Татьяна Геркуз (Кузьмина)
Роман в письмах в 4-х частях
С П Е Р М А Т О З А В Р Ы
Письмо 4-е (Письмо сумасшедшей)
«Сон разума порождает чудовищ».
Ф. Гойя
«СПАСИ И СОХРАНИ!..»
«Разлюбезные судари мои, Вельямин Иванович, Мафусаил Рувимович да Вольдемар Никоторович! Кланяется вам земным поклоном раба ваша покорная Марья Утюгова – матерь сыновей ваших сопленосых.
Всемилостивейше прошу вас в канун светлого праздничка Рождества Христова почтить семью нашу своим присутствием, дабы выпить и закусить во здравие младенца Христа, а также и сыновей ваших единокровных.
Хоть и льется через чад этих мне в сердце благодать великая, но сопутствует ей и великая печаль, поелику взрастает босоногое семя ваше буйноголово да настырно, как трава на ветру, и невесть какая полОва из него вдругорядь вымахает…
Тщу надежду увидеть вас, лобызающих сынов своих и преломляющих с ними хлеб-соль от нашей общей трапезы, а коль будет на то ваша добрая воля, то не грех вам и друг с дружкою побрататься, – чай не чужие, все свояки…»
…всё одно козлиное племя! Да и черт с вами, коль не придете! На-тко, Планя, послюни конвертики да заклей и сей же час поди до кучера Василия. Он по утряни в город собирался, пущай письма-те увезет по адресам. Явятся – не явятся, а всё одно – уважить надо. Какие-никакие – отцы родные, дрын им в дышло!
Ого-го, как бражка настоялась, ядрёна хмель!
Эй, барин-барин, завтра свя-атки,
И ей не быть уже моей…
– Ну, ребятки, на днях у нас колядки! Будут по дворам ходить ряженые-коляженые, морды напомаженные, в шкурах звериных, перьях куриных, с пёсьими хвостами, кошачьими усами. Будут славить Христа, целовать в уста, петь песни, пока сума не треснет с плюшек, ватрушек, пирогов да сушек… А кто помнит, чего в том году пели?
Приходила коляда
накануне Рождества,
приносила коляда
полны коробы добра –
в переднее окошко… (ну, подпевайте!)
а в заднее окошко –
блин да лепешка,
поросячья ножка,
кокурка с дыркой… (чего там ещё?)
пирожок с крупой –
подавай, не будь скупой!
– Ого, будут горло драть – успевай наливать! А кому не нальешь – скупердяйкой прослывешь. По селу разнесут, как ворота обоссут. Накличут хворобу да с червями утробу, нашлют недород, что козлищ в огород! Так что с имЯ лучше не связываться…
Уж ты, сивая свинья, таусень!
Поросяток вывела, таусень!
Поросятки, резвы детки,
по сучкам пошли, по веткам,
а под ветками мужик
точит ножик «вжик» да «вжик»,
поросятки упадут,
коль нам сала не дадут!
– Это что еще? Какой ирод глотку дерет? Ну-ка, я фортку открою… Эй, мужик, ты что, белены объелся? Какую херомундию тут несешь? Ну, а коль нищий, так и проси как положено! Минь, дай-кось горбушку со стола. На, лови, божий человек! Чего косорылишься? Чего-чего тебе? Ах, сала?! Ан, мышь нассала! Поди на паперти попроси! Сала ему… Раскатал губищу!
Поросятки все упали,
на востер топор попали,
а как скажется –
так и сбудется!
– Ах же ты, вражина! Щас я на тя кобеля спущу! Щас… щас… убёг, паскуда? Да кой он, Миня, колядник? Колодник это, шваль беглая, кол ему в задницу! Всякий сброд через наше село тащится, а батюшка всех привечает! Доходу с них ни полушки, вонь да грязь. Ишь чё накаркал, богомолец! Надо пойти к заутрене – свечку божьей матери поставить, чтоб не сбылось. И так из-за вас на всенощную не пошла… у, хворобы кашлючие! А ну, живо на печь, спать пора!
– Охо-хо-нюшки-хо! Уморилася… квашню еще надо ставить. Чё те, Люша? Обойдёсся! Наколядовались уже… вам колядки, а мне – мозоль в пятки. Язви их в душу, опять на ветер готовить. Что ни год: уж славят-славят, славят-славят, семь верст до небес, и всё златом-серебром, а ин сунесси – шиш да пусто, да щи с капустой. И-эх, что за жисть подлая такая, ну, как ведро, порожняя!
– Опять галдим? Завтра ить с петухами подыму: будете мне калачи крутить, кокурки да козюльки лепить. Бабушка-то наша, царствие ей небесное, работящая была, а с вас корысти – что с мухи навозу. Всё дай да подай!
