Без вести пропавший. Правда ШОА

               

«Я уже совсем старый, и скоро меня, как и всех, Господь заберет. А там 6000000 спросят, чем ты занимался. Один скажет, что дома строил, другой — детей учил… А я скажу тем евреям, которые погибли, были убиты, расстреляны, задушены газом, — я скажу им: „Я думал о вас“»
               
                                Симон Визенталь



               
Рассказ узника из лагеря Штуттгоф

Основанно на реальных событиях

            
                Незнакомец

где-то там под Смоленском в кровавом сраженье
может пал, может нет, моей бабушки брат.
ждали долго с войны мы его возвращенья,
в извещении прописью: "выбыл солдат".

"дядя Изя погиб или без вести канул",
верить мать не хотела, "он точно живой,
может он получил очень страшную рану?
потому и не может вернуться домой"...

день за днём.., может год с той войны пролетело,
незнакомец к нам в дверь постучался весной.
"может это мой сын?" мать на лавку присела,
у калитки стоял сын-солдат, но чужой.

нос - такой же, с горбинкой, и волос курчавый,
и глаза, как у Изи – черны – что смола.
но ростком – невысок, и, немного – кортавый,
" вы,.. от сына?.."  солдата мать в дом позвала.

не спеша тот зашёл, прикоснувшись к мезузе*,
как велит, в дом, входящим – еврейский обряд,
гимнастерка линялая,  дыры в картузе,
и... в полоску штаны  – не военный наряд.

на предложенный стул, он затем опустился,
взором, полным страданий, взглянул он на мать,
над руками старушки главою склонился;
– их гикумен цу ир вэгн зун* рассказать.


                Плен и предательство

мы в Смоленском котле в окруженье попались,
может с сотню бойцов, вот и весь батальон,
до снаряда последнего мы защищались,
в том последнем бою, но фашист был селён.

командир наш погиб, нет гранат и патронов,
как могли мы с врагом наседавшем дрались,
много раненых нас, а вокруг нету схронов,
нас зажали в кольцо...  что тут делать...  здались...

отвели нас фашисты куда-то в селенье,
сборный пункт там для пленных был сделан, видать,
не давали ни есть нам ни пить, ни леченье,
кто был слаб или ранен, тот стал умирать.


нас держали с неделю так, может и дольше,
дождь ли, холод, не важно, на голой земле,
разговоры пошли:  "мол – не можем так больше,
комсостав надо сдать... и жидов в том числе"...

среди пленных солдат отыскались злодеи,
кто, за хлеба краюху, продал бы и мать...
нас от всех отделили, в чинах и евреев,
коммунистов, приказ был, тот час расстрелять...

так я с Изей отверженным стал в одночасье,
нас тогда набралось с два десятка парней,
нам фашисты повесили знак на запястье,
что гласило для всех:  жёлтый ромб – иудей.

а предателей тех, что на нас указали,
алэ зевэн гивэн ништ аидишэ мэнч*,
накормив и одев, в полицаи всех взяли,
гот зол мир мойхл зайн, рихтэр зэй фар ди эльтц*...


                Штуттгоф

а потом нас везли очень долго куда-то,
в грязных душных вагонах для воза скота...
и скатилась слеза по щеке у солдата...
– ...а когда поезд встал, мы узрели врата.

красно-бурый кирпич в трехметровую кладку,
и под током забор – провода,  провода...
полосатые робы,.. нашитые  латки,..
апельплац... крематорий... и в небо труба...

из вагонов не все тогда вышли наружу,
кто-то умер в дороге от ран боевых.
кто не выдержал голод, осеннюю стужу,
тот остался лежать в скотовозках сырых.

выгоняли нас силой украинцы-капо,
арестанты на вид, но с хлыстами в руках.
"всем в колонну!"- скомандовал немец этапу,
и конвой нас погнал вглубь столбов в проводах.

в душевой нас обрили и выдали робы,
жёлтый винкель* на форму, беретку-мютце*.
тень какой-то зверинной, неистовой злобы,
отражалась на каждом фашистком лице.

