В тысяча девятьсот пятьдесят третьем году размеренная жизнь дедушки и бабушки в Шершено была нарушена. Случился пожар, в результате которого сгорел «Красненький домик», а папины родители оказались на улице. От трагических случайностей не застрахован никто. Но одно дело знать, что это произошло с кем-то и тебя напрямую не касается. И совсем иным образом воспринимает такое событие человек, если оно задевает его лично. В народе бытует поговорка: «Два раза переехать – всё равно, что раз погореть». Но она, мне кажется, далека от реальности. Пожар, со всеми его жуткими последствиями, не идёт ни в какое сравнение с переездами. Он стал для дедушки и бабушки потрясением, которое не только подорвало их здоровье, но и укоротило жизнь.
Узнав о случившемся, мама тут же выехала в Шершено. Вместе с ней ехали я мой младший брат, которого оставить было не с кем. Отец находился за границей, так что нам предстояло всё увидеть и оценить самим. К моменту нашего приезда дедушка с бабушкой временно устроились в избе деда Курятина. В дальнейшем они собирались перебраться в Дольское, где дедушка уже подыскал место и начал строить дом. Возле него росли три высоких красивых тополя, что издалека бросалось в глаза и было для нас ориентиром. Передав на руки бабушки моего брата, мама приняла деятельное участие в достройке и обустройстве нового дома. По мере возможности помогал ей и я. Запомнилась наша поездка в лес за мхом.
Это было место, заросшее высокими и густыми елями. Присев на корточки под одним деревом, я увидел бесчисленное множество стоящих друг возле друга белых грибов и подосиновиков. Видимо, никто и никогда их здесь не собирал. Не мог этим заняться и я, памятуя цель нашей поездки. Мхом мы доверху загрузили нашу повозку, запряжённую двумя лошадьми. Дома мох долго высушивался. Потом я наблюдал, как этим мхом конопатили бревенчатые стены. Даже в самые большие морозы они не пропускают холод.
В один из дней мы с дедушкой отправились на пепелище. С его и бабушкиных слов мы уже приблизительно знали, как всё произошло. Огонь занялся сначала в доме напротив, где жила семья председателя сельсовета Мартынова. У него во дворе стояла бочка то ли бензина, то ли керосина. После взрыва горючего огонь перекинулся через улицу на наш дом, который до этого надеялись спасти. Но надежды оказались напрасными. Когда стало ясно, что погасить огонь не удастся, из дома стали выносить разную утварь. Но большинство нажитого сгорело. Увиденное привело меня в полное замешательство. Я не понимал, зачем дедушка роется в обугленных останках. И вдруг заметил, как его плечи сотрясают рыдания. В руке он держал какой-то предмет. Подойдя ближе, я узнал его: это была моя детская игрушка.
После переезда в Дольское и обустройства на новом месте жизнь, казалось, наладилась. Дедушка по-прежнему работал, и большим облегчением было то, что его фельдшерский пункт находился под боком. Бабушка занималась домашним хозяйством, лечилась. Она была сердечница, часто болела. Дедушка своими уколами ставил её на ноги, а попросту говоря, спасал. Я сам слышал, как он бабушке говорил: «Мать, пока я живой, и ты будешь жить». Весь смысл этих слов до меня дошёл не сразу.
В один из приездов я заметил, что дедушка как-то сдал. Толчком к моим подозрениям стал наш поход в лес, где дедушка на берёзе срубил топором нарост, именуемый в медицине «чага». Тогда я не знал, что это народный способ лечения от рака. Но вскоре всё прояснилось само собой. В июле 1958 года дедушка умер, весть об этом подняла на ноги весь Дольской сельсовет. На его похороны сошлись кто только мог, столько людей за всю историю окрестных мест видели только один раз – когда хоронили попа.
В ноябре того же года не стало и бабушки. Перед тем, как это произошло, мы побывали у неё в больнице. Как будто чувствуя, что видит нас в последний раз, бабушка не могла наговориться и подарила нам с братом по двадцать пять рублей. По дороге в Москву мы живо обсуждали с ним это неожиданное событие. Мама нас не слушала и всю дорогу молчала. Потом, уже став взрослым, я иногда вспоминал ту последнюю поездку. Но чаще всего мне виделась другая картина из детства: бревенчатая стена, я лежу больной в кровати, а бабушка тихо напевает мне свою любимую песню «Окрасился месяц багрянцем». Из этого сюжета ещё в 1978 году у меня родились такие строки:
Едва начинало смеркаться,
Не раз, чуть рукой шевеля,
“Окрасился месяц багрянцем”
Мне бабушка пела моя.
И голосу тихому внемля,
Я вторил за ней по слогам,
Как ночь опускалась на землю,
И парус гулял по волнам.
К нему моё сердце летело,
И жгли его брызги, как лёд…
Ах, бабушка, как она пела!
Теперь так никто не поёт.
И всё же, услышав случайно
Ту песню в хорошем кино,
Я вспомнил, как детскую тайну,
В избе деревенской окно.
У трёх тополей на примете,
Оно, лишь наступит черёд,
Как встарь, проходящему светит...
И только меня не зовёт.
Так сложилось, что ни в Шершено, ни в Дольском я больше не был. Могу назвать тысячу причин, помешавших мне это сделать. Но ни одна из них не оправдывает меня. Это не заживающая рана в моей душе. Боюсь, нет таких лекарств, чтобы её излечить.