– Отвяжься, Люша, не до сказок мне Я, чай, не кот-баюн. Глаза-те сожмурьте, к вам и так со всех щелей сказки полезут, ровно пруссаки. У-у, еще какие страшнючие! А время-то какое? Самое нечистое, колдовское… До самого Крещения всяка морока блазниться будет. А кто ляжет спать да креста не сотворит (слышь, Минька!), тому черт на брюхо сядет и щекотить зачнет. А к утру-от до смерти защекочет. Ты зубы-то не скаль, чертов братец! Ты у его первый на примете…
– Ну, всё вроде. Ладноть, подвиньтесь, расскажу я вам сказочку, скорей уснете. И-э-эх, рот на сторону раздирает, умаялась как… Про кого сказывать-то? Ну, давай про медведя. А ты мне, Люша, спинку почеши. Жили-были дед да баба, и была у них внучка Машенька. Вот раз пошла она в лес по грибы-ягоды да и заблудилась. И пришла к домику. А там жил медведь, могутный такой медведина, лапы – что грабли. Вот заграбастал он Машеньку и говорит… говорит: «Щас я тя целовать буду!». Чё – не то? Чеши давай. Сгреб он Машку и говорит: «Будешь мне печку топить, кашу варить, пирожки жарить… на постном масле…»… полфунта осталось… Хр-р… Ну? Чеши-чеши… Вот завалил он ее и говорит… роди мне, Манька, что-нибудь живое, я для тебя до пупа расколюсь! Тут он и раскололся… и посыпались пирожки на землю, во сыру грязь… А маленький Мишуточка как запищит… «Вижу-вижу! Не садись на пенек, не ешь пирожок!»… Хр-пс… Чего щиплешься? А медведица Надежда Филипьевна как зарычит… «Чей это ребенок? Уберите ребенка – он его съест! Он их терпеть не может!»… Эй, эй!.. убери лапы!.. Кому говорю?.. Миша, беги!.. Пошел!.. пошел прочь!.. А, это ты, Планька? Чё, шибко кричала? Да снится черт-те что… Ой, башка трещит, с угару, что ли? Открой-ка вьюшку, пущай выдует. Который час? О… самое время для ворожбы! Небо открывается на Рождество, и что человек ни спросит – всё ему, как на духу, сказывается…
– Планя, подай-ка руку, сынок, пособи мне. Скоро без тебя с печи не слезу… Ох, так ли я девкой лётала? Ты вот что: зеркало дубовое сними с пристенка да в баню снеси. Ну, хоть бы и гадать. А чем твоя мамка не девица? Чай, всего-то сороковой годок минул… А ты не ржи! Доживи до моих лет бобылем, те и худая кобыла за невесту сойдет. Осторожней, черт! Погодь, я лампу возьму да свечи… Пошли!
…Так, ну, всё вроде. А ты ступай в избу. Иди, там дети одни! Ну дак что – спят? Щас и домовой озорует, разбудить может. Поди отсель! Вдвоем не гадают. Да в какую щелочку – всё равно ж ничё не увидишь! Это мне одной лик в зеркалах явится… Почем я знаю, кто? Сам ты черт с рогами! Проваливай, ну! Да учти, ежли ты мне опять засвистишь иль застучишь да гаданье порушишь, я те шайку с поганой водой на башку плесну – так и знай! Пшёл!
…Ряженый-суженый, приди ко мне поужинать! Из темного лесья, ночного поднебесья лети, сокол ясный, к молодушке красной! Жду-не дождуся, спать не ложуся, для тебя на блюдечке наливное яблочко да чарочка водки – покажить молодке!
…Ну, покажись! Покажись! Где же ты ходишь, суженый мой? Сколь уж лет я тебя призываю, а в зеркале одни свечи горят… Где ты, любимый мой? Сколь раз принимала я за тебя шармачей да проходимцев, а всё потому, что неведомо мне лицо твое, и узнать мне тебя нету случая… Ну, покажись мне, родненький мой! Ох, как бы я тебя любила! Всё б на свете отдала!
…Ну, где же ты? Где?! Где все вы, кого я любила, кому красу свою девичью под ноги бросила на поруганье, на растоптанье?.. Что же вы? Напировалися всласть на теле моем белом, нагадили в душе моей лебяжьей – да и по кустам, аки псы смердящие! Я ж детей вам народила! От любви моей – трёх сыночков русых! Ну, меня вам не надо: старая да паршивая, но они-то чем плохи? Ведь ваша плоть и кровь! Что же вы от них воротитесь? Нате, берите, ешьте их, наслаждайтесь, идолища поганые!
…Что это? Господи!.. Чур меня! Чур! А-а-а!! Спасите!! Спасите!!!
…Планя, сынок… ты это? Скорей, скорей в избу! Потом… всё потом! Дверь на засов – быстро! Уф… всю меня колотит. Пресвятая богородица, спаси и помилуй!.. Совсем твоя мамка сдурела на старости лет… что ли? Сначала ничего сидела… долго сидела, а потом как про детей заговорила – зеркало всё аж синим пламенем пошло, да оттуда на меня чудища полезли… ох, до чего страшнючие! А у меня и ноги приросли… Кабы ты дверь-то не распахнул – из меня б душа вон! Ты, значит, у бани всё время терся? Ну, сынок, сам бог тебя послал, спас ты дуру-мамку. Так мне и надо, старой кляче! Пущай девки гадают, а я теперь ни-ни!
– Ложись, Платоня, не бери в голову. Мало ли что поблазнится спьяну. Однако ж, хороша брагулька, хороша-а… Надо еще ковшичек на сон грядущий – заспать мороку-ту… У-ух!
