орлий клёкот в вороньем горле
нарастающий, как прилив.
ликом скрытен, хитёр, притворлив,
и обманчиво говорлив,
плачеи вычегорской отпрыск,
как откуда чего взялось?
так эпоха врастала косо,
прорастала в стихах насквозь,
неизбывен обман посконный
лыко речи вязать в строку,
в головах – тёмный лик иконы,
и в ногах – тесный бабий кут,
видно, в этом начало знанья,
чтоб, пройдя жизнь из края в край,
не суметь найти в мирозданье
избяной потерянный рай.
_________________
ощипан ноябрём небесный лебедь,
мир снегом занесён по окоём,
но сон-молитва о насущном хлебе
распорот, как перина лезвиём,
и где твоя оленья Олоноя,
где светит киноварный Иисус,
твоё смиренье с привкусом разбоя
и покаянья леденящий вкус?
в углах святой избы клубятся тени,
в вечернем мраке образ потаён,
и хоровод причудливых видений
качается хлыстовским кораблём,
боль повторится, счастье отвернётся,
но выше человечьих мятежей
прозренье-обольщенье мифотворца
в былину жизни вписано уже.
_________________
вохры бухой юморок прокрустов
ниже нуля нулевой версты.
я. горизонт. между нами пустынь.
вернее пустыня. вернее стынь.
я голошу из нарымской бездны.
я гоношу на последний пай.
только, видимо, бесполезно.
дальше, видимо, я исчезну.
дальше пустая ведёт тропа.
_________________
изограф-боян избяного царства,
седых соловецких старцев птенец,
пьянел стихийных стихов бунтарством,
звенел в ледяной бубенец-олонец,
серебру и туману чужого века
предпочтя финифть, киноварь, смарагд,
слова не скрёб по чужим сусекам,
и жил с душой, а не с веком в лад,
судьбы несложенной агиограф,
морочивший масками въявь и вбредь,
чья церковь от века не в брёвнах, но в рёбрах,
и это ближним не разуметь;
скудеют силы, редеют кудри,
и мнится: истины не обрести,
но, битым жизнью, смиренномудрым,
увидишь однажды в конце пути:
заткан узором библейских лилий,
вечер, осязаемый, как поцелуй,
избяной, нутряной, благодатный, синий,
с белой индией в красном углу.