мирному договору.
Когда остались наедине я его спросил: "Ты что с ума сошёл?" "А с ними нельзя иначе", - упорно отвечал он. Его убеждения были для меня первой прививкой - от страха, которая сделала меня совершенно другим человеком. И когда однажды вожак "стопроцентных русских парней" мне крикнул: "Хамук, иди сюда". Я подошёл, и не знаю откуда у меня появилась сила и решительность - через мгновение он лежал на земле с окровавленным носом.
Четвертую четверть восьмого класса я закончил в вечерней школе, имея собственные деньги, как подсобный рабочий в авторемонтной мастерской, а через пять лет сидел рядом с парнем, которому в восьмом классе расквасил нос, на вступительных экзаменах по русскому языку в Гродненский медицинский институт. В его сочинении я нашёл пять ошибок, он в моём - три. С течением времени мы вместе ходили к девушкам и на студенческих вечеринках он искренне уточнял друзьям: "Мечислав, настоящий мужик. Такой не подведёт и не промахнётся ".
Не знаю, кто у кого подсмотрел нашу игру: то ли мы у сегодняшних политиков, то ли они у нас?
Бедные русские, где их только не обижают - и в Эстонии, и на Кавказе, и на Украине ...
Часто думаю о наименовании нашей национальности (белые русы). Нечто неполноценное, как гнездо аиста без аиста. Не хватает монолитности, так как уже в самом словосочетании заложен спорный тезис: чествование принадлежности к православию, которыми никогда не были католики. А в западных белорусов пятьдесят на пятьдесят и тех, и других.
До сегодняшнего дня бытует мнение, что белорусов ополячивал католический костёл и польский пан. Не думаю, что традиционные в воскресенье пятнадцатиминутные евангельские проповеди на польском языке имели решающее значение в этом деле. Не знаю как ополячивал белорусов польский пан на бывших Кресах*, но в Плебанишках таким «паном» была моя мама.
После войны у моих родителей единоличников официально было два гектара земли. С сельчанами мама разговаривала на такой же самой трясянцы, как и они, с моей учительницей в Пальницкой школе - по-русски, а в костёле молилась и исповедовалась на польском. Но почему-то все её называли пани Гелена. Женщины старались одеваться так, как и она и иметь такую же причёску. Кажется, такая мелочь, как поведение за столом, умение пользоваться ножом и вилкой, а на свадьбах, или на крещениях, где люди общались между собой на трясянцы, сказать тост на чистом без акцента польском языке. Это было признаком знатности, образованности, а по большому счёту - культурой. Моя мама и не догадывалась, что привитая ей культура в польской гимназии не в пользу белорусскости.
Полагаю, что не польский пан и не католический костёл сделали белорусов поляками. Северо-Западный край** хотя и был под царской пятой, но с какими-то привилегиями для поляков по сравнению с белорусами, и не вина людей, что меняли свою национальную принадлежность, чтобы вырваться из цепких объятий восточного соседа. То же самое было и при советской власти, когда проводились репрессии и депортации. Человек с паспортом поляка имел хоть какую-то возможность избежать гулаговского ада или убежать в Польшу, или во время застоя поехать туда по приглашению родственников и купить дочери на свадьбу чехословацкие туфли.
В настоящее время в Гродно есть два Союза поляков на Белоруссии. В официальном ведутся разговоры такие же, как и в принятом акте на последнем сейме Речи Посполитой в 1793 году, по которому Речь Посполитая (конфедерация Королевства Польского и Великого княжества Литовского) фактически превращалась в протекторат Российской империи. Оппозиционный придерживается идей Тадеуша Костюшко и Кастуся Калиновского - дружить с соседями, жить в свободной стране, и не посылать своих детей на бойню за амбиции имперских вождей.
Если речь идёт о русификации, то я всегда вспоминаю разговор с моим дедом, как однажды после рюмки, идя с дружком по центральной улице Гродно, он начал петь: "ешчэ Польска не згинэла, поконт мы жыемы, ешчэ водка не скваснела, поконт мы пиемы ". Дружок, обернувшись, увидел сзади двух царских жандармов. Толкнул деда в бок. Дед сразу сообразил в чём дело и запел это «ешчэ» ещё сильнее, неоднократно повторяя только одно слово "ешчэ, е-ешчэ, е-е-ешчэ" Дуэль затянулось. Жандармы, поняв, что их водят за нос, приказали замолчать. Переписали паспортные данные и отпустили домой.
- Дед, - спрашиваю я, - а что было бы, если бы вы об этой неисчезнувшей ещё Польше допели до конца?
– Могли бы дать штраф, а скорее всего, отправили бы служить в царскую армию.
Складывается такое впечатление, что на белорусов проводилось и до сегодняшнего дня проводится охота - и с западным пряником, и с восточным кнутом. Страшно даже подумать, что потомки некогда могучего государства, сегодня это вымирающие нация, где лишь несколько сотен, дай Бог тысяч, одержимых самосознанием людей ещё борются за идентичность, остальным Беларусь не нужна. Когда читаю надгробные надписи на кладбище Гродно и Гродненского района, то у меня складывается впечатление, что у нас нет ни одного белоруса. Есть только поляки и русские. И сегодня сделать надгробную надпись умершему на его родном языке - это все равно как станцевать польку на его похоронах.
*- территория нынешней Беларуси, входившая с 1919 года по 1939 год в состав межвоенной Польши.
**-территория нынешней Беларуси, с 1794 года по 1918 год под Российской империей.