– Плань, а ты письма-то занес Ваське? А он чё? Уж прямо и ругаться! Аль я прАва не имею мудочесов энтих на хлеб-соль позвать? Пущай погостят все скопом, друг на дружку полюбуются… Плань, а ты… Ну, спи, спи… Храни тебя царица небесная! Что-то погода портится, ишь как в трубе задувает, ровно бесы воют… Хр-р-р…
– Ну, давайте к печке, грейтесь. На богомолье, что ль, идете? О, к нам со всех деревень ползут! Батюшка у нас больно голосистый, как соловей поет! Шалюшку-то снимите, у нас жарко. Давайте я вам узвару из девясила налью на меду. Шибко для груди пользительный! Каша вот еще в загнетке осталась, кашу исть будете? Да не тушуйтесь вы, не кукожьтесь… как звать-то вас? Баба Нюра? И мою матушку-покойницу так же звали. Берите ложку, баб Нюра, за упокой рабы божьей Анны примите, что бог послал. Мы люди не гордые: что в печи – то в рот мечи, а коли пусто – не ворчи…
– Благодарствую, мила дочь! Дай те бог от щедрот за теплую печь да за добрую речь. Тока не за угощеньицем я к тебе в ночь-непогодь пожаловала. А душа моя об тебе болит-страдается…
– Обо мне? А кто вы мне? Что-то я вас не припоминаю…
– А ты не глазами на меня гляди, а сердцем слушай. Ох, Маня, Маня…
– Вы даже имя мое знаете?
– Да всё я про тебя, девонька, знаю, чего тебе и самой неведомо…
– Да ну?
– Вот тебе и ну. Чего делать-то будешь теперя?
– А чего делать? Сейчас мы с вами еще бражки хлебнем да и спать завалимся. Я вам тут на лавке постелю у печи…
– Да об сне ли тебе думать надобно? Кого ты в гости-то себе назвала?
– А… э… когда? Давеча-то? Ну, отцы дитячьи, может, придут, аль ряженые…
– Ох, миленькая! Да какие они ряженые? Не к добру твои гости, ох, не к добру, а к худу!
– Ну, вы, прямо, как мать моя… Чего к худу-то?
– Ну, коли ты непонятливая, вот те три загадочки:
Пегий, да рогатой,
С головой будатой.
Он винище жрет
И детей дерет.
– Дак то – козел. Пьяный козел!
– Козел, да не совсем.
– Ну, так баран.
– Баран, да не только… Ладно, еще подумай. А вот те вторая загадочка:
Зверь лесной, лохматой,
С шерстью буроватой.
Кого обнимает –
Косточки ломает,
Ходит с господами
Да ревет складами.
– Ну, это медведь!
– Медведь, да не простой.
– А какой? Из цирку, что ль, ученый?
– Почти што. Ну, ты и тут подумай. А вот и третья загадочка:
Серое зверище
В темном лесе рыщет,
Воет-завывает,
Деток зазывает,
Зубья – как иголки…
– …прозывают волком! Знаем и такого зверя.
– Кому – зверь лесной, а кому – отец родной… Попомни мои слова!
– Что-то я не разумею, бабушка, к чему вы клоните… Ваше здоровье! Хороша брагулька, зря отказываетесь… Вот и загадки ваши дитячьи не пойму. Всё вокруг да около…
– Ну, так я те прямо скажу: коли хочешь ты себя спасти и детей сохранить – начерти мелом кресты на окнах, окропи углы святой водой и не пускай в избу ряженых!
– Вот те на! Что вы, бабушка? Это ж святой обряд! Не пусти-ка их, дармоедов, они меня по всему селу «зажопницей» разославят! Да и как не пустишь? Ребятня, вон, обидится, им же такая забава! Загодя ждут. Нет, я не пойму, а чего? Кого бояться-то? Это ж свои – парни да девки сельские…
– Ох, Маня, Маня! Из нави все ряженые! Почто вызвала ты их оттудова, дурья голова?
– Чего, откуда, не поняла?
– Из тех мест, на которых крест, куда нам, грешным, до сроку дорога заказана! Может, и не хотела ты их звать, да тока все к тебе идут… Я на маленько их упредила… Делай, как велено, время не ждет!
– Погодите… Ничего не пойму… Куда же вы?
– Рада бы с тобой остаться, да уж кличут меня… пора. Спаси и сохрани тебя господь!..
– Постой, постой, бабушка! Побудь со мной! Так мне голос твой знаком – раз от разу всё роднее… а вот лица твоего никак не разгляжу… Выдь ко свету! А!.. Мама! Матушка моя!! Это ТЫ?!!
– Прощай, Машенька! Береги внучат!..
– Мама, не уходи! Не бросай меня! Я боюсь! Мама! Мамочка!! Где ты? Куда ты делась? И дверь в сенки заперта… Поблазнилось, что ли? Свят-свят, Господи Иисусе! Как живая… Как же я сразу ее не узнала? Да нет… сплю я, что ль, наяву? И узвар еще горячий… Кому я наливала его, кому? Нет, всё. Спать пора. Спать. Спать. Ну, и бражка! Чтобы этак с двух ковшиков? Хр-р-р…
– Мэ-э… Р-р-ры… Воу-у…
– Что такое? Что за рёв? Кто это за окном? Пху… пху… Никак ряженые? Дети, вставайте, к нам ряженые идут! Сколь время-то? И часы стоят, гиря до полу свисла. Должно, утро уж… а чё петух не поет?
– Планя, Планя, проснись! Ряженые к нам идут. Да я и сама дивлюсь: чего их ни свет ни заря поднесло. Они ж под вечер завсегда ходят. Нам и подать-то нечего… Ох, опозорят! Ты, сынок, давай оденься и выдь к воротам. Скажи, мол, мамка приболела, принять не может. Пущай к полудню аль вечерком пожалуют. Иди-иди, уж барабанят!