отобрали и вещи и волосы, имя,
а взамен на руке – чёрный номер беды,
и теперь мы – никто – номера, и отныне,
мы расхожая сила, мы просто рабы...


                Фабрика смерти

сделал паузу солдат, слёз своих не стесняясь,
в горле комом стоял горький привкус золы.
он напротив сидел, сжавшись весь и сгибаясь,
будто снова он там, губы были белы...

будто вновь на плацу в перекличке смертельной,
под холодным дождём, под колючей пургой,
под, саднящей всё тело, почти запредельной,
до костей пробирающей, болью тупой.

под, терзающей разум, усталостью дикой,
непосильных работ и кошмара вокруг,
и от мыслей о ночи спокойной и тихой,
и о хлебе, который оставил твой друг.

что ушёл  навсегда,  не простившись с соседом,
уходя сквозь трубу через пепел и дым,
тем, с кем нары делил, молодым или дедом,
с тем, кто только казался средь мёртвых – живым...

снова голос раздался в осипшей гортани,
– мы работали с Изей у адских печей,
в горько-едком дыму заполняющем "бани"*,
по сжиганию мёртвых от рук палачей.

день и ночь там сжигали убитых евреев,
с разных стран привезённых на бойню сюда.
ни старух, ни калек, ни детей не жалея,
убиенных без следствия тут и суда.

мы уже не считали замученных братьев,
обезумевши, в топки пихали тела,
измождённых, задушенных, голых без платьев,
в раскалённую печь до красна, до бела...



                Изя

так неделя прошла, пролетела другая,
зимней стужей сменились осеннии дни,
превратившись в скелетов, таких же сжигая,
об одном мы просили: "спаси, сохрани"...

как-то ночью в барак после "смены" вернулись,
Изя еле доплёлся, на нары упал.
а на утро, к "работе", когда все проснулись,
он не встал, чуть дыша лишь тихонько стонал.

подкосили болезни его, зимний холод,
как и многих других заключённых вокруг,
и конечно же главный наш враг – это голод,
и сужался всё больше друзей наших круг...

на прогнившей соломе поверх грязных досок,
лишь за то что ЕВРЕЙ,  человек умирал,
слабым жестом руки – жизни всей отголосок,
он последним усильем меня подозвал:

"если вырваться сможешь из этого ада,..
если выживешь ты... и вернёшься домой,..
есть село небольшое, сто вёрст к Ленинграду,
там живёт моя мама со старшей сестрой...

передай от меня им.., нет.., лучше не надо..,
ты скажи, что я жив.., пусть мне верят и ждут..,
я вернусь, когда будет пора листопада..,
мам либ харбст блэтэр фарбик бацирэн ди штуб...*"

Изю мы отнесли в ревир* лагерный вскоре,
уповая на слабую помощь врачей,
но ауфзейхер* сказал: "нет здесь места для горя,
чтобы выжить в аду, надо много харчей..."

там царило бездушие в лагерных стенах,
каждый в этом горниле хотел уцелеть,
от вершимого там  – застывала кровь в венах,
в целом свете нас некому было жалеть...

каждый день приходили составы, составы,
не давая и часа простоя печам,
пополняя бараки, а позже – канавы,
серым пеплом сожжённых голландцев, датчан,

чехов, венгров, французов и русских евреев,
из всех стран европейских, везомых сюда,
лишь виновных за то, что родясь иудеем,
им судьбу предрешили – сгореть без следа.

мы там стали "дровами", мы "топливом" стали,
(и поверьте мне, это не миф  и не чушь*.
там на "фабриках смерти"* – горели, пылали,
люди..,  судьбы..,  костры человеческих душ...)


                Освобождение

март...  весна...  из барака  я выполз наружу,
ни охраны, ни капо*, не видно вокруг,
лишь живые скелеты бродили по лужам,
кто одет,  кто раздет, кто вообще без гольшуг*.

тех, кто был чуть сильней, накануне угнали,
в глубь страны, в марши мёртвых*, на верную смерть,
крематорий и лагерь частично взорвали,
превращая в руины нацисткую твердь.

заметая следы преступлений кровавых,
убегали, оставив больных умирать,
доходяг, полумёртвых, и малых и старых,
всех, кто просто не мог даже на ноги встать.