– Ой, голова трещит. Ни черта не выспалась… Чего он орет? Где мой тулуп? А, он же в бане остался… У, колотун!
– Планя, ты чего? Пошто их впустил? Да как не впускал – вон, уж к сеням прутся! А где Булька? Хоть бы он им голяшки порвал…
– Ой, гостечки дорогие! Извиняйте заради Христа. Приболела я с вечера. Нечего подать вам. Таки совсем пусто. Уж не прогневайтесь, вечерком зайдите. Напеку вам добра полную суму… Ну, нет, говорю, ничего! Оглохли, что ль? Да не тесните, дайте в избу войти!
– Миня! Люша! К нам ряженые идут. Всю коляду проспите! Планя, лезь в погреб, чтоб им пропасть! Сало доставай, огурчики. Бутыль тоже тяни, язви их в глотку!
– Ну, судари мои, ряженые-коляженые, милости прошу! Больно уж вы ранехонько нынче, мы вот еще спим-почиваем. Дети, гляньте, кто к нам пришел! Пегий козлище – метлой бородище! А это медведушко-батюшко, ишь какой могутный! А это кто там у порогу? А, серый волчок – паленый бочок! Охти мне, страшилища какие! Чисто зверинец! А чего ж вы без дуды нынче? Славить-то не будете? А? Чего молчите?..
…Ну, давайте к столу, что ли… Чем богаты, тем и рады. Нальем по чарочке. С Рождеством вас Христовым, пресветлым праздичком! Бого-ро-о-дице дево, раду-уйся, благода-атная Мари-ия…
– Мэ-э… Р-р-ры… Воу-у…
– Кхе-кхе… Вы чего? Чего завыли-зарычали? Ну, пойте сами, коль так… А? Вы, ребята, уже – ага… с утра тяпнули? Чё, языки проглотили? Подняли ни свет ни заря на хари ваши любоваться…
– Проша, бес рогатый, ты это? Ну чё «ме» да «ме», а чё у тя на уме? Давайте по чарочке – и по домам, проспитесь – вечерком зайдете. На, держи! Ну, не копытом же! Да не морочь мне голову, а то я лытки козлиной не видела! Ну, давай волью тебе, разевай сковородник! Фу, ну и душной ты – чистый козел! И зубы козлиные!
– А ты чего, мехоноша? Тебя-то я узнала, ты Василий. Аль нет? Ой-ёй-ёй, не рычи так – дети испугаются! Ты не из берлоги, часом? Тихо-тихо! Тебе тоже влить? Ох, и пасть у тя страшенная! А смрад какой – тьфу!
– Эй, серенький волчок, а ты у нас Федюня? Ну, конечно, Федюня, Авдотьин сын. А? Ну, полно выть! Не в лесу, чай. На, прими чарку. Ай, руку-то не откуси! Да откуда вы эдакие, как из бору вышли? Вот сальце, огурчики, закусывайте, я сейчас…
– Планька! Ты узнаешь кого-нито? Что за странная коляда? Не поют, не славят, воют и рычат. Ну, чисто звери лесные! Поди, не нашенские это? Может, с городу циркачи какие? Больно уж страховитые… Да ну, как это не люди? Чего мелешь? Не звери ж – на двух ногах? Ты давай беги, найди Бульку. Он, поди, гад, ремень изгрыз да вырвался. Найдешь и тащи его сюда, он им шкурьё-то попортит!
– Ну, что, сударики, чем недовольны? Давайте еще по чарочке за здравие моих детушек. Вот огурчиками закусывайте… Не хотите? А нет больше сала. Да нет ничего! Ну, может, каши вам гречишной? Полчугуна еще осталось… Ай, да вы что, рехнулись? Чуть башку не проломили, окаянные!
– Э… э! Вы чего? Сядьте, сядьте! Хотите яичек свеженьких, а? Я щас, мигом! Дети! Прижмитесь там, овчиной и накройтесь, чтоб ни гу-гу, я быстро...
– Мэ-э… Р-р-ры… Воу-у…
– Мама! Мама!
– А вот и яички тепленькие, тока что с-под курочки… А-а-а!! Что вы?! Отпустите детей! Отпустите, ироды! Вы их до смерти напугаете! На что они вам? Что за игры ваши бесовские? Отпустите же, нехристи! Охти, мнешеньки… Ну, вот же яички свеженькие для вас, отведайте! А детей отдайте! Потом… потом поиграете! Давайте я вам наколю их… да вы что, со скорлушой жрете?!
– Планя, ну, наконец-то! Где Булька? В конуру забился и воет? Ох, напасть… Что же делать? Не подходи к ним, нельзя! Это или юродивые, или… куда ты? Не ходи к ним! Не дразни козла! Он тя рогами проткнет!
– Ме!
– Мэ-э…
– Ме-ме-ме!
– Мэ-э-э…
– Нет, я с ума сойду… что они делают! Медведушко-батюшко, зачем ты его лижешь? Коли сладенького хошь, так я тебе медку поставлю. Полную корчагу. Ешь на здоровье! А мальца-то отпусти… вот… Миня, поди, поди ко мне! Да что тебе мед сдался? Поди скорей! Ах, опять его сгреб!
– Люша, а ты чего хохочешь? Какой тятенька? Ты что?! Кого ты обнимаешь? Это же волк! Волк! Не суй ему ручки в рот, вон – клыки в пене…
– Минька, не щелкай по носу медведя! Не зли косматого! Ох, опять он его лижет. Оближет и съест!.. Что же делать?..
– Эй, господа! А у меня тут в погребке свиная нога завалялась да ребрышки телячьи… Как вам оно? Тащить? Лезу-лезу…
– Вот, нате! Ловите! Трескайте! А детей-то отпустите, а? На что держите? Креста на вас нет, окаянные! О-о… захрустели, зачавкали… Где же у меня святая вода была? Тут, за божницей стояла… Пузырек пустой… А мел? Где мел? О, господи, за что караешь? Сожрут они детей, натешатся и сожрут, как ребрышки телячьи…
– Миленькие! Добренькие! Христом Богом прошу: отпустите! На коленях прошу: отдайте моих детушек! Наигрались и полно. Будьте ж людьми!.. Кости в меня мечут… Гогочут… Будьте ж вы прокляты, нечисти!
– Матушка моя, родная! Заступница усердная! Спаси ребяток! Вразуми меня, грешную, что делать? О-о-о…
– Э-эй… козлик пегий! А ты чего косточки не гложешь? Давай-ка я тебе бражки налью. Ох, ядреная нынче бражка, спотыкач! На, пей до дна! Планька! Скорей, скорей от него!.. Лезь на печь, одёжу детскую собери, а я те знак дам!
– Ну-ка, гости-господа! Хороши мослы сосать, не пора ли нам сплясать? «Барыню», а? Пойдем, козлик, плясать!
Ба-ары-ня ты моя! Сударыня ты моя!
Попляши-ка с козелком да распотешься с мужиком!
И-и-эх!
Пошла плясать, каблуком стучать.
Буду пегого козлищу за себя венчать!
Оп-па-на! Тут и пал наш козел – в пол рогами ушел! Кто же теперь за кавалера сойдет? А ну-ка, волчок, покажи себя! Вылазь, вылазь на середку!
И-эх, ты, браженька сладка,
да вышла кошка за Волка,
за Волка-Волковича,
да за кума-кумовича!
Вострых зубок не боюся,
с ним навеки полюблюся!
– У-м-м-м! Сладкий мой!.. Планя! Уводи Люшу!
– Э-гэ-гэй, медведушко! Царь лесной! Глянь, как мы с волчком-то милуемся! А ты мосол гложешь! На, меня, серенький, на, скалозубенький! Ох, и жирная я, ох, и вкусная! Вся до косточек мясная – не капустная! Никому меня не давай, сам кушай! На-а-ка!
Трах-тарарах! Так его, медведушко! Так его, паленого! Пущай узнает, кто тут хозяин!.. Минька, беги! Планя, уводи детей к соседям! Я – потом…
– Тут я, тут, батюшко! А как мы с Мишенькой под вишенкой сидели в холодке, взялся Мишенька за вишенки – растаяли в руке… Давай-ка и мы спляшем, а? Ух, какой у меня кавалер, чистый красавец! Покажи свою стать! «Камаринского», а?
А из берлоги да из глубины
вылезала медведина –
тут и кАлина, да тут и мАлина!
Разлохма-лохмущая
да лапа загребущая –
съела кАлину, да съела мАлину!
Ух-ух-ух-ух! Бух-бух-бух-бух!
Эх, душечка, медведушечка!
Поцелуй же ты меня,
да буду я навек твоя!
Ну, поцелуй!..
Ну, поцелуй…
Фигушки, фигушки, фигушки!
А то не лед трещит, не комар пищит,
А то Царь лесной да меня в пляс тащит…
Оп! Оп! Оп! Оп!
Топ! Топ! Топ! Топ!
…Дети, вы что вернулись? Бегите! Бегите! Какие ряженые? Еще идут?! Мать честная! Это кто ж к нам валит? Вон зайчик беленький, а как скалится – глаза кровью налились… Кабан-секач… клыки в пене, рыло к нам тянет… Баран… бяша-бяша… почто рога нагибаешь? О-о-о, сколько вас по наши души…
– Дети, дети! Прыгайте в погреб! Поздно! Поздно…
– Эй, господа хорошие! Гости дорогие! Ну, полно вам дурачиться! Вот же дети малые напугались, плачут… Порезвились, и ладно… Шкуры-то снимите! Когти сбросьте! Не царапайте меня, не кусайте! Больно! Больно!! Кто вы? Люди? Люди, а? Не-ет! Оборотни! Оборотни!! Сперматозавры!!! Сгинь! Сгинь, нечистая сила! Чур меня! Сгинь!.. Отче наш… Отче наш… забыла… как же это? Спаси и сохрани!.. Сохрани и спаси…
Сохрани меня, милый,
сохрани и спаси!
Будешь в гневе – помилуй!
Будешь в скорби – прости… (Они пятятся…)
Твоя – мудрость и сила,
моя – нежность и боль.
Сохрани меня, милый,
мы едины с тобой!.. (Они отступают…)
Нас не плоть опьянила –
мы по крови родня.
Сохрани меня, милый,
для себя, для меня!
Мы любви запредельной
преступили порог.
Что мы значим раздельно?
Мы – как лист и перо…
Мы от мира до мира
повторились в судьбе.
Сохрани меня, милый!
Припадаю к Тебе…
Они ушли. Они все ушли! Нет, еще в том углу маячат…
А устанешь – нет силы,
Я Тебя не виню.