два-три дня мы как тени шатались без толку,
всё искали какой-нибудь скудной еды,
канонада трещала вдали безумолку,
мы не знали – начало, конец ли беды...

измождённые голодом так мы лежали,
все помойные кучи облазив... и вот...
на четвёртые сутки, где мы умирали,
появились солдаты у брамы-ворот*.

это были советские,.. наши,.. с востока,..
мы как дети от радости плакали все,
значит всё позади – вышки, провод под током,
крематорные печи и сны о еде...

нас таких оставалось не очень-то много,
я был в этом числе обреченных тогда,
может это судьба, может это от бога,
но я знал, что моя не погаснет звезда.

я ведь Изе дал слово вернуться из ада,
и найти его маму и ей передать;
что он точно придёт, верить в это лишь надо,
«мамэ, их либэ ир. ун ин хеймл их вил* ждать...»

 ...так, в начале весны, лагерь был уничтожен,
к нам свобода пришла, к тем, кто выжил в аду.
ну а в мае фашизм был разбит и снизложен,
в 45-ом, последнем военном году...

                ...........................
               
                Мама

– вы меня уж простите,  за горькие вести,
с болью мать опустила в ладони лицо...
– в извещенье стояло  – "пропавший без вести",
я надеялась, скрипнет однажды крыльцо.

и откроется дверь, и увижу я сына,
обниму и коснусь кучерявых волос...
руфн дэм рабби Довид цу зогн ди тфила,
а мильхомэ гехаст тэйд  майн зун цу а тойт*...

я так долго ждала, серым днём, чёрной ночью,
только верой – здоров он – я тем и жила,
не осталось и слёз, все проплакала  очи,
как мне жить, если сына война увела?..

                .......................

                Скорбь

скорбная тишь... и, казалось, что смолкли все звуки,
даже часы на стене замедлили бег,
и опустились, упали – мамины руки...
грузом утраты раздавлен, был человек...

с камнем на сердце и сгорбившись, встала,.....
                из шкапа,
возле качнувшись, застыла,.... в ногах – будто сталь,
и неуклюже, и даже слегка косолапо,
выдвинув ящик, достала  – чёрную шаль.

рядом с камодом на полке, в рамочке – фото,
любящим взглядом на маму смотрел её сын,
словно хотел объяснить, расказать маме что-то,
и успокоить, и защитить от кручин,

белые волосы нежно погладить рукою,
к сердцу прижать и к ладоням губами прильнуть...
– как так случилось, родимый, что же такое,
ви кен эр ништ, майне гарцелэ*, смерть обмануть...

молча накинув на плечи чёрный платочек,
мать прошептала по сыну кадиш* слова,
– верю, мы свидимся скоро с тобою, сыночек,
ты будешь жить в моём сердце пока я жива...

...гость развязал узелок, положив на колено,
бережно вынул оттуда в полоску берет,
– ...всё, что о Изе я смог сохранить в годы плена...
...вы извините за то что я жив, а он – нет...

и протянул черно-белую с ромбом беретку,
с горечью глянул на женщин,.. собрался идти...
мать обняла на прощанье солдатика крепко –
сына чужого, прижавши беретку к груди...


                июль-август 2019


__________________________________________________

Мезуза – представляет собой помещенный в специальный футляр свиток пергамента из кожи «чистого» животного, прикрепленный к дверному косяку еврейского жилища. На свиток нанесены два отрывка из Торы (Дварим 6:4—9 и 11:13), входящие в молитву «Шма Исраэль», в которых упоминается заповедь мезузы.
С внешней стороны на свитке пишутся три буквы — шин, далет, йуд (первые буквы одного из «Имен» Всевышнего, которое можно перевести как Всемогущий; толкуется как сокращение от слов: Охраняющий двери Израиля).


* их гикумен цу ир вэгн зун – я пришёл к вам о сыне (идиш) рассказать
* алэ зевэн гивэн ништ аидишэ мэнч – все они были неевреи (идиш)
* гот зол мир мойхл зайн*, рихтэр зэй фар ди эльтц... – господь, покарай их за
  содеянные ими злодейства (идиш)
 
* винкель* - отличительная нашивка на форме узника –(лагерный
  жаргон)(нем.яз.)
* беретка-мютце – головной убор узника –(лагерный жаргон)(нем.яз.)