Я сама Тебя, милый,
как могу, сохраню…
...Их нет. Они исчезли. Помогла молитва. Но это же не молитва. Это мои стихи. Голова кружится… Что со мной? Где я? Всё темно… Это моя комната. Я что? за машинкой вырубилась? Ай да бальзамчик от ран душевных! На мухоморах, что ли, настоян? Сроду таких кошмаров не снилось… оборотни… сперматозайцы… Бр-р! Дичь какая! У-ё!.. где я так руки расцарапала? О каретку машинки, что ли? Бинтик-бинтик, отыщись! Ни черта не вижу! Ну же… этот электрик меня с ума сведет, хоть свечи покупай!
Голова кружится. Пойду лягу. А сочные, однако, зверюшки: сперматозебры, сперматозубры… нет, как-то иначе… сперматозомби? Надо их в сюжетец вклинить для страсти-мордасти… пусть кого-нибудь разорвут… Что это? Тени в углу… шевелятся… Кто там? Да нет, это ветер ночной шевелит облака, это блики луны пронеслись у виска… Надо закрыть глаза… Туп-туп… туп-туп… Как сердце стучит! Нет, это их лапы, когти… Они из моего сна… сперматозавры!.. мне руки грызли… Они снова идут! Как же я их прогнала? Стихи о любви… они их почему-то боятся! Как молитвы… Наверное, любовь – это и есть молитва… А молитва – это всегда любовь… Боже, как просто!
– Эй, вы там, в углу, слушайте меня!
Я Вас люблю! Люблю до исступленья!
Я к Вам иду в пугающую тьму.
Я Вам готова целовать колени,
Как Господу Иисусу моему!
Облобызать ступни в дорожной пыли,
Восторгом слез их наготу облить…
Я не прошу, чтоб Вы меня любили,
Дозвольте мне молиться и любить!
Нимб, взоры глаз сияют, как звезда!
Куда же Вы уходите, куда?..
– Куда, а? Ну где вы? Нигде никого нет. Никого и не было. Просто тень от шкафа. Многоуважаемый шкаф! А я перед Вами распиналась, лобызать Вас хотела! Это сколько же вас через мою душу прошло? На кого я свой божий дар убила? Всё как херувимы выкаблучивались… Тьфу! Пойду лягу, скоро утро…
– А! Кто это? Опять медведь? Ах, это Вы, Мафусаил Рувимыч! Фу, как Вы меня напугали. А я уж думала, у Вас морда не снимается. Приросла, и баста. Ну, как во сне. Погодите, а как Вы тут очутились?.. А, ну да, конечно, приглашала. На Рождество всех отцов-молодцов позвала. А Мишеньки-то нет. Они в гостях у бабушки, только завтра будут. А Вы, никак, с подарочком? Хотите, угадаю, что в мешке? Вершки да корешки от урожая! Ну что, не хило я соображаю? Откуда знаю? Ах, мой милый друг! Вы помните, мы с Мишенькою вдруг пожаловали к Вам прошедшим летом? Стоял июнь, земля была согрета животворящей негою добра, и на лету сцеплялась мошкара, свершая целомудренность обряда… Но, кажется, Вы были нам не рады… Ах, если б знать, какой нам выпал ад! Вы дверь открыли, а за ней… детсад. Глазам и сердцу вечная отрада: дитёшная весенняя рассада – салатинки, томатинки, брюквятки, лучки и лопоухие тяквятки качалися за Вашею спиною лепечущей зелёною волною. Взлелеяно, обласкано под сенью мужской руки его родное семя! Эх-хе-хе, Мусаил Вы мой Рувимыч, это сколь же любви у Вас ко всему живому, трепещущему! Они уже готовились к отправке, к землице-маме, вольной дачной травке. К подъезду приближался кадиллак… А мой сынишка, эдакий варнак, вдруг закричал Вам: «Папочка! Папуля!», и зеленя как будто все пригнули, склонил их шейки звонкий голосочек: один, мол, я у папочки росточек!.. Какой позор! Какое святотатство! Вы черной кровью стали наливаться, все недра ада в сердце Вам плеснули, и выдохнули Вы: «Какой папуля?! Какой…», и, лаву зла взахлеб изринув, взревело горло: «Прочь пошла, скотина!!!». И дверь с размаху завершила слово, но от удара обнажила снова ужасные черты людского зверя… Он бухнул вновь – и вновь открылись двери… Как будто время, что теплом клубилось, оледенело и застопорилось. И в мире стало глухо, глухо, глухо… Трещала дверь, беззвучная для слуха, кривился рот и пенился посылом… но тишина хранила мать и сына…
Вот и сейчас такая же тишина. Вы слышите меня? Где Вы? Я знаю, Вы еще здесь. Вы пришли из тьмы и в нее уйдете. Я вызвала Вас, чтобы… покаяться. Простите мне за все свои страданья. И бывшие, и будущие. Я знаю, я уверена, что в душные июньские ночи, когда сходят с ума соловьи и лягушки и воспаряет к небесам пушистый ангел бело-розовой сирени, Вы не спите… Но Вы не слышите ни соловьев, ни поцелуев, к Вам из угла крадется наважденье: Вы дверью – хлоп! А дверь от Вас уходит… Вы дверью – хлоп! А дверь опять уходит… и в темноте отчаянного страха белеет неотступным привиденьем всё то же ненавистное лицо… И нету Вам от памяти спасенья во веки вечные, отречные… Аминь!
Исчез. Ну, стало быть, надо еще двоих в гости ждать… Только бы не сорваться, иначе загрызут. Любить, любить и любить! Любить и жалеть. Любить и прощать…
– Кто это? Чьи рога из-за шторки? А вдруг черт? А, козлик пегий! Ой, извините, Вельямин Иванович! Вот и у Вас человечье лицо. Что же Вы нас давеча со товарищи так напугали? Деток моих чуть не съели? Ну, да бог с Вами, шутниками. Э, да Вы тоже с подарочком! Это для Платоши, поди, конфеточки? Мм-ака! До чего красивые! А они, часом, не того? Ну, того-самого… Помните, небось, угрозу Вашу давнюю? Может, Вы одну сами откушаете? Ну, как хотите. А Платоши нету. Они гостят у бабушки, Рождество справляют у старушки.
А я тут накалякала письмишечко в народный суд… Ну, что Вы подскочили! Не бойтесь, вовсе Вас не уличили в постыдном, возмутительном отцовстве, как раз напротив: каюсь в мужеложстве, как я Вас, нетверезого, смущила да на себя, распутно, затащила. Но не было любви промежду нами, то есть промежду Вашими штанами буквально не виднелось ничего, затем, что были Вы, дружок, тово… в настолько жидком состоянье тела, что не пойму, как вышло это дело с младенцем, что достала повитуха… Не иначе, как от святого духа! Господи, пусть так оно и будет! Я в суд народный бью челом повинным, что родила не от мужчины дитё, которого я в святцах назвала, а родила от пьяного… Нет-нет! Я же говорю: от святого духа! А впрочем, от кого ни назовется, Вас эта честь ни капли не коснется. Я освобождаю Вас от тяжкого бремени отцовского. Теперь меня осудят всем народом как блудню у позорного столба, да, видно, такова моя судьба! Так что, нет Вам необходимости облик свой человечий менять, конфеточки хрустящие со стеклышком придумывать… Уж Вы их сами скушайте, голубчик! Да бог Вам доброго здоровьица… Аминь!
Уф… ну, теперь еще один остался приглашенный. Господи, укрепи меня духом! Всё во мне выворачивается от этих нелюдей! Вся душа испепелилась, только для детей еще угольки тлеют… Нет, нет, нельзя так думать! Ах, как сердце стучит… туп-туп… туп-туп… Нет, это его шаги!
– Добро пожаловать, серый волчок, паленый бочок! О-о, эти прекрасные голубые глаза! Их видно даже в темноте… Люшины глаза… Вольдемар Никоторович! Гость мой желанный! Вы к Люшеньке пришли? А их и дома нет, у бабушки загостились… А где же Ваш подарок, Вольдемар? Ну, быть не может, Вы – и без подарка? А что это у Вас в кармане? Ай, иголки! Ах, это ёжик! Из лесу, поди? Игрушечный? А, прямо, как живой! Иголочки уж больно настоящие. Ой, колются, одна уже впилась… И это Любомирчику в подарок? Ну, Вы – затейник, милый Вольдемар! Мне тут одна историйка припомнилась. Хотите, расскажу? Но только Вы, друг мой, не осерчайте, коль Вам она покажется дурной:
Жили-были, как Вы, такой же вот папуля с мамулей,
и сыночек от любви у них голубоглазый народился,
но папа заскучал и разженился, и стал он неженатый-холостой,
а мамочка сказала: бог с тобой! Любви не воротить,
однако должен ты сыну помогать, коль ты – отец.
Ушел и загулял наш молодец. А маленький смеется и растет,
лепечет: па-па-па! и ручкой машет к двери, а там: смотри,
стоит папаша, чай, нагулялась, вольная душа?
Он с жадностью хватает малыша, тетешкает его, взахлеб целует,
а маме кашку заварить велит, пока он ребятеночка милует.
Вскипает кашка, тает сахарок, на кухне мама – ей и невдомек,
что у папули в дни его гулянья закончился мутационный криз,
и что-то из него теперь вылазит…
Из комнаты несется детский визг… Ах, это снова маленький проказит!
Вот мама кашку сладкую несет, а папа – у двери, а папа – всё!
и поцелуй воздушный посылает… А крохотуля с вечера хворает,
не кушает и на плечи кладет мамуле золотистую головку,
из носика выкапывает кровку, и тихо засыпает на руках…
Прошла неделя. Небо в облаках. Но солнышком сияет на пороге
отец родной: – А где сынуля мой? Как без него я жил, не понимаю!..
И снова он малышку обнимает, целует нежно, садит на плечо,
а мамочку на кухню отсылает сварить болтушку или что еще…
И снова детский визг, и топотанье, и папино густое гоготанье,
и вот уже уходит наш отец:
– Пора-пора! Есть у меня другая, но, право, с ней расстанусь наконец
и ворочусь обратно. Ждите скоро… И он ушел, а малый снова хворый,
на плечи маме он головку свесил и стонет свою жалобу: а-а!
Не помогают баюшкины песни, пилюли, капли, черная трава –
ничто уже бедняжке не поможет…
О бедный кроха, изурочил кто же тебя, скажи: – А-а! – Да: – Папа-а-а…
Через неделю тяжкого ненастья сияет на пороге наш отец:
– Ах, что такое? Бедный мой птенец! Как вы могли? Да как вы допустили?
Еще чуть-чуть – и вы б его сгубили! Всё оттого, что не было меня,
ну всё, теперь я от него уже ни дня не отлучусь…
И сына принимает с рук на руки, и в комнату несет, и дверь ногой суровой закрывает.