* баня – в лагерях -помещения, где кремировались тела руками других
  заключённых(зондеркоманды). «отправиться в баню на прожарку»- из
  лексикона узников

* мам либ харбст блэтэр фарбик бацирэн ди штуб – мама любит украшать
   осенними листьями дом(идиш)

* ревир- госпитальный барак–(лагерный жаргон)(нем.яз.)
* ауфзейхер (aufsheer) – надзиратель –(лагерный жаргон)(нем.яз.)
* фабрика смерти- позже многие лагеря из трудовых превратились в лагеря    
  тотального истребления, став конвеером по уничтожению. Порой
  привезённые люди проводили там не более двух часов, ровно столько,
  сколько занимало на выгрузку, селекцию, раздевание и отправку в
  «душевую», с последующей кремацией.

* капо - старший по бараку из надзирателей-неевреев
* марш мёртвых(марши смерти) — перемещение заключённых
  концентрационных лагерей нацистской Германии на оккупированных
  территориях по мере приближения к ним войск союзников в лагеря внутри
  Германии. Во время этих перемещений многие узники погибали от голода,
  холода, болезней, истощения сил и насилия охраны. во время пеших
  переходов погиб каждый четвёртый узник.
* гольшуги - деревянные колодки вместо обуви–(лагерный жаргон)(нем.яз.)
* и поверьте мне, это не миф  и не чушь –(ревезионизм)- многие ставят под
  сомнение существование Холокоста, считая это мифом и вымыслом самих
  евреев в корыстных целях, как в политическом и экономическом так и в
  моральном аспектах.
* брама – главный вход в лагерь, ворота–(лагерный жаргон)(нем.яз.)

* мамэ, их либэ ир. ун ин хеймл их вил  – мама, я тебя люблю и буду на
  небесах(идиш) ждать
* руфн дэм рабби Довид цу зогн ди тфила,  – позовите рэбэ Довида произнести
  Молитву(идиш)
  а мильхомэ гехаст тэйд  майн зун цу а тойт – ах, война проклятая, забрала
  моего сына на смерть(идиш)
* ви кен эр ништ, майне гарцелэ*- как же не смог, моё сердечко(идиш), смерть
  обмануть...
* Кадиш – поминальная молитва




 

Нацистский концлагерь Штутгоф, где проводили опыты на людях https://goodspb.livejournal.com/310338.html


Жуткие фотографии из нацистского лагеря смерти Штутгоф на территории Польши, где немецкие врачи проводили свои страшные опыты на людях в годы Второй мировой войны.

В этих операционных и рентген-кабинетах работали самые именитые врачи Германии: профессор Карл Клауберг, доктора Карл Гебхард, Зигмунд Рашер и Курт Плетнер. Что привело этих светил науки в крохотную деревушку Штутово на востоке Польши, близ Гданьска? Здесь райские места: живописные белые пляжи Балтики, сосновые леса, реки и каналы, средневековые замки и старинные города. Но доктора прибыли сюда отнюдь не спасать жизни. Они приехали в это тихое и мирное местечко для того, что бы творить зло, жестоко издеваясь над тысячами людей и проводя над ними изуверские анатомические опыты. Никто не вышел живым из рук профессоров гинекологии и вирусологии...

Концлагерь Штутгоф был создан в 35 км восточнее Гданьска в 1939 году, сразу же после оккупации нацистами Польши. В паре километров от маленькой деревушки Штутово вдруг началось активное строительство сторожевых вышек, деревянных бараков и каменных казарм охраны. За годы войны в этот лагерь попали около 110 тысяч человек, из которых около 65 тысяч погибли. Это относительно небольшой лагерь (если сравнивать с Освенцимом и Треблинкой), но именно здесь проводились опыты над людьми, а кроме того доктор Рудоль Шпаннер в 1940-1944 производил мыло из человеческих тел, пытаясь поставить дело на промышленные рельсы.