– Подите прочь! Он у меня уснет…
Раздался вскрик – и мальчик засыпает, освободясь от муки бытия,
и ангел душу чистую уносит в незримые небесные края…
А тельце, боже правый! распластали, ища недуг,
однако не нашли, пока не вскрыли детскую головку…
иголки, побуревшие иголки утыкали кровавый мозжечок!
У этаких младенцев родничок журчит под розоватой пленкой кожи,
и если кто надумает, он сможет, как в русло, утопить туда клинок,
булавку, кнопку или же иголку… А что еще хотели вы от Волка?
При-идет се-еренький Волчок:
Торк иголку в родничок…
– А что Вы так смотрите на меня, Вольдемар Никоторович? Вы не смотрите так… Я еще не всё досказала:
Когда его раскрыли и спросили: как этот ужас можно объяснить?
Он отвечал: – Ну, а какого черта я алименты должен им платить?..
…Что Вы так улыбаетесь? Не подходите ко мне! Просто я… что это с Вами?.. просто я хотела сказать: помните, я Вас на крестины Люшины позвала… а Вы мне отписали: «А какого черта?»… А какого черта? А какого черта? Ай, что с Вами? Почему у Вас такие большие зубы? Не подходите! Почему Вы не исчезаете? Вас нет! Вас никого нет. Я вас придумала! Я и себя придумала! Нет никакой Марьи Утюговой! Нет, и не было никогда! Не-е-ет!!!
…Господи, я точно схожу с ума. Только что он стоял передо мной, это исчадие ада… Надо взять себя в руки. Я – Татьяна Кузюкина. Я – Татьяна Кузюина. Бездарная поэтесса и несостоявшаяся артистка. Вот я и моя пишущая машинка. А больше никого и ничего нет. Я сочинила дурацкую историю с дурацкими персонажами, а они… они почему-то ожили и преследуют меня! Но это наваждение. Сон. Вот я смотрю на свои руки – на них нет ни царапины. Всё у меня в порядке. И мать, и дети, а их отцы… это милые, добрые люди. Никакие не чудища, просто… они так устроены… чуть-чуть не по-людски. Брак природы. И никто ни в чем не виноват. Но почему сердце… никак не отпускает? Надо успокоиться. Я спокойна. Я совершенно спокойна. Всё хорошо. Скоро утро… Ку-ка-ре-ку-у! Вот и петух запел… Какой петух? Откуда здесь петух?! Нет никакого петуха! Нет никакой Марьи! Что с моими руками? Они опять кровоточат… раны… раны проступают! А-а! Да-да-да-да-да-да! Я поняла, они должны меня убить. Я выдала их. Я назвала их истинными именами. И теперь их все узнают. Все-все-все! Но они отомстят мне! О-о, как они этого жаждут! И один из них возьмет на себя этот сладкий грех… третий – Вольдемар. Вовочка в темном мамином кашне. У него такие безмятежные, голубые глаза убийцы. Я даже знаю, как это будет. Он зайдет в скобяную лавочку и купит новый топорик… Нет, продали уже топорик… мальчику Гришане для бабушки-старушки. Но Вовочке позарез нужно. А топориков нет. А Вовочке нужно, хоть плачь. И тогда продавец предложит ему сечку. Блестящую, тяжеленькую, для рубки мяса. И Вовочка сунет ее за пазуху. А по дороге зайдет к своему другу профессору Алибабашеву. И они вместе разопьют бутылочку. Один – за компанию, а другой – для храбрости. А потом один хрюкнет носом в наследие дяди Федора, а второй пойдет ко мне. Туп-туп… туп-туп… Вот, я уже слышу его шаги… Туп-туп… туп-туп… Всё ближе… всё ближе… Нет! Нет! Я не хочу! Это опять бред… Надо вспомнить стихи…
Любимый! С Тобою опять я
сегодня и целую вечность!
Я двери свои, как объятья,
Тебе распахнула навстречу!..
Никого нет. Как это прекрасно – никого нет! И так всю жизнь: я распахиваю дверь, а за нею никого нет… Туп-туп… Туп-туп… Да нет же! Я точно слышу шаги! Как сердце бьется… туп-туп… туп-туп… как грохочет… туп-туп-туп-туп… А-а-а-а-а-а!.....................
– Электрика вызывали?
ЭПИЛОГ
7.01.1994 года в 8 час. 05 мин. Электрик Котельников Владимир Николаевич, пришедший по вызову для ремонта электропроводки по адресу: Тупиковая улица, дом 6, кв. 66, обнаружил незапертую дверь. Войдя, он увидел у порога гр. Кузюкину Татьяну Платоновну, которая при его появлении громко закричала и упала на пол. Котельников В. Н. пытался привести ее в чувство, но безрезультатно. Приехавшая по его вызову «Скорая» констатировала смерть гр. Кузюкиной Т. П. и увезла тело в морг, где в результате вскрытия обнаружился обширный инфаркт миокарда с кровоизлиянием в область грудной клетки. Телесных повреждений на трупе не обнаружено.
По данным медицинской экспертизы и протокола допрошенного гр. Котельникова В. Н., причинно-следственной связи, повлекшей за собой смерть гр. Кузюкиной Т. П., не установлено.
По имеющимся фактам уголовное дело возбуждению не подлежит.
Ст. следователь П-ского РОВД
капитан милиции Х. И. Свидрихайлов
Конец.
03.1993 г.
<Набор, корректирование и редактирование текста Хлызовой Любови Алексеевны. Март, 2019>